Безвременье Бражелона

Филип нравился ему: высокий, черноволосый, с внимательными синими глазами и очень-очень умелыми руками. — Если вы расстегнете рукав, мне будет проще вас осмотреть. — Для вас, мой дорогой, я мог бы обнажиться и побольше, — кокетливо отозвался его пациент и, стрельнув глазами, рисуясь, расцепил пуговицу рукава, позволяя кружевным полам рассыпаться оборками вокруг нездорово белой с голубыми прожилками руки. Хирург, к удивлению мужчины, не улыбнулся на этот повседневный и невинный флирт — напротив, Филип нахмурился и уцепился — и рукой и взглядом — в предоставленную руку. — Пускаете себе кровь, господин д’Эрбле? — закатав его рукав повыше серьезно спросил тот, осматривая ее на наличие прочих повреждений. Не церемонясь, он взял и вторую руку, расцепил пуговицу рукава и стал сравнивать внутренние стороны тонких предплечий между собой. — В прошлом мне это помогало, — виновато улыбнулся на укоряющий взгляд д’Эрбле и без труда высвободил руки. Поскорее опустил рукава, спасая их от оценивающего взора, — но теперь, похоже… — Теперь это вас убивает, — подтвердил его догадку Филип и порывисто поднялся, своей стремительностью и требовательным выражением лица вынуждая подняться пациента вместе с ним, — снимите сорочку, господин д’Эрбле, — сказал он и отступил к столу, где держал свои инструменты. В том числе и слуховую трубку, которую тут же и взял в руки, намереваясь прослушать мужчине лёгкие. Но тот медлил обнажаться и хирург попросил: «Быстрее». Коротко и ясно Сдвинув серьезно брови. В ответ господин д’Эрбле шагнул ближе, на выдохе произнес: — Я бы попросил вас мне с этим помочь… — и улыбнулся той сладкой соблазнительной улыбкой, которая некогда сводила с ума парижский свет. Но Филип поразил его неприятно. — Я бы предпочел… — незнакомым тоном отозвался на нехитрый маневр непоколебимый хирург, — чтобы вы справились с этим самостоятельно. У его пациента пересохло во рту. Д’Эрбле на секунду потерял дар речи и застыл неподвижно с приоткрытым от удивления ртом. «Возможно Филип просто не понял и не уловил намека» — пришла на ум отчаянная и спасительная мысль, — «Он далек от света и тонкость обращения здесь не нужна, надо быть более очевидным». И он сомкнул губы и вновь изобразил сладкую улыбку. Сделал ещё один шаг, приблизившись чуть ли не вплотную, мягко дотронулся до державшей на весу слуховую трубку крепкой мужской руки и, доверчиво заглядывая в глаза, тихо проворковал: — Я бы предложил вам выпить после осмотра вина в моей спальне, если у вас найдется на это время… — уверенный, что более явным этот намек уже было не сделать. В том, что он будет принят правильно, мужчина не сомневался. Но синие глаза расширились, и он с ужасом различил в них оттенок гадливости, спрятанный за почтительным испугом. — Простите, господин д’Эрбле, — прочистив горло отозвался Филип. Он отвёл взгляд и не смотрел на пациента, когда договаривал: — но меня не интересуют люди в два раза старше меня. * * * Вытянув перед собой свои некогда прекрасные женственные руки, д’Эрбле придирчиво осмотрел их и с замирающим от горестных слез сердцем убедился, что хоть, сродни послушанию, он и наносил ежевечерне на них миндальное масло, оно не уберегло красоты его маленьких кистей — кожа потеряла свежесть и упругость, и возраст, как его ни отрицай, стал заметен… — Я покину вас на неделе, — печально произнес Арамис, пряча свидетельство своей прошедшей молодости на груди. Хирург уже ушел, оставив наставления, которые включали запрет на кровопускания, и оставив гнетущее впечатление у д’Эрбле от его визита. — Собираетесь сбежать с Филипом? — сухо спросил его де Ля Фер, поднимаясь с кресла, чтобы обойти разделявший их стол. Д’Эрбле не поднимал взгляда и не видел, как, задав вопрос, тот поджал недовольно тонкие губы и сузил гневно глаза, но старательно изображённое чувство — как часто ему приходилось испытывать его на себе в своей ушедшей молодости — было слышно и в голосе. — Я для него слишком стар, — глухо отозвался д’Эрбле и, все так же пряча взгляд, точно от усталости не в силах поднять его, попросил, — не унижайте меня, граф, не нужно изображать ревность из жалости… В ответ граф протянул ему руку и только тогда Арамис соблаговолил распрямить свою тонкую шею и посмотреть голубыми глазами на хозяина Бражелона. — Из жалости? — ласково улыбаясь сказал де Ля Фер, — Это последнее, что я к вам испытываю, мой милый… Д’Эрбле услышал в этих словах грусть и сочувствие, но всё-таки взял протянутую руку и, поднявшись, позволил графу притянуть себя в объятия. Тот без сомнения любил его - все эти несколько лет, и вряд ли разлюбит... Но достаточно ли этого для Арамиса?.. * * * — Когда-то я переспал с вами ради того, чтобы иметь с утра возможность посмотреть на себя в ваше зеркало, а теперь эти зеркала может себе позволить каждый мещанин… — сказал он тихо, глядя на их отражение в огромном зеркале спальни — некогда де Ля Фер посчитал необходимым поставить его в собственную комнату своего возлюбленного. И теперь, обнявшись, они видели в нем свой облик сквозь сумрак и тусклое сияние свечей. Заметно постаревшие мужчины со следами былой красоты. Пройдет ещё пара лет, и они станут совсем стариками. И тогда им будет противно от собственных тел. Невыносимо… — Надеюсь, это шутка, — нежно целуя его, улыбнулся граф. Он долго прижимал растянутые в улыбке губы к его шее, и д’Эрбле сжал в страдании свои. Он произнес, стараясь держать голос легко: — Теперь уже шутка. Он чувствовал, что стареет с каждой секундой в этом замке, где Атос своим всепрощением позволяет ему растворяться в безвременье, и это пугало его. * * * Он с трудом дождался, когда граф заснёт, потом бесшумно — за годы практики он в совершенстве овладел мастерством покидать спальни спящих любовниц, выскользнул из комнаты и направился к конюшне. — Ты всё собрал? — тихо спросил поджидавшего возле яслей Базена. Тот был полон надежд. Его хозяин вновь возвращается к церковной службе, обещавшей им уверенность, славу и богатство! — Всё. Вы ведь не передумаете? — спросил Базен, не пытаясь скрыть ликование, — Насчёт своего епископства. Арамис внимательно взглянул на него и тоже попытался поднять уголки губ. — Передумывать пока не о чем, его мне никто не дал. Но, если я не покину это место, то… Он посмотрел в сторону. Перед его мысленным взором возник Бражелон и уже не Атос, а потерявший себя, излишне сострадательный граф де Ля Фер, с надеждой протягивающий к нему руки. Беззаветно любящий и улыбающийся так жалостливо, что тоска сжимала Арамису сердце… — Вы наконец-то на правильном пути, хозяин, — услышал д’Эрбле сквозь мысли. Он снова взглянул на сияющего радостью слугу. Как же он боится, что хозяин передумает — тот видит этот страх по блеску его глаз, по беспокойству, играющему в его маловыразительном обычно лице. Передумает сейчас или через день или через неделю, но передумает непременно… И он нашел необходимым заверить Базена в обратном. Растянул губы в улыбку: — И ты, получается, тоже, — в слабую и изможденную, какой сейчас стала его уставшая от бездействия душа. Нет, он уже больше не передумает, Базен. У твоего хозяина больше нет на это времени.