***
Вертя в руках билет, мужчина пробежался взглядом по содержимому открытой шкатулки. Поджав губы, Байрон сложил новинку к остальным элементам небольшой коллекции билетов с изображением мистера Грея. Он провёл пальцем по гладкой и легко гнущейся бумаге. Уголок губ дрогнул в лёгкой улыбке, что спала через мгновение. Спрятав пакетик, седоволосый глянул на скрученные плакаты, которые не осмеливался держать где-то на свету. На них можно было смотреть только втайне. Байрон повернул голову на открытую дверь. Никто не может зайти и поймать за разглядыванием изображений с монохромным фаворитом. Развернув один из них, мужчина подпёр шкатулкой края и обнял себя за плечи. Сердце застучало быстрее, когда он стал осматривать мистера Грея в образе бродяги. Какой потусторонней силой он обладает, что даже в оборванной одежде выглядит так красиво? Это не укладывается в уме. Как будто мистер Грей был создан для объектива камер, является одним целым с явлением фотографии. Это не монтаж, нет. Байрон видел мистера Грея вживую и уверен, что это не обман зрения. Нежный овал лица, загадочный взгляд, художественные позы. Не может обычный человек быть таким... Таким... — Влекущим? Байрон не шелохнулся. Где-то из глубины сознания дошло предвиденье, что Чак сядет рядом с ним. Зельевар опустил голову, чтобы не смотреть на плакат. — Вот за что мне это?.. — Байрон, ты же всегда был таким. Если тебе что-то очень сильно нравится, ты погрузишься с головой. — Никогда такого не было. — Твоя безнадёжная минорная романтика думает иначе, друг мой. Седоволосый зашипел и сжал кулаки. — Не было такого. — Как знаешь, спорить не смею, — Чак наклонил голову, — просто вспоминая твои переживания о любви... Байрон ввёл пальцы в жёсткие волосы и замычал. Не смеет он спорить, да как же! Всегда это делает, всегда вставляет свои пять копеек! — Твоё сердце так затхло звучит... — блондин медленно моргнул, подняв голову. — Так меланхолично и потерянно... ...и описывает состояние чересчур точными душе словами... Байрон снова посмотрел на плакат, проведя по нему рукой. Может быть, в словах его воображения есть смысл. Снова заскрипела печаль где-то в трахее и свернулась в клубок. Брови мужчины сошлись на переносице, он шумно выдохнул, пытаясь вытряхнуть из себя желание дать себе слабину. Сжав зубы, седоволосый осторожно свернул плакат и спрятал вместе со шкатулкой в глубины шкафа. — В чувстве любви нет ничего постыдного, Байрон, — успокаивающе проговорил итальянец. — Я уже не в том возрасте, чтобы испытывать эту мерзость, — гремуче ответил зельевар, нервно массируя подушечки на ладони. Чак наклонился вперёд, прищурившись. — А для чего особенного тогда твой возраст? Обманывать людей, продавая змеиный жир под личиной эликсира молодости? — Именно. Если мне когда-нибудь мистер Грей и попадётся, его будет легче всего подсадить на это. Маэстро закрыл глаза и снисходительно закивал. Его блондинистые волосы лежали на широких плечах, весь его туманный образ отдавался в голове Байрона напевом. — Мистер Грей, мистер Грей... Знали бы Вы, как Ваш ярый фанат убивается сейчас и как хочет задать Вам пару вопросов... Байрон сжал ручку шкафа. Мороз пробежал по его спине; голова вжалась в плечи, горячая кровь прилила к щекам и ушам. — Интересно, а пересматривает ли мистер Грей свои фильмы, как мы? А уехал бы он из Старр-Парка при первой же возможности? Если да, то и мы за ним... — задавал интересующие их вопросы Чак. — Но самый ли ты ярый его поклонник, что будешь готов следовать за ним, не смотря ни на что? В груди укололо. Какой же бред он несёт. Нет, он не настолько сошёл с ума, чтобы следовать за кем-то. Нет, ни за что. Окна гудели от силы ветра. Крупные хлопья снега примерзали к стеклу. Томительно долго в комнате стояла терпкая тишина. — O sole... — Нет... — O sole mio... Байрон сжал зубы сильнее и закрыл лицо руками, часто задышав. Чак издевается. Почему он начал петь именно эту песню?! Как же не вовремя! Голова разболелась ещё больше, отчего глубокий, смакующий каждое слово голос его воображаемого собеседника резонировал в груди. По коже пробежали мурашки. "O sole mio" была для него песней из детства. От её слов его перемещало в самые драматичные моменты молодости, полные воодушевления и энергии. Песня была и остаётся у всех на слуху, такая нежная и трогательная. Она всегда будет крепко ассоциироваться с надеждой, лаской и трепетом. Байрон не знал итальянского, но эти слова произносились по мышечной памяти. Волшебные голоса, лаконичная инструментальная игра. Издевательство! Байрон хрипел строчки вслух, давясь позорными слезами. Припев был отдан выдуманному голосу, потому что сам Байрон осёкся и зарыдал в свои руки, коря себя за нахлынувший кипяток эмоций...Часть 1
8 февраля 2024 г. в 21:36
Гнетущая живая игра на пианино сопровождала плавную чёрно-белую картинку. Монохромные персонажи на белом полотне ругались, вскидывали руки и рыдали. Вместе с ними вскакивал зал, охали передние ряды и шмыгали задние. Главный герой, от одного взгляда на которого сердце забывало стучать, отвернулся от своего собеседника, скрылся на пару мгновений за плашкой титров, и в следующем кадре ушёл за дверь.
Байрон хлопнул себя по ладони за то, что мнёт билет с изображением любимейшего актёра. Он разрешил себе отвлечься, чтобы спрятать маленькое сокровище в кошелёк, а после вернулся к просмотру. В груди тоскливо бухнуло. Мистер Грей, что на каждом, даже самом плохом кадре выглядел как отдельное искусство, поражал. Откуда такая способность передавать спектр больной печали одним лишь взглядом в объектив и ракурсом головы? Выразительные глаза дрогнули, веки опустились, и его персонаж отвернулся, снова скрывшись за плашкой серьёзной реплики. Байрон наклонил голову чуть вперёд, поджав губы. Нечеловеческая красота... Хотелось запомнить каждый кадр, любоваться им. Мистер Грей ни за что бы не снялся в дурацком фильме. Они не могут быть таковыми, если в списке актёров есть мистер Грей. Не может быть, чтобы зрительское впечатление испортила его мимика, созданная для немого кино, и язык тела, передающий жизненную энергию Человека как сущности. Звук пианино опускается на октаву ниже и на экране выходит громкое слово: "Конец".
Зрительский зал рыдал и хлопал. Ряды стояли, закидывали воздушными поцелуями проектор. Байрон устало опустил голову, смотря себе под ноги. Под ухом громко хлопали, урчащий голос восторженно воскликнул:
— Ну что за талант!
Байрон хмыкнул и отвёл взгляд от своего спутника — блондинистого композитора, аплодисменты которого звучали от всей души и громче всех.
— А пианино! Ах! Я отдаю этому фильму своё сердце! — Чак повернул голову к зельевару. — Почему ты молчишь? Скажи что-нибудь, похлопай.
— Ты уже сказал всё за меня. Пошли отсюда, — мрачно ответил Байрон, поднимаясь с кресла. На душе скребло от выступивших, как шипы, ощущений. Тоска раздирала горло, кажется, что поднимается давление. При выходе из кинотеатра в лицо ударил морозный воздух, от которого спёрло дыхание. Холод защекотал нос при вдохе и образовал ком на выдохе. Нужно было поскорее добраться до Старого города, пока уши не заледенели. Помимо тёплого воротника грел сердце и скромно выглядящий, но обладающий колоссальной важностью билет. Байрон остановился у стены и приложил руку ко лбу. Белый свет фонаря сверкнул в горячем пару. Мужчина чувствовал себя вымотано, будто немые фильмы включали ему насильно. Но это ведь не так! Он сам купил этот билет, сам подбирал свой вечерний имидж и добровольно любовался на чёрно-белого актёра.
— Поправь ворот, — слова стереотипного итальянца снежком упали на мех. Байрон последовал совету и продолжил дорогу домой.