Сопряжение сфер

Притяжение тел, сопряжение сфер Я черней, чем зола, а ты белый как мел Так чего ты хотел? Что ты всё же хотел? Бьёт набат у виска, и развязка близка Я густой как смола, а ты россыпь песка Ах, какая тоска Неземная тоска

*** У жизни есть вкус, и этот вкус — пряное золото его собственной крови. Люцифер слизывает её с чужих губ, тщательно, не упуская ни капли, чтобы затем снова позволить этим губам приникнуть к ране точно на сгибе плеча и шеи. Он откидывает голову, когда чужие зубы снова впиваются в его плоть, и задерживает дыхание, он словно застывает в бесконечном мгновении, где смешиваются наслаждение и боль. Боль пульсирует, когда Аластор пьёт его кровь мелкими торопливыми глотками, пронизывает насквозь, заполняет. Люцифер прижимает его голову к себе, стискивает пальцами волосы, безмолвно требует: продолжай! не смей останавливаться! И Аластор, в иных ситуациях такой своевольный, безропотно подчиняется. — Хватит, — наконец неохотно произносит король. Видя, что Аластор не торопится прекращать, берёт его когтями за горло и заставляет отстраниться, после чего мягко повторяет: — Хватит. У Аластора совершенно дикий взгляд, ошалелый, зубы скалятся в безумной ухмылке. Лицо испятнано жидким золотом, уши прижаты, дыхание срывается. Ангельская кровь — наркотик куда покруче ангельской пыли. За пару капель иной бы, не задумываясь, продал душу. Но Люциферу не нужна душа Аластора. Ему достаточно тела. — Я свою часть сделки выполнил, — шепчет он. Раздвоенный язык скользит по щеке Аластора, по его губам, по подбородку, подбирая остатки ихора. — Твоя очередь. — О, маленькому королю так не терпится, чтобы его как следует трахнули? — язвит Аластор, уже отчасти вернувший самообладание. — С паршивой овцы… — усмехается в ответ Люцифер, демонстрируя в ответ два ряда белоснежных зубов, не менее острых, чем у Радио-демона. Он никогда не признается вслух, но Аластор прав. Аластор слишком хорошо знает, что ему сейчас нужно. И поэтому они обходятся без лишних слов. Их перепалкам — другое место и другое время, сейчас они говорят на другом языке, языке тел. И тело Люцифера подтверждает: да, трахни меня. Так, как умеешь именно ты. Так, как мне нравится. Так, как нравится и тебе, хотя ты тоже никогда об этом не скажешь. Он раскидывается на широкой кровати, бесстыдно раздвигает согнутые в коленях ноги и изучает Аластора взглядом, в котором насмешка мешается с презрением. Тот отвечает обычной безмятежной улыбкой, хотя больше всего в этот момент ему хочется вспороть когтями горло этому самодовольному мудаку, и чтобы бесценная амброзия хлестала фонтаном, пока ангельский выблядок, считающий себя королём, хрипит и бьётся в предсмертной агонии. Теоретически у него даже есть шанс. Теоретически. Аластор медлит, позволяя себе лишнюю минуту помечтать. Но так и не прикасается к Люциферу. Он нависает над тонким, безупречным алебастровым телом. Полностью одетый, в противовес обнажённому королю; он терпеть не может раздеваться, ненавидит лишние прикосновения кожи к коже, а Люцифер милостиво не настаивает. Глаза Аластора вспыхивают, лицо темнеет, и сама тьма сгущается вокруг них двоих плотным коконом, но внутри этой тьмы — живой свет, исходящий от кожи короля; его не заглушить, и это одновременно и восхищает Аластора, и бесит его. Люцифер улыбается, облизывает губы, лукаво глядит из-под ресниц. В исполнении кого другого это могло бы смотреться призывно, в его же — выглядит нарочито блядски. Аластор скалится в ответ и шипит шумом помех. Отец соблазна, м-мать его… Тьма вокруг них обретает форму — сразу множество форм, длинных, извилистых, стремительных. Они бросаются на Люцифера, опутывают его руки и ноги, заставляя раскрыться ещё сильнее, прижимают к кровати, не позволяя шевельнуться. Он запрокидывает голову, и щупальце тьмы оплетает беззащитно подставленную шею, гладит почти неуверенными прикосновениями, а затем, словно решившись, захлёстывает и сдавливает. Рана уже закрылась, с сожалением подмечает Аластор. Остался только густой тёмный кровоподтёк. Ещё несколько дней он будет храниться там, скрытый под белой тканью, пока не исчезнет полностью, и никто, кроме Аластора, не будет об этом знать. Этакое… пикантное послевкусие. Люцифер тихо ахает и закрывает глаза. Кажется — достаточно одного усилия, одного мановения воли, чтобы разорвать его на части, и Аластор снова замирает, думая об этом, замирает и тьма вокруг. — Ты сегодня слишком рассеян, — недовольно говорит король. — Ещё немного, и я решу, что ты больше не заинтересован… во мне. — Ты меня совершенно, абсолютно, на сто процентов не интересуешь, — зло выплёвывает Аластор в ответ. — О да, я заме… ммммф! — сгусток тьмы затыкает Люциферу рот, буквально забивает последний слог ему в глотку, но в гортани глухо клокочет смех, и это становится для Аластора последней каплей. Нет, никаких предварительных ласк — тьфу, его кривит от самой этой идеи. Тёмное щупальце скользит вниз по животу, ещё ниже, нащупывает вход и бесцеремонно вторгается в сжатое кольцо мышц, заставляя Люцифера вскинуть бёдра и захлебнуться глухим стоном. — Хочешь больше внимания? — шипит Аластор. — Вот тебе моё внимание! Ещё? Ещё?! С каждым словом щупальце толкается внутрь, с каждым толчком — сильнее, глубже, жёстче. Аластор стоит на коленях между его ног и смотрит, чуть склонив голову набок. Смотрит, как напрягаются мышцы под белоснежной кожей, как вздымается и опадает грудь, как подрагивает торчащий колом член, как кривится лицо, на котором не осталось и следа надменности. — Давай, — пронзительно шепчет он, наклоняясь ближе — почти лицом к лицу — и упираясь в кровать одной ладонью, — скажи, как тебе это нравится, ты, мелкий ублюдочный извращенец! Ах да, ты же не можешь!.. Аластор издевательски смеётся, ведёт кончиками когтей по щеке Люцифера, оставляя следы, доходит до губ и добавляет сразу два пальца к щупальцу, неторопливо трахающему рот короля, движет пальцами в том же темпе. Люцифер протяжно стонет, глубокая вибрация проходит через пальцы Аластора и, словно разряд тока, пронизывает его до основания позвоночника. Аластор сжимается, отдёргивает руку, а в следующий миг раздаётся хлёсткий звук пощёчины. — Ах ты!.. — он снова отстраняется, скалясь. — Не смей! — ещё одна пощёчина. — Не смей, блядь! — ещё одна. Чёткий розовый след на белой коже. Люцифер отвечает безмятежно-лукавым взглядом, и Аластор снова заносит руку, но потом отводит её в сторону, опускает глаза, кривит губы. — Ненавижу тебя, сраный ты уёбок, — сообщает он. Люцифер вскидывает брови в наигранном изумлении, это его единственный способ ответить. Хочется ещё раз ударить его, и ещё, и ещё, к чертям выколотить из него эту надменность, эту ауру превосходства, которой он окружён даже сейчас, даже такой — распятый на кровати, с унизительно заткнутыми ртом и задницей. Но Аластор понимает, что ещё несколько — сколько угодно — ударов не принесут желанного облегчения. Нужно просто поскорее закончить это, а потом запереть этот день на задвижку в самой глубине сознания, в тот угол, где ютятся иные подобные дни. Окружающая их тьма выбрасывает новое щупальце, оно стремится к паху Люцифера, вскользь хлещет его по члену, а затем втискивается внутрь, туда, где уже движется одно. Оба напористо толкаются, сперва в противофазу, затем одновременно; Люцифер выгибается, его сотрясает дрожь, из груди рвётся заглушённый крик, и Аластор чувствует, как мячик контроля снова летит к нему в руки. Он ухмыляется и добавляет третье щупальце, растягивая задницу Люцифера так, как и не снилось этому порноактёришке Энджелу. Три щупальца сплетаются в единый клин, который вбивается в тело короля жёстко, глубоко, порывисто, заставляя его извиваться на кровати в бесплодных попытках вырваться из пут и стонать почти безостановочно. Из его глаз катятся слёзы, а сами глаза теряют радужки и зрачки, наливаясь алым. Игра становится опасной, но разве не в этом суть хорошей игры? А затем происходит взрыв сверхновой — по крайней мере, в первый момент Аластору кажется именно так. Вспышка света бьёт по глазам, ослепляя его и дезориентируя, на несколько мгновений он теряет себя, перестаёт ощущать себя в пространстве, будто плывёт в толще воды или парит в воздухе. Но зрение быстро возвращается… и он изумлённо распахивает глаза, потому что он и правда парит в воздухе. Они парят. Исчезли путы, удерживавшие Люцифера, его тело натянуто как струна, с его губ рвутся пронзительные стоны вперемежку с проклятиями; три пары крыльев охватывают их обоих, заключив в сферу жемчужно-белого света здесь, внутри, под коркой тьмы, и всё это движется, переливается, мерцает… сводит с ума. Самый прекрасный из ангелов, вдруг зачем-то вспоминает Аластор, и его привычная злость мешается с восхищением. Да. Самый прекрасный в своей порочности. — Сейчас… ну же, пожалуйста… — Люцифер отчаянно всхлипывает, хватает Аластора за лацканы сюртука, тянет вниз, к своему члену, и тот, слегка огорошенный неожиданно молящими интонациями, подчиняется, дав себе слово, что это в последний раз… на сегодня, по крайней мере. Давится, раздражённо подумав, что у такого коротышки и член мог бы быть поменьше. Люцифер совершенно бесцеремонно хватает его за уши, притягивает сильнее, трахает его рот сильными размашистыми толчками… и наконец кончает с протяжным стоном. Он стонет имя Аластора. В горло плещет горячим, пряно-сладковатым, и Аластор успевает подумать, что ангельская сперма на вкус ничуть не хуже ангельской крови. А затем они падают на кровать, обессиленные, тяжело дышащие. Исчезают крылья и щупальца, рассеивается свет, развеивается тьма, остаётся только полуосвещённая и почти пустая комната, одна из многих в королевской резиденции. Если бы они были парочкой, один из них должен был сейчас сказать что-то вроде: «Это было… вау!» — а второй бы улыбнулся и обнял его. Но они определённо не парочка. Поэтому Аластор молча встаёт, тщательно оправляет костюм, легко подхватывает свою трость-микрофон и издевательски-церемонно кланяется: — Надеюсь, твоё отвратительное величество довольно. — Погоди. Люцифер поднимается с кровати вслед за ним, подходит почти вплотную и манит к себе. Аластор наклоняется с раздражённым вздохом — и замирает, когда чувствует на своих губах чужие губы. Ох. Он не стесняется в лицо называть короля извращенцем, но это — слишком неожиданно, слишком неправильно. Не укус, не удар, не хлёсткое слово, нечто пугающе иное — словно бы чужая речь, вроде бы состоящая из знакомых звуков, но абсолютно непонятная по смыслу. Аластор пятится назад, хмурясь и забыв нацепить на лицо обычную улыбку. И так же, пятясь, выскальзывает за дверь и захлопывает её за собой. Переводит дух. Поправляет волосы. И наконец спешит убраться подальше отсюда — лишь бы куда, главное подальше. Люцифер садится на кровать, грустно улыбается и касается пальцами губ, словно может этим прикосновением запечатать на них этот последний почти-поцелуй. Когда они увидятся в следующий раз, всё снова будет как прежде.