нету терпения

За столом полный родственников, собранных со всех сторон и концов Якутска, царила та самая приятная атмосфера. Так кажется всем, кто сидит за ним, но не Карине и Оелане. Делать вид, что ничего не было, и улыбаться друг другу в глаза и другим родственникам, которые с удовольствием спрашивают Карину о ее жизни, чем она занимается, как они познакомились с Макаровой, было не совсем легко, как кажется на первый взгляд. С одной стороны девушке было интересно с ними познакомиться и пообщаться, но с другой стороны вопросов сыпалось с каждой минутой все больше и больше, и не все из них были приличными. Оелана знала, что Карина не любила такое. Порой ей было тяжело общаться со своей аудиторией. Она бы давно положила к Долиашвили руку на коленку, как бы поддерживая ее, или же выйти с ней под предлогом покурить или решить дела по работе, которые действительно есть и волнуют. Но из-за произошедшего около часа назад девушки не могли посмотреть спокойно на друг друга, ведь мысли о том, что это всё неправильно поглощали изнутри. Карине было стыдно даже ответить Юле — своей девушке. Ей было грязно от себя. Как только она вернется домой — она обязательно во всем сознается, и плевать, что будет между ними дальше. Может они расстанутся, или Юля ее простит. Но в любом случае Долиашвили не оставит это просто так. Если она не расскажет, ее будет мучать совесть; лучше пусть они расстанутся, чем брюнетка будет скрывать гадкую правду за спиной. Через некоторое время, Карина решила, что пока на пару минут ее перестали окружать вниманием, нужно отойти хотя бы на немного. А свалить она решила под предлогом, что ей жарко в уличной одежде, ей лучше пойти переодеться в более удобную и домашнюю одежду. И это было правдой, ведь ей было не совсем комфортно и удобно. Она положила салфетку на стул — так учила Татьяна Алексеевна. Это значит, что она уходит не навсегда, а скоро вернется. Брюнетка убежала на второй этаж дома — там и находилась их комната с Оеланой. Зайдя в комнату в нос ударил запах парфюма якутки, который Карина ненавидела, но он уже стал такой родной, что казалось, что без него Оелана уже не Оелана. Открыв свой чемодан, она не заметила ничего подходящего, но взгляд упал на футболку Макаровой, которую она спиздила у нее еще на проекте. В ней Карина тонула в прямом смысле, и она ей была до самых бедер, и пахла теми самими вонючими духами. А также она одела обычные, ни чем не примечающие черные шорты. Хотев уже выключить свет в комнате и прийти к другим, она посмотрела на окно — ну она всего лишь одну сигаретку. Все таки выключая свет, она садится на подоконник. Комнату лишь освещает красно-белая светодиодная лента. Вид из окна выходить на передний двор, а также на ту самую дверь и крыльцо, на котором все и произошло. «Ебала я это крыльцо» — усмехается про себя Карина, показавшись, что она это сказала вслух. Сигарета тлела в руках, а в легкие попадал горький дым. Поставив ногу на батарею, что находилась прямо под подоконником, она откинула голову на стену. В голову сами по себе полезли мысли про Оелану. Что будет дальше? Как им смотреть в глаза после этого? Как им засыпать на одной кровати? Но из мыслей ее вырвало ощущение, что как будто над ней кто-то навис, опираясь руками по бокам, чуть прогибая пластиковую поверхность. Но Карина дернулась от неожиданого присутствия не только самой Долиашвили в этой комнате. Она настолько увлеклась своими раздумьями, что даже не заметила приближающихся шагов и как открылась дверь. Девушка уже знала, кого увидит, как только обернется. Но она до последнего не хотела этого. Не хотела понимать, что слева от нее находится она. Оелана видит, как Карина не спокойно дышит. Ведь сама, как только поняла, что Долиашвили уже долго нету, заволновалась и пошла к ней. Она ничего ей не говорила; просто хотела убедится, что с Кариной все хорошо. В моменте, когда старшая отодвигает сигарету от своего лица, якутка прямо с ее рук, чуть наклоняясь, делает затяжку. Карина старается делать вид, что ничего не происходит, и что ничего не происходило на улице. — Я так переживаю.. — тихо шепчет Долиашвили, но говоря это просто для мира, а не для Оеланы. У нее всегда была такая привычка говорить проблемы вслух, но не для окружающих, а просто чтобы ей стало хотя бы не минуту легче. — Все хорошо, — она подходит чуть ближе. По правде не знает, из-за чего переживает голубоглазая, но без слов одной рукой берет Карину за голову, прижимая к своей груди. Для старшей это будто зеленый свет. Но не в поцелуе, сексе и тому подобному. А в том, что она теперь спокойно может проявить все свои эмоции, и разрыдаться, утыкаясь в грудь Оеланы. Совсем скоро по приезду в столицу, Долиашвили увидит глаза Юли, наполненные печалью и грустью. Совсем скоро и Макарова это увидит. Она тоже хорошо общалась с Устиновой, но уже похоже нет. Юля возненавидит ее, лишь по одной причине. Но не у нее, не у Карины не было больше желания это все на себе тащить. Старшая иногда поглядывала на Оелану. Та лишь умиротворенно смотрела в окно, будто там что-то интересное. Она кинула сигарету в рядом стоящую «пепельницу» — обычная картонная коробка из под каких-то конфет, обмотанная скотчем. И обхватила руками талию Макаровой. У нее и в правду больше не было терпения. Она устала скрывать горькую истину от своей девушки, которая ее ждёт в Москве. У нее не было терпения больше смотреть на Оелану, а точнее на губы якутки, которые она смогла поцеловать только один раз. Она сама не понимала своих чувств, будто они играют в горячо-холодно. Как будто играют в «отношения, чтобы заглушить боль друг друга». Но Карина и вправду так больше не могла. Она хотела не играть в эти игры, а просто понять, что она чувствует к Оелане. В ее объятиях было тепло и комфортно. Карина до последнего хотела потянуть это время, и больше не дать отойти от себя младшей. Но Макарова и не собиралась никуда уходить. За окном давно потемнело, лишь одинокий фонарь освещал подоконник и двух девушек. Окно было открыто на совсем маленькую щель. Район был как-будто полностью пустой. Не было слышно даже изредких звук проезжающих машин. Они долго еще так стояли. Кажется Карина уже и уснула, облокотившись на грудь Оеланы. Запах вонючих духов уже не казался таким гадким, и уже не резал нос. Лишь помог Долиашвили уйти от всех проблем и мыслей, которые не давали ей покоя. А Макарова лишь улыбалась самой себе, опираясь лбом о стену рядом с подоконником, прикрывая глаза, погружаясь в сон.