Доброе молчание — чем не ответ?

Аль-Хайтам человек сам по себе неразговорчивый, но сегодня случай особенный. Дело не в том, что он не выспался — кровати отеля оказались в самом деле первоклассными, — и не в отсутствии настроения — испортить его надо ещё постараться. Лучше всех в этом преуспел один небезызвестный в Сумеру архитектор. По стечению обстоятельств, он же и стал причиной, по которой аль-Хайтам молчит уже третий час, следуя всюду за своим персональным солнцем как паломник. — Неужели всё настолько плохо? — дуется солнце, то и дело касаясь пальцами красных шпилек в волосах. Не плохо. Изумительно. Нет, аль-Хайтам и раньше был в курсе, что Кавех превосходен и ослепителен, даже с синяками под глазами после бессонной ночи, зелёный от подкатывающей тошноты с похмелья и вернувшийся из пустыни с обгоревшим на пекле носом. Но здесь, в Фонтейне, с ним сделали невозможное, ведь аль-Хайтам и предположить не мог, что Кавех может стать ещё красивее. — Не свались в обморок, когда увидишь своего благоверного, — подначивала Тиори, пока снимала с аль-Хайтама мерки. — Я вверяю этому красавчику свой лучший костюм, чтобы ты знал. Слова о благоверном он ни опровергать, ни подтверждать не стал. Его бесконечную влюблённость только сам Кавех и не замечает как будто бы. Или же замечает, но делает вид, что нет, увязнув в своих размышлениях об извечном «а достоин ли я любви». Спроси он аль-Хайтама — да, да и ещё тысячу раз да, всей на свете и даже больше, и это то, до чего он должен дойти сам. Дни тянулись. Кавех помогал матушке с подготовкой к её первой за долгое время выставке, аль-Хайтам читал книги возле фонтана на площади. Ничего не предвещало, в общем. А потом Тиори — по заверениям многих, лучшая швея во всём Тейвате — не передала костюмы курьером, а вызвала их обоих к себе лично. — Расчёску, лак и ножницы, — скомандовала она помощнице, а затем обратилась к аль-Хайтаму: — Срежу только секущиеся концы, не дрейфь. Вот уж чего не ожидал услышать в её лексиконе. — Вы ещё и парикмахер? — Приходится. Довести образ своих моделей до идеала могу только я. — Она сбрызнула вечно лезущую в глаза чёлку лаком и убрала ту назад, открывая лоб. Непривычно, но один вечер пережить можно. — Вот так. Большего и не надо, думаю. Надевай пиджак, красавчик, отдам тебе твоего благоверного минут через десять, как закончу с причёской. Заканчивать было с чем. Золотые волосы Кавеха она убрала в аккуратную косу на одно плечо, вплела в неё крохотные белые цветы и украсила другую сторону красными шпильками. — Н-ну как тебе? — смущённо пробормотал Кавех, и аль-Хайтам искренне не знал, что ответить, таращась на него, как на только что сошедшего с Селестии Архонта. Он идеален. От макушки до пят. От расшитых золотом лацканов пиджака до узких белых брюк со стрелками. От контрастирующих с костюмом коротких чёрных перчаток до красного в тон шпилькам галстука. От тёмной как ночь рубашки до лакированных туфель. Во всех книгах мира нет слов, которыми можно хотя бы близко выразить, что именно аль-Хайтам к Кавеху чувствует. На языке по-прежнему вертится одно единственное, и даже его будет недостаточно. — Ну и ладно, — ворчит Кавех, цокая каблуками по Пассажу Вазари, а потом, видимо, решает аль-Хайтама добить, раз подходит к цветочному бутику. — Думаю, стоит прихватить букет для матушки. Как думаешь, какой из них лучше? С маркотами или радужными розами? Ни один из них не сравнится с Кавехом, но сам он, с улыбкой обнимающий огромные букеты, становится ещё прекраснее, хотя казалось бы. В очередной раз не сумев подобрать слова, аль-Хайтам молча оплачивает оба букета. Кавех моргает, очаровательно удивлённый. — Эм, ладно? Верну тебе половину, как вернёмся. Не нужно ничего ему возвращать. Это аль-Хайтам теперь должен. Должен задаривать Кавеха цветами каждый день, отправлять на работу целыми корзинами и усыпать лепестками постель. Кто бы знал, что ему так идёт. Спасибо, Тиори. Сколько бы за эти костюмы ни заплатила мадам, аль-Хайтам вышлет ей двойной чек. Нет, тройной. Всё это время Кавех говорит за них обоих. Так происходит и на самой выставке. Размах впечатляет. Становится понятно, почему они так одеты, однако сколько бы дам и мужей в роскошных одеждах ни проходило бы мимо, сколько бы произведений искусства ни было вокруг, всё внимание аль-Хайтама приковано только к одному человеку. И сам он по-прежнему молчит, потеряв дар речи от красоты Кавеха в самом что ни на есть прямом смысле. Пялится на него с букетом в руках. Безропотно влюблённый идиот. — Матушка! — озаряет лицо Кавеха счастливая улыбка, и аль-Хайтам едва не падает в обморок. — Матушка, это... — Полагаю, тот самый аль-Хайтам, — веселится более женственная копия Кавеха в шляпке и пышном платье. — Фаранак, приятно наконец познакомиться. — Доброго вечера, мадам, — наконец-то выходит у него заговорить. — Как вам двоим выставка? — Восторг! Твоя работа с цветом всегда... — Я далёкий от искусства человек, — перебивает аль-Хайтам, — однако, как по мне, ваш величайший шедевр сейчас стоит рядом со мной. Кавех заливается краской, мадам смеётся, прикрывая рот рукой в ажурной перчатке. — Так и есть, — утирает она выступившие в уголках слёзы костяшкой пальца. — Мам! Может возмущаться сколько угодно, так он ещё милее. Даже тогда, когда в предупреждении стискивает плечо аль-Хайтама. Мадам Фаранак меж тем легонько треплет Кавеха по волосам, стараясь не испортить причёску. Искренняя материнская улыбка трогает до глубины души, задевает заржавевшие внутри струны, к которым аль-Хайтам не прикасался годами, уверенный, что ему больше не требуется тепло и забота. Похоже, у них это семейное. — Мне знаком этот взгляд, — говорит она тихо и ласково. Поправляет выпавшую серебряную прядь, и аль-Хайтам не смеет дышать. — Теперь я знаю, что мой сын в надёжных руках. — Ну серьёзно, хватит вам уже! — Кавех суёт в руки матери букет маркотов. — Тебя там уже инвесторы заждались. А ты-то чего до сих пор с цветами стоишь? — обращается он теперь к аль-Хайтаму. — Потому что они для тебя. Один букет в руках Кавеха сменяет другой, и на осознание этого ему, похоже, требуется время. Мадам машет им рукой, впрямь упархивая к инвесторам, а её сын по-прежнему пялится на гладкие розовые бутоны. — Ты же не знаешь язык цветов, да? — бубнит он куда-то в букет, но аль-Хайтам всё равно слышит. — Знаю. — Ну и дурак. Раскрасневшийся Кавех подхватывает аль-Хайтама под руку. Ведёт по галерее дальше, видимо, собираясь рассказать ему вообще про все картины. Ну и ладно. Аль-Хайтам его бесконечно слушать может. Как и любить.