По рубцам прошлого

Раз. По шраму напористо проходятся холодные терпкие пальцы, вдавливая изъян в кожу. По всему телу идёт холодок от кончиков пальцев, что цепко зацепились по моему грузному телу. Лицо щекочут локоны волнистых волос, что недавно я тебе заплетал в мелкие косы. Удобно сидеть так, когда ты сидишь фактически у меня на коленях, и шумно сопишь, изучая все изъяны, что видны снаружи. Нравится держать тебя под спину, чтобы тебе было удобнее нависать, и спрашивать про очередную то-ли недавнюю царапину, то-ли действительно старый шрам. Совсем спокойно просишь снять майку, хотя, наверное, я ждал увидеть хотя-бы каплю смущения на твоих совсем бледных в лунном свете щеках. Смотрю прямо на тебя, пока ты отползаешь назад, и рассматривает свои ладони. Что-то внутри вяло сопротивляется, но смолкает перед новой прохладой без верхней одежды насовсем. Мне не нравится, но молчу, скрестив руки на груди. Видимо, витаешь уже в своих мыслях, качаешься, и рассматриваешь особенно уродливый глубокий шрам на сгибе руки. — Он намного старше, чем ты. Представляешь? Посмеиваюсь, а ты замираешь в каком-то непонятном выражении лица. — То есть… То есть, тебя ранили? Ещё во время войны? Два. Ты шатко наступаешь на лезвие ножа. Сразу в голове обрывками вырисовывается больное воспоминание. Я не скажу, что помню все до точных деталей, но шрам вновь будто бы кровоточит, и пульсирующая боль расползается по всей руке противными импульсами. Коротко киваю, сбрасывая наваждение. Открытость раздражает, тянусь прикрыть ладонью неприятное воспоминание, но ты опережаешь, и холод от ледяных пальцев успокаивает разбушевавшуюся боль. Фыркаю, откидываюсь на стену сзади, и пока держишь руку в своей, смотрю тебе прямо в глаза, за твои чудные очки. Даже кажется, что ты смотришь тоже прямо, напротив своей категорической нелюбви смотреть в ответ, но вокруг темно, и я не ручаюсь в точности. Какая-то противная робость отступает, видом вновь расслабляюсь, и терплю пока ты вновь с трепетом склоняешься надо мной. Кстати, родинки у тебя на плечах действительно милые. Замечаю, как растираешь кожу в том же месте у себя на руке, где у меня мой шрам. Не хочется, чтобы ты меня жалел, да и вообще не стоило бы говорить об этом шраме и его появлении вовсе, но тут ты подаёшь голос, и я нутром замираю. Три. — Знаешь. У меня в том же месте, но на левой руке тоже шрам. Меньше, конечно, но все же. Смешно так. Криво ухмыляешься своим мыслям, и я коротко смеюсь над тобой, и твоими мысленными параллелями. — А у тебя, мистер, есть шрамы? То-то ты в последнее время рыскаешь вокруг все в одних пластырях. Смешно ерзаешь, киваешь, и начинаешь рассказывать, и тут же показывать, снимая старые разноцветные лейкопластыри. А я аккуратно поддеваю твои чудные очки, и слежу не так больше, как за твоими руками, а за глазами, и вслушиваюсь в каждое сказанное тобой слово.