О любви, дрожжах и рисе

Цвет у белкового крема получился отличный — белый-белый и глянцево блестящий. И консистенция правильная. Что такое «взбить белки до твёрдых пиков» Нобара поняла только тогда, когда десяток раз посмотрела обучающее видео госпожи Ямагути, где та в конце невозмутимо переворачивала миску, показывая, как крепко белки держатся внутри. Первая попытка Нобары добиться-таки твёрдых пиков бодро вывалилась из миски и растеклась хлопьями по полу, столешнице, дверце шкафчика и самой Нобаре. Нобара бесилась ужасно, но винить в этом могла только себя. Она чуть не выбросила венчик в окно со злости. И снова посмотрела видео. И снова. Иногда Нобара слишком старалась. Нобара готовила съедобно. В своих размышлениях она порой даже приходила к выводу, что вкусно. Еда порой выглядела так, будто её уже разок съели, но если обращать внимание только на вкус — было очень даже неплохо. Но некрасиво, что в глазах бабушки означало только одно — готовить Нобара не умела, и обе руки у неё были левые. С салатами и супом Нобара ещё справлялась, хотя и не была сильна в нарезке. Вместо красивых цветов из овощей у неё всё время выходила разлапистая капуста, но мелко шинковать Нобара со временем приловчилась. А с вагаси была полная беда — бабушка утверждала, что настоящая женщина чувствует, чего и сколько класть, когда рецепты выглядят как «взять всего примерно по столько, этого по вкусу и варить до готовности». Однажды она сама приготовила на день рождения бабушки вагаси. Бабушка откусила крошечный кусочек и поморщилась. Посмотрела на Нобару, и уголки её губ опустились. Бобовую пасту Нобара сперва толкла, а потом варила с сахаром, пока та не загустела. У неё не всегда получалось уловить тот момент, когда паста уже сварилась, но ещё не подгорела. И чего ради? — Сахара слишком много. И бобы плохо протёрты, — сказала бабушка мрачно. По всему выходило, женщина из Нобары была не настоящая. Ей не хватало изящества, и с терпением как-то тоже не сложилось. У тётушки вот получались ряды милых одинаковых котиков и кроликов из фасолевой пасты, пока Нобара, сопя, мучила свой кривоватый зверинец, больше похожий не на милых зверят, а на битые колдуном дзюдзюцу проклятия. Так что, пожалуй, Нобара с уверенностью могла сказать, что умела готовить моти. Под руководством дедушки Нобара неплохо освоила мотицукэ. Молот для толчения риса не так сильно отличался от молотка, а им-то размахивать Нобара научилась раньше, чем писать и читать. Ей нужно было только приноровиться к темпу дедушки — он всегда вручал ей деревянный молот, а сам месил лопаткой рисовое тесто — и контролировать силу ударов, чтобы ненароком не расколоть ступу. А залепить в кружочек готового теста клубнику или комок анко и вовсе было делом не хитрым. Она же не учитель Годжо, чтобы питаться моти — Нобара бы к августу ни в одни штаны не влезла. И из всей школы лопатку для мотицукэ она могла вручить только Итадори — вот он умел готовить. — В Токио ты умрёшь от голода, — кричала бабушка, потрясая половником. — Там есть готовая еда! — вопила в ответ Нобара. — И доставка! — Ты мне ещё спасибо скажешь! — кричала бабушка. Будь на то воля бабушки, она б Нобару привязала за ногу, как козу на колышек, чтобы от дома далеко не ушла. Бабушка жила по принципу: «не заебалась — не хозяюшка». Если бы этот принцип не распространялся на окружающих, Нобара, может быть, проводила бы больше времени дома. И с годами начала понимать отца, предпочитавшего прожить жизнь на своём корабле подальше в море, а не у юбки своей матери. Чтобы жить рядом с бабушкой, надо было быть терпеливым и добрым, как дедушка. Или обладать непоколебимым спокойствием тётушки Реи. Или отрешиться от мира, как мама. Всеми этими истинно положительными чертами Нобара не обладала. Они сошлись на том, что покуда Нобара умеет варить рис, голодная смерть ей не грозит. Нобара варила и красиво раскладывала этот блядский рис три раза в день с начала февраля, и только к середине июня бабушка согласилась, что вот теперь-то за три года учёбы в колледже Нобара не пропадёт. Перед отъездом бабушка ущипнула Нобару за щёки и серьёзно сказала: — Мужа себе приличного в Токио найдёшь. В Токийских технологический колледж Нобаре как-то сразу расхотелось. Она с боем отстояла себе право учиться дзюдзюцу и варила этот ебучий рис не затем, чтобы замуж выскочить. Она опоздала к началу учёбы почти на три месяца! И до января на кухне прикасалась только к чайнику. Так вышло, что весь ноябрь Нобара пролежала в коме. То проклятие выбило ей глаз, и несмотря на это Нобара была ещё в сознании, когда они с Итадори, господином Нанами и тем придурочным третьекурсником, Тодо, отмудохали эту сраную лоскутную тварь. Потом адреналин схлынул, Нобара попыталась радостно проорать что-то победное, но вместо этого невнятно замямлила и упала лицом в кафель. Господин Нанами поймал её раньше, чем она успела сломать себе нос об пол. Подхватил на руки — руки у него были красивые, прямо очень, Нобара пыталась ему сказать, какой он офигенный, и руки у него ну ваще, но её страшно затошнило и мир вдруг поехал, как на сумасшедшей карусели. Господин Нанами говорил что-то успокаивающее, но Нобара не смогла разобрать, что именно, только интонацию. Она лепетала и почти ничего не соображала, когда он принёс её к Сёко (не смей звать меня госпожой Йери, я по-твоему что, такая старая?!). Она ещё слышала, как Сёко ругала господина Нанами за то, что он не сразу вернулся подлечиться, а бегал, наполовину обожженный, не то, что господин Наобито, двадцать минут как сам пришёл и принёс Маки, и теперь у него точно шрамы останутся, и пусть он её не винит, сам виноват. Господин Нанами вежливо попросил её не курить рядом с больными, и добавил, что от рака лёгких обратная проклятая энергия спасёт едва ли. Потом всё почернело, и Нобара как в колодец провалилась. Нобара очнулась минут, должно быть, через десять, но оказалось, что уже был декабрь. Потом целый месяц она училась заново ходить и шнурки сама себе завязывать. Глаз Нобаре так и не удалось восстановить. Сёко сказала, что пыталась сохранить то, что от него осталось, но осталось слишком мало, чтобы было что сохранять, и новый глаз из ничего было не вырастить. Шрамов почти не осталось, только пустая глазница, и под веком даже не видно было, что Нобара теперь изуродована. Ей пришлось по-другому зачесать волосы. Не могла же она носить повязку, как учитель Годжо. Маки сказала, что Нобара выглядит круто и опасно, как пират, и Нобару это как-то примирило с действительностью. Сама Маки обгорела, волосы у неё сгорели почти налысо, клочками, но шрамов почти не осталось, только на груди и животе немного. Нобара пообещала, что как только сможет уверенно держать в руках ножницы, подстрижет Маки красиво. Директор Яга предложил Нобаре протез — он свалял из того, из чего был сделан Панда, нечто, отдаленно напоминающее глаз, маленькое и с лапками, как у сороконожки, и назвал это симбионт. У Инумаки такой симбионт, только большой, был вместо правой руки, если бы Нобаре не сказали, она б и не заметила, что рука не настоящая. Директор даже пообещал, что Нобара сможет этой штукой видеть. Не как обычным глазом, а даже лучше, глаз заменял дальномер, выявитель проклятий и в темноте отлично видел, но она отказалась — штука даже на вид была мерзкая. Пока Нобара валялась на койке в лазарете, как колода, в магическом мире произошло всякое. Все, кто её навещал: Итадори, Фушигуро, Маки, Инумаки и Панда, и Нитта, даже господин Нанами (Нобара пыталась унять отчаянно бьющееся в его присутствии сердце) и учитель Годжо, рассказывали ей понемногу, и картина мира у Нобары складывалась с трудом. Однажды её навестили те придурочные из киотской школы, даже тупая сестра Маки, которая на этот раз держала язык за зубами. Тодо очень извинялся, кланяясь как болванчик, и уверял, что как только она поправится, он проследит, чтобы она была допущена к повторному испытанию на первый уровень. Никто не ожидал, что тогда, в Сибуе, будет сразу четыре проклятия особого уровня. Итадори один раз привёл своего «брата» — хмурого детину Чосо, который за весь их визит не проронил ни слова, только сверлил Нобару тяжелым взглядом, и ощущения от его проклятой энергии были такие, будто он сам был проклятием. И ещё разок — патлатого мужика в одёжках буддистского священника, которого Итадори почему-то звал мамой. Мужик был красивый (но не как господин Нанами), и со швом на лбу. Он ощупал лицо Нобары, оттянул веко над пустой глазницей, хмыкнул пару раз и пообещал что-нибудь придумать, если учитель Годжо его не убьёт раньше. Итадори пропищал что-то восторженное и повис на нём, крепко обняв. Мужик аж пустил слезу умиления. Итадори заявил, что у него есть ещё две сестры — они приёмные — но с ними немного трудно, и Нобаре они понравятся, когда он их приведёт познакомиться. Нобара про себя взревновала. В их странной деструктивной семье она считала, что именно она у Итадори единственная сестра — старшая, красивая и разумная. Должен же кто-то в этой семье быть нормальный. Иногда Нобаре казалось, что над ней издеваются, потому что не могла же действительно происходить такая дичь. — Пытались казнить директора Ягу? — спрашивала она, откусывая от принесенного Итадори онигири. — Хотели украсть Маки? Кто-то вторгнуться в Японию пытался? Отчаянно жестикулирующий Итадори запихал свой онигири в рот целиком, и пытался проглотить его и не подавиться. Фушигуро, глядя куда-то мимо Нобары, рассказывал то, что она пропустила в Сибуе. Про огненное проклятие, бабку-некромантку, Дагона, странного чувака, назвавшегося отцом Фушигуро, и то, что они нашли разом десяток пальцев Сукуны, и как Итадори встретил маму и уговорил её освободить учителя Годжо. Это заняло какое-то время, и пока учителя Годжо не было, старейшины потеряли всякий страх и успели чуть посвиноёбить. И Зенины тоже. Даже в Токийский колледж притащились, пока господин Наобито Зенин лежал под капельницей в лазарете и не подозревал, что его уже похоронили и на радостях решили избавиться от Маки — вот стайка уёбков. Правда на входе в школу Зенины напоролись на Фушигуро и господина Нанами, который очень вежливо попросил их валить, откуда пришли, пока не огребли по ебалу. И слышала бы Нобара, как верещал тот кретин, Наойя, когда увидел господина Нанами. Нобара попыталась представить, как в оригинале выглядела очень вежливая угроза выдать всем по ебалу, и её воображение заклинило. Потом, привлеченный визгом Наойи, появился сам господин Наобито, и конфликт был исчерпан на том, что он утащил своего ебанутого сына домой за ухо, строго выговаривая за неуважение к старшим, а остальной клан плёлся за ними следом и обтекал. В середине января Нобара, качаясь, впервые дошла до кухни сама, и долго пыталась отдышаться, отгоняя плясавшие перед глазами мушки. Сёко её отпустила поискать чего-нибудь на поздний ужин, потому что положенная больным ужасно питательная каша Нобаре опротивела так, что в горло не лезла. Порой Нобара мечтала, что как только сможет уверенно ходить, наварит полную кастрюлю каши, поставит её на вершину лестницы с горы, да как наподдаст ногой!.. Нобаре ужасно хотелось рамена. Вредного, пересоленного и острого рамена, который достаточно было просто залить кипятком и пять минут подождать, а не пиздохаться на кухне два часа, раскатывая и нарезая лапшу вручную, покуда варится крепкий бульон. Она думала, что отыщет две порции, притащит в лазарет к Сёко, они заварят его (чайник ведь в лазарете был) и накинутся на рамен, как голодающие. К несчастью, весь рамен уже кто-то сожрал, а сил месить тесто Нобара в себе не обнаружила. Ей бы дойти теперь обратно. И принести что-нибудь на поздний ужин Сёко, а то у неё весь день из еды были только кофе и сигареты. Пришлось варить рис. Его Нобара была способна сварить и наложить красивой полусферой даже лёжа в коме. Нобара не за тем столько времени ползла до кухни, чтобы уйти голодной. Пока рис булькал на плите, Нобара немножко отдохнула и с новыми силами обыскала холодильник и шкафчики, чтобы соорудить некое подобие картофельного салата. Руки ещё плохо слушались её, и пришлось помучиться, пока она пыталась мелко нарезать морковку, лук и огурцы. В конце концов Нобара это дело бросила, решив, что и так сойдет, уж салат они с Сёко как-нибудь прожуют. Нобаре всё-таки глаз выбили, а не зубы. Когда рис сварился, Нобара разложила его — красиво! — и салат в два контейнера. Потом вспомнила про горошек. За банкой с горошком для салата Нобаре пришлось лезть на верхнюю полку. Будь она сантиметров на двадцать повыше, дотянулась бы легко, а так даже кончиками пальцев едва до полки доставала. Она попробовала подпрыгнуть, но через три прыжка устала так, будто пыталась с разбегу перепрыгнуть гору Мусиро. Нобара отыскала стул, подтащила его к шкафу и неловко вползла ногами на сидение. С одним глазом было трудно оценить расстояние, и вдобавок от нагрузки Нобару затошнило. Она едва не стала первой колдуньей в истории, убившейся при падении со стула. А сверху бы её добила банка консервированного горошка. Нанами поймал её и стул до того, как они оба завалились на пол. Он поставил Нобару на пол и пристально оглядел, будто пытался убедиться, что в полёте от Нобары что-нибудь не отвалилось. — Тебе положен постельный режим, Нобара, — сказал он строго. Нобара была бы не против. Особенно если бы он соблюдал постельный режим рядом. — Сёко... Госпожа Йери разрешила мне сходить на кухню, — выдавила Нобара, стараясь, чтобы предатель-язык не заплетался. Нанами покачал головой. Шрамы у Нанами, как Сёко и обещала, действительно остались. Нобара не знала, что там у него под рубашкой (о, да, что у него под рубашкой!), но на шее с левой стороны до самого уха расползся немаленький рубец. И на левой руке по внешней стороне тоже было видно несколько шрамов. Нобара подумала, что ей даже это в нём нравится. — И я уже всё приготовила, — кивнула на контейнеры Нобара, стараясь не думать о том, как сильно ей хочется прижаться к Нанами и хотя бы в шею его лизнуть. Очнувшийся разум велел ей пригласить Нанами на ужин. А потом можно и лизнуть, и много чего ещё. — А... Э... Хотите картофельный салат? Нанами вздохнул. — До лазарета далеко. Ты уверена, что дойдёшь? Давай я тебя донесу, — предложил Нанами. Нобара хотела уверить его, что и сама дойдёт. Но потом поняла, что шанс проехать с комфортом и на ручках ей ещё неизвестно, выпадет ли, и будет ли она тогда в сознании, или как в Сибуе. И это был Нанами. Надо было быть полной дурой, чтобы отказаться. Итадори как-то нёс её на руках, вернее, оленем скакал по лесу, перебросив Нобару через плечо, как куль с рисом, у неё потом три дня все кишки болели, так она себе об него живот отбила. Она и кишки были солидарны в этом вопросе и готовы были повторно пережить подобное, если бы её нёс Нанами. — Хорошо, — выдохнула Нобара, внутренне вся замирая. Нанами вручил ей контейнеры с едой и поднял её на руки бережно, как хрустальную вазу. Нобара могла бы прямо тут умереть счастливой в его объятиях, но жадность победила, и Нобаре быстро стало этого мало. Почему это она не могла хотеть получить его навсегда? Нобара хотела. Очень хотела. В лазарете Нобара вспомнила, что банку горошка так и забыла на кухне. Но салат оказался неплох даже без горошка. Нобара ни с кем до этого не встречалась, и весь её опыт межполовых отношений укладывался в увиденное в дорамах. Ещё были родители, но у них были, как это называлось, устоявшиеся отношения, в которых устоялось, что папа в море весь год, а мама дома делает красивые шёлковые заколки. На встречи раз в год на пару дней Нобара была не согласна. Вариант «влепить ему пощёчину за мерзкое поведение, и тогда он падёт к её ногам» Нобара отмела — Нанами всегда был вежливый. Любовь с первого взгляда у них приключилась, но почему-то односторонняя, Нобара влюбилась со всем пылом девушки-подростка. Они не могли быть друзьями детства. Зато они коллеги. Он мог спасти её от какого-нибудь опасного проклятия, но тогда Нобара бы со стыда сгорела: что же из неё за колдунья, если сама отбиться бы не сумела? Какие там ещё были романтические штампы? Отбить его у мерзкой невесты-злодейки, которую ему навязали родители. Нобара ничего не знала о его родителях, хотя подозревала, что Нанами был послушным сыном. И кольца на его пальце Нобара не видела, значит он скорее всего был не женат. Если у Нанами была девушка, то Нобара была готова с ней побороться и занять её место. Вызвать на честный бой на кухонных венчиках и победить! Осталось понять, каким образом бороться. Нобаре было лет шесть, когда она однажды заползла в кусты кизила у забора, в поисках источника странного звука, и буквально наткнулась на запутавшуюся в обрывках рыболовной сети кошку. Нобара два года нанывала себе кошку, фотографировала соседских котят и всей семье показывала фотографии, писала записочки о том, как хочет кошечку, обещала даже учиться хорошо и не драться всю четверть, но бабушка была неприступна — никаких шерстистых тварей в её прекрасном чистом доме. Когда боги отсыпали людям инстинкт самосохранения, Нобара была где-то очень далеко от этого места, а единственными живыми существами, которых она предпочитала не трогать лишний раз (и только после того, как разок потрогала), были осы, поэтому Нобара кошку поймала. Секунд на десять, но поймала. Потом Нобара задом выползла из кустов, невозмутимо облизала расцарапанную руку и отправилась за папой, обильно капая кровью на садовую дорожку. От Нобары было не так легко отделаться, если она чего-то действительно хотела. Папа верно расставил приоритеты и отправился сперва за йодом, а потом за старым одеялом. Так они поймали кошку, унесли в гараж, и Нобара держала отчаянно дёргающиеся кошачьи лапы, пока папа ножницами срезал с утробно завывающей кошки остатки рыболовной сети. Они посадили кошку в старый угольный ящик, где она недолго металась, а потом упала на бок, тяжело дыша. Нобара принесла банку с водой — кошка отползла в угол и сверкала оттуда жёлтыми глазами. Папа поставил миску с консервированной рыбой, но кошка к ней не притронулась. — Она же дикая совсем, — сказала мама. — Можно её приручить, — сказал папа. — Нужны твёрдость намерений, терпение и много времени. Нобаре понадобились ещё пять уколов от бешенства — ужасно болючих. И три года медленного, шажок за шажочком, приручения, с ежедневным приманиванием на еду, чтобы кошка доверилась ей настолько, чтобы однажды ночью принесла Нобаре половину мыши на одеяло. Твердость намерений и терпение, да? Можно ли было приманить на еду Нанами? С кошками было просто, но сработает ли это с мужчиной? — Что Нанами любит? Итадори вытаращился на неё, будто Нобара созналась, что и сама втихаря закусила пальцем Сукуны. — Ээээ, — глубокомысленно сказал он. — Хлеб? Ну там сандвичи всякие. С начинкой. — Эй, девочка, хочешь, я научу тебя готовить борщ, — сказал открывшийся на щеке Итадори рот. — Галстуки со странными принтами, у него есть ещё с обезьянами, такой фиолетовый, ага, полный ужас, — сказала Сёко. — Ах, это в благодарность за спасение жизни? Можешь принести ему любой ликёр. И я бы от ликёра не отказалась. Ты такая милая, Ноба-а-а-ара. И за щёки Нобару ущипнула. — Хлеб, — сказал Иджичи, нервно потея. — Хлеб, — сказал Ино уверенно. — Можно с чесночным маслом. Это что, прямо булкой? Капец. — Да откуда мне знать?! Не смотри на меня так, Кугисаки, я тебя боюсь! Учитель Годжо сдвинул повязку так, что под ней хитро блеснули синие-синие глаза. — У меня есть информация. А что мне за неё будет? — спросил он. Учитель Годжо был прост и предсказуем, как тапок. И вкусы у него были такие же незамысловатые, поэтому Нобара особо не колебалась: купить его было легче лёгкого. Если бы она была чуть более ленива, Нобара просто кинула бы в него мешком сахара, он был бы доволен. Нобара многозначительно подмигнула ему. — Я умею готовить солёную карамель. Очень вкусную солёную карамель. Просто объедение. Учитель Годжо хмыкнул. — Я не согласен меньше, чем на кастрюлю. И ткнул пальцем в самую здоровенную, литров этак на десять. Если бы учитель Годжо что-то вякнул про недостаточно изящную готовку Нобары, она надела бы эту кастрюлю ему на голову. Что ж, Нобара надеялась, что он успеет ей всё рассказать до того, как от такого количества сахара склеит ласты. Он не соврал и всё ей выложил, периодически отлипая от кастрюли, из которой пил большими глотками, и вспоминая ещё какие-нибудь предпочтения Нанами. У Нобары от одного его вида уровень сахара в крови поднимался. Странно, но после десятилитровой кастрюли карамели за один присест учитель Годжо выжил. Даже нигде не слипся. Всё-таки хлеб. Сандвичи эти. Блядь. Блядь. Трижды блядь. Выпечка Нобаре никогда не удавалась. Нобара что, была виновата в том, что молоко скисало, а ебучие дрожжи дохли от её проклятой энергии? Ей надо было тренироваться. Нобара тренировалась. И тренировалась. И опять тренировалась. Вот так, к началу марту она освоила белковый крем и даже пару раз сумела сделать приличные меренги. Нобара задолбалась держать миксер, но со временем стала относиться к нему, как к тренировке с гантелей. Не могла же она вечно сидеть на кухне? После приручения белков злогребучий бисквит перестал падать в конце запекания, превращаясь в пресловутый первый блин, и оставался ровный, красивый и воздушный. До изящной подачи с фруктами и сахарной пудрой не доходило, его разрывали на части и сжирали так быстро, что Нобара внутренне радовалась, когда успевала порезать бисквит ещё горячим и припрятать пару кусочков для Сёко и Нанами. Сукуне бисквита не доставалось («Ты же мёртвый и проклятие, тебе есть не надо», — возмущался Итадори), и он злобно ворчал, грозя подавить волю Итадори, захватить мир и привязать Нобару за ногу к плите, чтобы готовила ему всю оставшуюся вечность. Нобара нахально возражала, что если он захватит мир, то всех сожрёт, и тогда муку ей молоть будет сам, и сеять пшеницу тоже, а она так и быть, посидит у плиты привязанная. Всерьёз его никто не воспринимал: рассыпая угрозы, Сукуна пытался дотянуться языком и жадно слизать крошки. Нанами нередко заглядывал поздно вечером к ней на кухню (Нобара прятала стыдливо булькающую в миске опару в местечко потеплее и подальше от самой Нобары, чтоб она со страху не подохла). В Токио после Сибуи было неспокойно, и директор Яга был вынужден держать всех подведомственных колдунов поближе к школе. На ночь в здании всегда должен был быть кто-то на посту. Нанами ворчал, как терпеть не может сверхурочные, но очень часто оставался: печатал отчёты, обходил территорию, выезжал на срочные вызовы, если появлялись проклятия, или помогал Нобаре на кухне: что-нибудь нарезал (неспроста его оружие — тесак — резал он отменно) или мыл горы посуды. От Ино и Иджичи Нобара узнала, что «терпеть не может сверхурочные» — это иногда ворчит, но работает, пока не упадёт от истощения. А он Нобаре ещё нужен был живым и полным сил, между прочим. Ещё иногда, привлеченный сладким запахом, к ним на кухню огромным чёрным тараканищем набегал учитель Годжо, мигом сжирал всё пригодное в пищу в поле зрения, а потом так же быстро уносился куда-то в ночь, придурочно хохоча. Куда в него столько помещалось? Хоть бы раз за собой посуду помыл! Силы Нобары ещё как следует не восстановились («А что ты хочешь? — сказала Сёко. — У тебя и мозг был повреждён. Тебе повезло, что можешь ходить»), и ей приходилось иногда делать перерыв. Обычно она просто сидела, чтобы восстановить силы. Хорошо хоть её проклятой энергии травма не повредила. Если было совсем худо, Нобара жалобно просила Нанами отнести её в общежитие, в её комнату. И иногда… когда было не совсем худо — тоже. Он обычно доносил её до двери, внимательно оглядывал, проверяя, что она всё ещё не развалилась, и уходил дальше на дежурство. Однажды он наклонился и легонько коснулся губами кончика её носа. Нобара полночи не спала, недоверчиво прикасаясь к носу и счастливо хихикая. Нобаре ужасно хотелось затащить его в свою комнату, повалить на матрас, усесться сверху и зацеловать до полусмерти. Если не прикасаться к бобовой пасте, десерты получались вкуснее. Нобара оценила творожный сыр с сахарной пудрой, простейший крем, но такой вкусный — сладкий и одновременно солёненький. Она могла съесть его полкило без всякого бисквита, просто из миски ложкой. Она как раз этим занималась, доскребая миску силиконовой лопаткой, когда раньше обычного пришёл Нанами и принёс ей фиалки в сахаре. Нобара вручила ему венчик. Вон на нём сколько крема осталось, не пропадать же. И потом поняла, что зря это сделала. Нанами принял венчик, как должное, и слизал крем. Очень старательно. Нобара больше всего на свете хотела оказаться на месте венчика. К концу апреля Нобара по видеоурокам освоила простые торты. Они были кривые и косые, и выравнивать их у неё не получалось, руки всё ещё дрожали и плохо слушались, но крем и ягодное конфи в прослойках выходили неплохо. На счастье Нобары, в моде были «голые торты», и можно было просто размазать крем сверху, кинуть на него побольше ягод, маршмеллоу или сахарной посыпки, и сказать, что так и задумано. Если их резал кто-то другой, кусочки даже не разваливались. Один торт посимпатичней Нобара вручила Итадори — для мамы. Треклятые бисквиты Нобара освоила, но главный враг — ссыкливые грибы, дрожжи — только маячил впереди. Нобара пару раз делала из анко цветы — разрабатывала мелкую моторику. Выходила опять разлапистая капуста. Бабушку бы удар хватил, увидь она, что бобовую пасту Нобара не сама сделала, а взяла готовую, из магазина. — Ну? — спросила Нобара пытливо. — Так как мне ему понравиться? Маки старательно облизала ложку от крема, невидяще глядя в пространство. Весь вид её наводил на мысль о сахарной коме. — Ну-у-у-у, — протянула Маки. Нобара заподало спохватилась, что для Маки все мужчины делились на четыре категории: те, которых следовало уебать при возможности, те, которых нужно было защищать, те, которые Маки бесили, но уебать их было нереально, и Нанами — его единственного Маки уважала. — Можешь вызвать его на поединок, — предложила Маки задумчиво. — Это очень романтично. И если он проиграет, ты на правах победителя можешь на нём жениться. То есть, выйти замуж. Нобара не была уверена, что у неё в сражении были какие-то шансы. Разве что он бы ей поддался. А на кой ей мужчина, который поддастся? — А ты уверена, что это у тебя не гормональное? Вдруг со временем само пройдёт? Нобара приподнялась на цыпочки и коротко чмокнула Маки в губы. Ей надо было попробовать — а вдруг она действительно где-то ошиблась, и от поцелуя с Маки её б отпустило. Может это правда просто гормональное? Маки ошарашенно моргнула, потом отодвинула Нобару от себя. Оглядела, словно в первый раз, с ног до головы. — Ты мне нравишься, конечно, но не так, — сказала Маки, неуверенно пытаясь оттереть с себя её блеск для губ. — Не так, — согласилась Нобара, потрогав губы подушечками пальцев. У неё губы от блеска были липкие и с вишнёвым вкусом. Интересно, нравилась ли Нанами вишня? Самостоятельно победить дрожжи у Нобары не вышло. Не помогли ни уроки Анны Олсон, ни Гордона Рамзи, ни ещё кого-нибудь. Нобара всё делала по инструкции (она себе даже книжку купила), стояла над тестом с таймером и градусником наперевес, но дрожжи были неодолимы в своей ссыкливости, и упорно дохли, дохли и дохли. Нобара перепробовала свежие прессованные, быстродействующие, сухие активные и даже пивные — ну а вдруг! Они все как сговорились! Нобара даже подрядила месить тесто Итадори, но его дрожжи тоже боялись. Бездрожжевой хлеб она уже готовила. Получилось ну так себе. С приправами съедобно. Даже Сукуне приличный кусок достался. Нанами сказал ей, что вышло неплохо. Нобару это почему-то только больше расстроило. По всему выходило, дело было в проклятой энергии. А значит ей нужен был пекарь-колдун. Она сболтнула об этом Нанами совершенно случайно. Рассказывала ему про Анну Олсон и свои попытки вручную взбить один белок по её заветам. Силы для этого Нобаре ещё не хватало, а вот Маки за две минуты перебивала белок напрочь. И так слово за слово обмолвилась про дрожжи. Оказалось, Нанами умел готовить (держись, Ино, конец тебе!), и делал это, если отбросить скромность, неплохо. Это потому, что любил есть. И не особо жаловал сладкое, хотя делал исключение для сладкой выпечки. — Весь секрет в проклятой энергии, — объяснял он. — Её на время работы с тестом следует подавить, иначе дрожжи гибнут. Возьмём быстродействующие, с ними для первого раза будет лучше. Ты умеешь медитировать? И он взялся показывать, а Нобара встала на подхвате, послушно глубоко вдыхая и выдыхая по команде, чтобы расслабиться. Нанами надел фартук и закатал рукава, и от этого действия, неторопливого и уверенного, у Нобары внизу живота тянуло, когда она следила за его движениями. Когда тесто было отправлено на расстойку, Нобара была готова расплакаться от счастья — оно поднималось. Они сели подальше от теста, чтобы не мешать подъему. Дрожжи жрали сахар так же жадно, как учитель Годжо, и им было тепло и приятненько. — Видишь, как просто, — сказал Нанами. Нобара поймала его ладонь, осторожно переплела свои и его пальцы. Рука Нобары по сравнению с его казалась маленькой, как у ребёнка. Нанами смотрел на неё сверху вниз, и выражение его лица было нечитаемым. Нобара потянула его к себе и прижалась губами к запястью. Он вздрогнул от её прикосновения. — А вот и я! — радостно проорал учитель Годжо из коридора. Они отпрыгнули друг от друга, как ошпаренные. — Прячь тесто, — велел Нанами. — А я его задержу. — Очень вкусно, — сказал Нанами. У Нобары чуть сердце не остановилось. Булочки были неровные и поднялись не очень хорошо. Действительно вкусно? Это же просто масло, молоко, мука, яйца и сахар. И грёбаные трусливые твари — дрожжи. Он... щадил её чувства? Или что? — Врешь, — сказала она, чувствуя, как отчаянно краснеют щёки. — Зачем? Правда вкусно, — Нанами разломил булочку пополам и половинку протянул Нобаре. Это считалось непрямым поцелуем? Или нет? У него что, совсем стыда не было? Слыша, как сердце стучит в ушах — будто она стометровку пробежала — Нобара наклонилась и откусила от кусочка в его руке, не чувствуя вкуса. И ещё откусила. Нанами мог бы ей кусок картона протягивать, Нобаре было бы всё равно, из его рук она бы съела. Потом Нобара ухватила его за галстук, притянула к своему лицу и отчаянно прижалась к его губам губами. От стука сердца у неё в ушах гудело. Это было совсем не как с Маки. И может быть гормоны, и может с возрастом пройдёт, но в тот момент Нобара была счастлива. Они с трудом оторвались друг от друга, взъерошенные и возбужденные. — Нобара, — сказал Нанами. Нобара попыталась снова его поцеловать, но он был сильнее. Но она была упряма, и проще было отлепить от себя осьминога, чем Нобару. Нобара успела поцеловать его ещё несколько раз — в уголок крепко сжатых губ, в подбородок, в шею, там, где шрамы. Потом Нанами всё-таки сумел с ней справиться, но не оттолкнул, а крепко прижал к себе. — Нобара, остановись, — попросил он, и в его голосе была мольба. Он выглядел так, будто на него напал её блеск для губ, весь зацелованный. — Мы не можем. Так нельзя. Затуманенный разум Нобары сказал, что «не можем» не равно «нет». Она перестала бороться. Нужно было не отступить, нет, только снизить темп. Она слишком торопилась. — И что мне с тобой делать? — тихо спросил Нанами с непонятной интонацией. Он держал Нобару так крепко, что и не вырваться. Но не оттолкнул ведь. Нобара потёрлась лбом о его рубашку, как выпрашивающая ласки кошка. О, у неё были варианты того, что с ней можно было сделать. Она не отказалась бы даже, чтобы он просто потрогал её везде. У него такие руки!.. Но если бы она озвучила любой из вариантов, могло случиться так, что Нанами отпихнул бы её и сбежал. — Ещё поцеловать? — робко предположила Нобара. Нанами вздохнул, поглядел на Нобару с тоской и ещё поцеловал.