На что ты смотришь?

— На что ты смотришь? Джисон слабо улыбается, откусывая край вафельного рожка и слизывая с губ следы ванили. — На твое мороженое, — игривые нотки проскальзывают в голосе. — Оно большое, светло-розовое, по форме похоже на медузу. Сверху стекают ручейки вишневого сиропа. — От твоего описания так и растет аппетит, — усмехается Минхо. Он подносит рожок ближе и находит губами холодный шарик. Кончик носа пачкается в сиропе, и Джисон с готовностью достает из рюкзака пачку салфеток. — Аккуратнее, — он мягко стирает липкую вишневую жидкость с кожи. — Носом ты вряд ли почувствуешь вкус. Минхо фыркает и смешно морщится, а потом пробует откусить мороженое зубами. Джисон невольно вздрагивает, смотря на то, как довольно большой кусок молочного холода исчезает у него во рту. И как людям вообще хватает смелости на такое? Словно услышав его мысли — скорее, почувствовав, как дернулась ладонь, что с самого начала прогулки не отпускала ни на миг, — Ли довольно улыбается, но тут же коротко пищит и начинает хватать ртом воздух, помогая себе свободной рукой. Когда мороженое наконец исчезает в горле, Минхо облегченно выдыхает. — Не рассчитал немного, — поясняет он, — пока сложновато делать это без помощи глаз. Джисон поджимает губы, медленно проводя пальцами по чужой коже. — Вкусно? Минхо поворачивает голову в его сторону — отражение волнистых волос и больших внимательных глаз мелькает на стекле темных очков — и протягивает рожок. — Сам попробуй. Джисону приходится наклониться, чтобы быстро мазнуть языком по мороженому. Сироп кажется немного приторным, но в целом вкус оправдывает длинную очередь, собравшуюся перед фургончиком. — Фу, — Хан шутливо кривится, но не сдерживает улыбки, — слишком сладко. — Ничего ты не понимаешь! Это твоя ваниль безвкусная, как бумага. — Ты ел бумагу? — Ой, заткнись! Минхо возмущенно забирает мороженое и откусывает еще кусочек. Джисон усмехается, стараясь сделать это как можно тише — говорят, после потери зрения другие чувства обостряются. Про свой рожок он вспоминает только когда растаявшая ванильная капля доползает до пальцев. Приходится снова открывать пачку с салфетками. На улице апрель — не то чтобы очень тепло, но, по словам Минхо, уже не так холодно, чтобы отказывать себе в мороженом. Сам Джисон предпочел бы еще подождать — в конце концов, он не так давно оправился от простуды, — но отказать Ли было просто невозможно. Особенно когда тот крепче сжал ладонь пальцами и настойчиво потянул ко входу в парк, откуда доносился мелодичный звон фургончика. Джисону пришлось обогнуть Минхо с другой стороны, ограждая его от потока машин, и немного подтолкнуть вправо, минуя женщину с коляской. Мороженщик встретил их приветливой улыбкой и отрепетированным вопросом про вкус сиропа. В его глазах мелькнуло секундное смятение при виде темных очков — солнце с самого утра скрылось за толстыми ватными облаками, — которое, впрочем, тут же исчезло, когда Минхо радостно выпалил «вишневый, пожалуйста!». Хан благодарно кивнул, принимая свое «просто ванильное», и на секунду отнял руку, чтобы достать деньги из рюкзака. — Сколько с нас? — Нет, я сам! — после ответа мороженщика Минхо быстро вытянул кошелек из кармана, чтобы его не опередили. — Я же обещал угостить тебя чем-нибудь сегодня. Ли развернул кошелек, наклонил голову и озадаченно замер на пару секунд. Он провел пальцами по краям купюр и нахмурился, закусывая губу. — Посмотрите, пожалуйста, этого хватит? Протянутой мороженщику суммы очевидно было недостаточно. Джисон поймал вопросительный взгляд мужчины и одной мимикой попросил подыграть. — Да, конечно, — неуверенно протянул тот, забирая деньги. — Наслаждайтесь! Хан поблагодарил мороженщика и быстро сунул тому в руку недостающую сумму, прежде чем развернуться с Минхо в сторону парка. Ли всегда был упрямым и чересчур самостоятельным — он решительно отказывался от любой помощи, даже когда сам едва мог справиться с тем, что взвалил себе на плечи. Джисон часто ворчал, ругая его упертость, но Минхо только улыбался и отвечал, что в жизни всякое бывает, поэтому надо уметь полагаться только на себя. И жизнь, похоже, решила пошатнуть его принципы, послав навстречу пьяного водителя. Джисону пришлось восстанавливать детали аварии по крупицам: сам Ли отказывался говорить о том, как все произошло — утверждал, что не помнит ничего, а потом отворачивался в противоположную от дрожащего голоса сторону. По сбивчивым рассказам свидетелей, которые набрали его как первый в «важных» номер, Хан выяснил, что автомобиль мчался на бешеной скорости и не успел затормозить, когда резина, похоже, еще летняя, заскользила по ледяной корке на участке дороги и занесла машину на тротуар, по которому как раз шел Минхо. Среагировать тот не успел — все случилось слишком быстро: удар, кровь, потеря сознания… Женщина, первая прибежавшая на место происшествия — кажется, она ему и позвонила, — говорила, что от такого сильного удара легко можно было отправиться на тот свет. Но Минхо выжил. Он не приходил в себя несколько недель — все это время Джисон регулярно навещал его и сидел у кровати часами, сжимая холодную руку, обвитую проводами капельниц, и болтая обо всем на свете с одной только надеждой, что Ли услышит его и вернется. Он услышал. Но увидеть не смог даже после того, как с глаз сняли повязку. Джисон помнит, с какой силой Минхо сжал его руку, когда бинты исчезли, а картинка не вернулась. Он выслушивал слова доктора, кивал и молчал. Молчал до последнего, не выдавая своего страха ничем, кроме дрожащих губ и ледяной хватки, а когда белый халат исчез за закрывшейся дверью, не выдержал. Футболка до сих пор помнит его горячие слезы и цепкие пальцы, ладони — слабые поглаживания по спине, а уши — частые всхлипы отчаяния. В тот момент, прижимая к себе беззащитного и полностью разбитого Минхо, Джисон сам хотел раплакаться. Он шептал в макушку друга бессвязные заверения, что все будет хорошо, а сам с ужасом пялился в стену, не в силах остановить бешеное биение сердца и крупные капли, стекающие по щекам. Наверное, тогда он и решил посвятить себя Минхо. Родственников у того не было — по злой иронии судьбы родители погибли в автокатастрофе несколько лет назад, — а доверять его жизнь рукам незнакомого человека Хан просто не смог бы. Конечно, друг очень долго сопротивлялся: кричал, прогонял его, наугад швырялся фруктами, которые сам же Джисон ему приносил, в конце концов, просто игнорировал. Потом, правда, сжимал его ладонь и тихо извинялся, шепча, что Джисон единственный, кто у него есть в целом мире, и просил остаться чуть дольше после окончания часов посещения. Джисон оставался. Он всегда оставался рядом, даже когда Минхо этого не требовалось. Поправлял одеяло, когда друг крепко спал, ждал в коридоре перед кабинетами врачей, по сто раз спрашивал результаты анализов, успев достать всех работников лаборатории, носился в магазин за любой мелочью, вскользь упомянутой в разговоре, — в общем, старался делать все, что хоть немного помогало. Джисон, как хороший друг, старался предугадывать все желания Ли — все, что тот хотел сказать, взять или сделать. Он привык быть глазами Минхо. Джисон читал ему книги, скачивал с пиратских сайтов версии фильмов для людей с проблемами зрения, выбрасывал испорченные фрукты, заменяя их новыми, направлял его руки и ноги. И постоянно рассказывал, что видит вокруг себя. Джисон никогда не чувствовал в себе дара к искусству слова — да, он был общительным человеком, возможно, даже слишком общительным. Но болтать без умолку в компании друзей — это одно, а пытаться своими словами показать человеку целый мир — совсем другое. Минхо часто просил его описать закат, проникающий в палату, новую прическу дежурной медсестры, яркие образы, мелькающие в рекламе, его пижаму и многое другое. Поначалу выходило из рук вон плохо — Хан чувствовал это, хотя друг никогда не подавал виду. Ли с жадностью и искренним интересом впитывал все, что говорил ему Джисон, только чтобы не забыть, как выглядит мир вокруг него. Иногда Минхо хватал его за руку посреди разговора и с нескрываемым ужасом говорил, что не помнит, как выглядит голубой цвет. Тогда Хан описывал ему безграничное небо в безоблачный день, морские волны, бьющиеся о берег, и маленькие цветки незабудки на окне соседского балкона. Слушая друга, Ли потихоньку успокаивался — рука расслаблялась, переставая сжимать ткань толстовки, но продолжала лежать там же, чтобы удостовериться, что Джисон действительно здесь, и он не исчезает, когда в разговоре вдруг возникают короткие паузы. Джисон не был тактильным человеком, но каждый раз он брал руку друга в свою и сцеплял их пальцы в замок — своего рода клятва, что Минхо никогда не будет один. Это давно вошло в привычку и перестало смущать, как в первое время, когда каждая клеточка кожи, соприкасаясь с чужой ладонью, загоралась ярким пламенем и посылала волну жара к щекам и ушам. Пожалуй, такие моменты были единственными, когда Джисон не хотел, чтобы друг его видел. Свои чувства к Минхо он осознал еще на втором курсе университета. То, что долгие взгляды, шутливые поддразнивания и постоянная нужда слышать его голос явно перестали быть просто дружескими, не стало сюрпризом. Джисон принял этот факт быстро — если честно, он давно подозревал, что все закончится пресловутым словом на букву «Л». Любить Минхо казалось правильным. Так же, как сжимать его пальцы во время разговора, улыбаться в ответ на каждую его улыбку, становиться причиной этих улыбок и всегда быть рядом. Возможно, там, где жизнь забирает все у одного, она дает шанс другому. Шанс рассматривать любимые черты лица без риска быть пойманным, постоянно чувствовать тепло родных рук и не скрывать печально-влюбленного взгляда за лживой насмешкой. — На что ты смотришь? — снова спрашивает Минхо. Он снимает темные очки — «нос устал от душек» — и стирает липкие капли сиропа влажными салфетками. На неподвижные янтарные глаза. На едва заметный румянец на бледных щеках. На любимый изгиб персиковых губ. — На нечто прекрасное, — одними губами произносит он. — Опиши мне, — просит Минхо, поворачивая голову и почти безошибочно находя его глаза. Джисон задерживает дыхание и чувствует, что начинает таять, как свое забытое в руке мороженое. — Это что-то большое и теплое. Согревающее, как горячий чай, и тягучее, как мед. Что-то, что всегда рядом, но все равно недостижимо. Что-то, что касается тебя каждый день, но само этого не замечает. Что-то, без чьего прикосновения невозможно жить, хоть оно порой и обжигает. Минхо склоняет голову набок. — Солнце? — предполагает он. — Солнце, — подтверждает Джисон, глядя, как в замерших медовых радужках проблескивает искорка любопытства. — Что еще? — Что-то длинное и гибкое. Что-то, чем играет ласковый ветер, перебирая в своих воздушных пальцах. Что-то, что зимой ловит мелкие снежинки, а летом собирает солнечные лучики… — Ветки! — разгадав загадку, довольно выдает Минхо. — Да, — путаясь взглядом в каштановых волнистых прядях, кивает Джисон. — Продолжай, — на щеках появляются маленькие ямочки, когда Ли ярко улыбается, визуализируя картинки в голове и наслаждаясь этой маленькой игрой. Джисон не сдерживает ответной улыбки. — Что-то нежное и розовое на бледном холсте. Что-то сладкое, похожее на сахарную вату. Что-то, до чего хочется дотянуться и погладить пальцами. Что-то скрывающее мягкий лунный серп и две маленькие звездочки… — Но сейчас не ночь, — месяц и звезды исчезают с лица Минхо, когда тот задумчиво поджимает губы. — Ладно, наверное это облака. Я угадал? — Угадал. — Давай еще. — Еще… Глаза Джисона скользят ниже, останавливаясь на губах. Он пару секунд медлит, прежде чем выдать на одном дыхании: — Лепестки цветущей вишни. — Вишни? — Да, — Джисон зачарованно приближается к лицу Минхо, кажется, совсем забывая дышать. — Что-то весеннее. Трепетное. Что-то, где прячется любовь. — Дурак ты, — полумесяц возвращается на розовые облака, а солнце хитро сверкает из-под молодых ветвей, — вишня не цветет в апреле. Да, соглашается Джисон, не цветет. Цветет только его истосковавшееся по нежности сердце, когда Минхо сам подается вперед и наугад находит его губы. Вкус вишневого сиропа, разделенный на двоих, все еще приторно-сладкий. Но в этот раз Джисон пробует его с удовольствием.