Bel-Ami

Андрей сидел на окне, у которого вынесли раму больше часа назад, и с хмельной улыбкой смотрел на притихшую улочку. Он не стал присоединяться к буйной компании, что диким скопом покинула помещение, и предпочел пьяным выходкам компанию задумчивого Михаила, который сегодня был чрезвычайно тихим и даже отчасти хмурым. Он стоял рядом с Князевым и курил хорошую сигарку, которой щедро поделился чужестранного вида сударь, что плоховато владел русским языком, но очень забавно на нём ругался, а особенно тогда, когда проиграл очередную партию в карты и запивал неудачу стаканом ядреной водки, чем невероятно смешил всех присутствующих. В прочем, заядлых кутежников рассмешил бы любой чих, особенно после употребления определенного количества алкоголя, а в особенности какого-нибудь крепкого. Михаил крутил в руках сигарету и лишь украдкой бросал на друга тоскливый взгляд, но тут же отводил его в сторону и сильнее сжимал пальцами фильтр. — О чём печалитесь, граф Горшенев? — с весельем в голосе спросил Андрей и несильно хлопнул его по плечу. Свежий воздух приятно освежал разгоряченную ромом голову, из которой все никак не уходила картина сумасбродного пари между иностранцем и дерзким офицером. — Ни о чем существенном, — бросил Михаил и покачал головой. «Он может не вернуться», — набатом били мрачные мысли, сопровождающиеся внезапной острой болью в груди. Сердце Горшенева умалишенно стучало от тревоги, что как петля затягивалась на шее и не давала облегченно вдохнуть и выдохнуть. Сильная хватка заставила отвлечься от темных мыслей. Пока он тонул в пучинах размышлений, Андрей спрыгнул на пол, встал и положил руки на его плечи. — Я вернусь живым, — он поддался вперёд, касаясь его лба своим, — вернусь, слышишь? Веришь? — Верю, — тихо ответил Михаил и прикрыл глаза, из последних сил сдерживая непрошенные слезы. Сделав несколько вдохов и выдохов, он распахнул очи и посмотрел в светлые омуты, что при тусклом рассвете казались бледно азуритного цвета, и впервые в жизни страстно пожелал, чтобы предчувствие подвело его. Нет, не мог бы такой удивительно яркий человек сгинуть во время жестокой войны. Андрей же как солнце: всегда сиял улыбкой, смешил колкими фразочками во время балов и кутежей или карикатурными портретами, которые видел только Миша. Они понимали друг друга не с полуслова, а с полувзгляда, с мельчайшего жеста, что не заметили бы другие. Некая нерушимая связь возникла между сдержанным на первый взгляд графом, который был сыном известного отставного генерала, и веселым офицером семеновского полка, чьи родители еле как спасали семейное имение от разорения. Однако, несмотря на тяготы жизни, Андрей всегда улыбался, очень часто отшутивался и постоянно предлагал сомнительного рода авантюры. В общем, Князев всегда пылал той самой энергии молодости, толкающей на безрассудства. И, видимо, её часть передалась и Михаилу, который отстранился от друга и, коварно улыбнувшись, глянул в окно. — Миша, даже не думай пов... — поняв его без слов, начал было Князев. Однако его прервали дерзкой репликой: — Я не думаю, Княже. Я делаю. И под истерический хохот друга он выпил бутылку шампанского, при этом наполовину свисая из окна вниз, к каменной мостовой. Жаль, что никто не видел этого эпичного подвига. Никто, кроме Андрея Князева, который уже никому не расскажет об этом маленьком безумстве графа Горшенева. Ведь даже солнцу свойственно уходить во мрак.

***

Острая боль пульсировала в ноге и шла дальше по телу. Что-то сдавливало грудь, из-за чего резко не хватало воздуха. Яркая алая вспышка возникла перед глазами, а после неё наступила пустота, что пугала таившейся в ней неизвестностью. Кругом царил мрак да звенящая тишина. Из горла вырвался тихий, но столь отчаянный крик, который, к сожалению, мало кто мог услышать. Кончиками пальцев ощущалась мягкая трава, какая бывала в деревне под конец холодного лета, и сырая земля, которая обжигала холодом и пахла порохом. Слышны залпы снарядов, но их перебивал противный и громкий звон в ушах, от которого никак не получалось избавиться. Попытки встать оказались безрезультатны, голову также не удалось повернуть. Тело не слушалось абсолютно: его вновь пробила волна боли такой силы, что создавалось ощущение, будто безжалостно разрывались мышцы и связки, а вместе с ними гнулись и ломались кости, как те хрупкие маленькие статуэтки, что обычно стояли в домах зажиточных граждан. Глаза нещадно щипало, а слезы стекали по щекам, что облепили клочья грязи, которые смешались с кровью и прилипли к коже как противная корка. Руки дернулись в судоге и обессиленно упали на землю. С губ сорвался тяжелый выдох, что стал последним... Миша подскочил. Насквозь пропитанная потом сорочка липла к телу, как и взъерошенные волосы, что упали на лоб. Горшенев неосознанно схватился за горло, быстро нащупал пульс, что тараторил как ненормальный, и с облегчением выдохнул. Кажется, он только что кричал. Жаль, неизвестно насколько громко и отчаянно. — Michel? — сонно позвал проснувшийся брат и тут же подскочил к его кровати, — что-то случилось? — Нет, ничего, — отмахнулся Миша, незаметно вытирая слёзы с глаз, — дурной сон, не более. Леша покачал головой, сел рядом с ним и заключил его в объятия. Он знал, что брат очень переживал за своего друга, который находился сейчас на войне, поэтому решил не мучить непрошенными вопросами о сновидении, которое явно вызвало бурю эмоций и вселило страх сильнее, чем отцовский армейский ремень. Миша уткнулся носом ему в плечо, тихо всхлипывая, и крепко-крепко обнял. Леша видел, как тот дрожал, поэтому запустил руку в тёмные локоны и стал беспорядочно их перебирать. — Миш, сон не станет реальностью, — зачем-то сказал он и запоздало понял, что надо было промолчать, — тише-тише, всё хорошо... Всё хорошо... Леша тихонько покачивал брата из стороны в сторону, как обычно матери качали проснувшихся посреди ночи маленьких детей. Он даже не заметил, как Миша успокоился и доверчиво уснул.

***

Семья Горшеневых редко собиралась полным составом за одним столом. Юрий Михайлович, старый граф, все свое время проводил либо в излюбленном кабинете, либо в разъездах по губернии, либо в гостях у сослуживцев. Время от времени он принимался за "воспитание" сыновей, которое в большинстве своем было направлено на старшего, ибо он по состоянию здоровья не мог состоять на службе в действующей армии, что конечно же разрушило грандиозные планы графа и создавало глубочайшую пропасть между ним и Михаилом. Хоть как-то сглаживала данную ситуацию лишь графиня, но все равно этого было недостаточно. Алексей же чаще всего предпочитал не вмешиваться, но все же изредка упрекал отца в излишней строгости. Сейчас же они сидели в громадно-высокой столовой, как, в прочем, и все комнаты в доме. Напряженная тишина нарушалась лишь звоном приборов и частым кашлем старого графа, который слегка простудился во время охоты на медведя. Михаил был более хмурым и задумчивым, чем обычно. Алексей невольно вспомнил события прошедшей ночи, поэтому также погрузился в тяжелые думы. К счастью, Юрий Михайлович то ли не обратил внимание на состояние сыновей, то ли заметил и решил не читать занудные нравоучения. Татьяна Ивановна лишь бросила полный материнского беспокойства взгляд сначала на одного, потом на второго, но также решила ничего не говорить. Поэтому Михаил не сразу заметил слугу, что зашел в комнату, поклонился и обратился к графу с известием, что какой-то молодой семеновский офицер прибыл и просит принять. — Кто таков? — без явного интереса спросил граф, сделав небольшой глоток воды из стоящего по левую руку бокала. — Андрей Князев, — кратко ответил тот. Миша так и застыл с поднесенной ко рту ложкой, а после с грохотом опустил ее в тарелку. Он подорвался с места и выбежал из комнаты, не обращая внимания ни на удивленные охи матери, ни на сердитый взгляд отца, ни на понимающую улыбку брата. Горшенев заметил у двери человека с костылем, и подбежал к старому другу и бросился ему на шею. «Живой!» — звучало у него в голове. Боль, стискивающее сердце последние года, вмиг ушла, словно ее никогда не было. — Тише, Мишка, ты ж меня с ноги собьешь! — рассмеялся Андрей и положил руку ему на плечо, выпуская из нее деревяшку, что сразу же упала на пол, — с одной рукой проблемно подниматься между прочим! До Миши не сразу дошел смысл сказанного. Он чуть отстранился, удерживая Князева за плечи, и пробежал взглядом по его фигуре, которая явно изменилась: Андрей стал намного худее чем прежде. Но самое заметное то, что левый рукав кафтана свободно свисал, а правая нога стала в два раза короче. Горшенев порывался заговорить, но слова комом встали в горле и все не шли. — Лекари меня с того света буквально вытащили, — сказал Андрей и как-то грустно улыбнулся, — и сами удивились. Сказали, мол чудо, что после такого жив остался. Да я и сам видел: лежат там всякие бойцы, всем что-нибудь да отрезали. И я среди них весь перемотанный. Вот лежу и думаю, обещал ведь Мишке живым вернуться, а теперь вот одной ногой в могиле, причем буквально. И такая тоска накатывала, ты бы знал. Но, думаю, нет, не помру. Нельзя. Я свое слову всегда держу, как видишь. Не совсем целым правда вернулся... — Это не важно, понимаешь, Дюш? Важно, что живой, — ответил Горшенев и вновь прижался к нему, — протезы тебе поставим и будем как прежде, да? Ты ведь все такой же жизнерадостный... «Знал бы ты, Мишка, чего мне стоила эта жизнерадостность», — хмыкнул Андрей, а вслух произнес: — Конечно! Будем как прежде. Естественно, оба прекрасно понимали, что как раньше уже никогда не будет. Однако можно сотворить нечто по-новому и заново насладиться моментами, проведенными вместе с Bel-Ami.