***
Несмотря на то, что учеба еще не началась, дни Лололошки, один другого насыщеннее, все равно пролетают со скоростью урагана. Встать с рассветом, поизучать корпус общежития, пока все спят, разведать территорию возле университета, написать Дженне из-за неожиданно возникшего вопроса, заговориться с Брэндоном, проверить приложение на наличие новых заказов, увязнуть в поиске нужных ресурсов и вернуться в общагу за полночь, взобравшись по самодельной лестнице, чтобы не ругаться с вахтершей — почему-то все это кажется привычным, словно стремление как можно быстрее и лучше вжиться в новый мир ему давным-давно кто-то записал на подкорку. Поэтому нет ничего удивительного в том, что усталость в конце каждого дня просто сваливает его с ног. …Комната встречает Лололошку кромешной темнотой — он не рискует доставать фонарик, чтобы не разбудить соседа и не получить от него по шапке. Нашарив ступней сундук, он тихо просачивается внутрь, едва не порезав ладонь об осколок стекла в раме и мысленно давая обещание перестать выходить из общежития через окно… когда-нибудь. Ощупью, по стеночке добравшись до кровати, он падает на нее, забыв даже снять очки, и засыпает — словно проваливается в черную бездонную пропасть.***
Лололошку будит неприятное ощущение, что на него смотрят. И пронизывающе-изучающих взглядов — гораздо больше, чем в их с Диланом спальню может вместиться людей. Словно придавленный, прикованный к кровати неведомой жутью и холодом, в котором совершенно точно виноват не сквозняк из разбитого окна, он несколько мгновений — а кажется, что целые столетия, — непонимающе таращится в стену, пока выжженные на подсознании привычки не берут свое. Подрагивающая от напряжения рука проскальзывает в карман, нащупывая заготовку топорища — не полноценное оружие, но хоть что-то. Стиснув деревяшку немеющими пальцами, он обращается в слух — напрасно; из другого угла комнаты доносится сопение соседа, и только. Решившись, он оглядывается через плечо в темноту и застывает. Потому что темнота — или то, что в ней скрывается, — и впрямь смотрит в ответ. Возле верхнего края оконного проема — а это выше двух метров от пола! — светятся белым два глаза, по бокам от них — еще шесть совсем другой формы. Еще левее полное звезд августовское небо, уже начавшее светлеть, отчасти заслонено… чем-то. …Его собственные пересохшие глаза нещадно печет. Лололошка несколько раз моргает, освобождаясь от власти чужого пугающего взора, и не без труда осознает, что же он видит. Крыло, огромное расправленное крыло с очень темными перьями, поглощающими даже слабые отсветы уличных фонарей. Поле зрения мутнеет и зернится. Подобное на миг замещается подобным, и со вспышкой мигрени проскакивает узнавание, на этот раз — не фантомное. Щурясь от боли, охватившей голову железным обручем, Лололошка спрашивает хриплым со сна шепотом: — Джодах? — а сам тянется уже к другому карману за неизменным китайским фонариком. Они двигаются одновременно — Лололошка вскидывает руку с источником света, а у его кадыка застывает полупрозрачное голубоватое лезвие, почему-то навевая чувство дежавю. Ночная тьма послушно отступает, выдавая свою тайну, но и сейчас Джодах, чернокрылый и затянутый в дымчато-черную одежду, по-прежнему кажется ее частью. Он неподвижен, а когтистая рука твердо сжимает глефу; даже кончики первостепенных маховых перьев словно выточены из камня… (Почему последняя мысль опять влечет за собой цепочку смутных ассоциаций?) Вновь наткнувшись на ледяной взгляд обесцвеченных глаз, в которых лишь иногда можно заметить лиловые блики, Лололошка невольно сглатывает. Шею жалит болью. Джодах еще не сказал ни одного слова, однако по разлитым в воздухе силе и угрозе уже стало понятно главное — он явился по его душу. На уме вертится миллион и один панический вопрос, могущий помочь потянуть время — начиная с «Что ты здесь делаешь?» и заканчивая «Эй, не хочешь убрать оружие?!», но язык и дрожащие губы отказываются слушаться. Меж тем давление на шею, похоже, растет-растет-растет… …В следующий миг в комнате будто бы враз не остается свободного места — Лололошке от этого еще сильнее хочется провалиться сквозь матрас и пол куда-нибудь на второй этаж, а лучше на первый. Многоголосый шепот въедается в гробовую тишину настолько незаметно и органично, что кажется — он звучал здесь всегда. В паре метров от Джодаха, на самой границе освещенного пространства воздвигается размытый силуэт, оплетенный постоянно движущимися лианами. Там и тут в зеленом мареве то и дело мелькает странное — то клочок меха или перьев, то гладь чешуи или влажный блеск склизкой кожи… Но при попытке Лололошки присмотреться неведомое существо как-то само собой уходит с линии взгляда. — Не тронь его, — повелительно рокочет это, кем или чем бы оно ни было. (Лололошка готов поставить все свои невеликие деньги и топорище в придачу на то, что услышанные им звуки были сухим шорохом хитина, шелестом листьев — чем угодно, но не человеческим голосом). Джодах стремительным движением оборачивается, не опуская глефы. Взметаются полы мантии, только кажущейся черной, — ткань исчерчена замысловатым узором, бесконечно переходящим сам в себя и дезориентирующим при попытке его рассмотреть, — вздрагивают, выдавая гнев, перья на голове, тоже черные. Кажется, он собирается что-то сказать, но странное существо не шагает — перемещается к нему, бесцеремонно хватает за запястье… …И они оба просто исчезают. Будто лишь привиделись. Выронив из ходящей ходуном руки фонарик и судорожно вцепившись в смятое одеяло, Лололошка часто-часто дышит, пытаясь вернуть себе ощущение реальности и унять бешеный стук сердца. На него обрушивается лавина звуков — сонное мерное дыхание Дилана, богатырский храп Брэндона, слышимый даже через две двери, отголоски музыки с этажа ниже, стук ветки по оконному стеклу… Может, он и смог бы убедить себя в том, что все произошедшее было еще одной галлюцинацией, но царапина на шее продолжает щипать и кровоточить от малейших движений. А на полу, отчетливо заметное в теплом желтом свете, лежит небольшое кроющее перо, будто все из той же тьмы сотканное, бритвенно-острое даже с виду.***
Проникнуть в обиталище Ангела Смерти по воле собственной почти невозможно, однако Говорящий помнит лазейку, в прошлый раз оставленную — и без колебаний пользуется ей, невзирая на груз в виде самого Ангела. В пространстве белом бескрайнем холодно — гораздо холоднее обычного; даже «пол» покрыт слоем снега и жидкости небесно-голубой. Едва шагнув туда, Говорящий чувствует, что облик непроизвольно сменяет — исчезают многочисленные уязвимые щупальца и побеги, а кожа-чешуя-кора уплотняется да мехом порастает. В голосах, вечно его сопровождающих, проскальзывает недовольство внешними условиями, звучащее до странного глухо. Последний выдох стекает вниз и тоже превращается в кристаллики колючие — Говорящий чудом успевает легкие перестроить. — Неуютно у тебя здесь, друг мой, — скрежетом хелицер едва слышным сообщает он Джодаху, отпуская его. Ангел Смерти выпрямляется во весь рост, вместо ответа прожигая его взглядом яростным, подчеркнуто аккуратно оправляет помятый рукав да поддергивает перчатку. Говорящий не впечатлен ничуть — ему ли после стольких сотен лет не знать, что состояние континуума отражается на ткани, но никак не наоборот. Он ненадолго прикрывает глаза, концентрируясь. Пустота жадно поглощает влитую в нее каплю силы Жизни, и «снег» начинает куриться туманом исчезающим, возвращая возможность дышать. — Зачем ты меня остановил? Этот… пришелец искажает реальность одним своим присутствием, — цедит Джодах сквозь зубы, руки на груди скрещивая; голос отдается эхом бесконечным, с легкостью шепотки возле Говорящего перекрывает. Глаза на расправленных остроперых крыльях моргают, соглашаясь, и в них нет ни единого отсвета фиолетового. Это тревожит, равно как и то, что он, обычно молчаливый донельзя, вообще голос подал. Говорящий скользит взглядом по вязи серебристой на одеждах Ангела Смерти, находя подтверждение его словам: в паре мест фрактальный узор не истончается бесконечно, а грубо обрывается — видна чернота ткани первозданная. Но он помнит, что совсем недавно там же была мешанина линий без начала и конца. Харрис, прежде чем в реальность другую отправиться, успел дел натворить, а его отбытие и вовсе оказалось последней каплей… …А Вселенная, как и всегда, продолжает стремиться одновременно к равновесию и к энтропии наибольшей, и присутствие инородного объекта ей парадоксально помогает. Однако Джодах не видит этого — не может видеть, ведь Лололошка является переменной неучтенной, и все вероятности, с ним связанные, сокрыты от взора Ангела Смерти. И потому-то Говорящий с нажимом произносит, глядя прямо в глаза бесцветные на по-неживому бледном лице: — Он не дает ей развалиться на части.