***
— Бакуго, останься ненадолго, мне нужно с тобой поговорить. Кацуки сдерживает раздражённый стон после слов Айзавы, обратно плюхается на своё место и провожает свирепым взглядом одноклассников, которые поднимаются и начинают уходить. — Мы займём тебе местечко в кафетерии, — с ухмылкой на лице заверил его Киришима, прежде чем уйти вместе с остальными. Он закатил глаза, пробормотав грубое «неважно» ему вслед. По правде говоря, он предпочел бы уйти в общежитие и поспать, а не есть в кафетерии, но это было бы не «в стиле Бакуго». Поэтому ему придётся провести очередной обеденный перерыв, злобно глядя и крича на людей, при этом игнорируя сильную головную боль и жжение в глазах. Он отказывался замечать обеспокоенный взгляд Изуку. В любом случае ему было плевать. Кацуки знал, что Изуку уже очень давно перестал по-настоящему заботиться о нём. — Что тебе нужно? — выпалил он, закидывая ноги на стол, откидываясь назад и заводя руки за голову, чтобы продемонстрировать свою уверенность. Он обязан всегда выглядеть уверенным. –Ты продолжаешь отключаться весь урок. Стоит ли мне беспокоиться? Обычно ты один из моих лучших учеников, — сказал Айзава, пристально разглядывая его. Кацуки смотрел в ответ, изо всех сил стараясь сфокусировать взгляд, когда почувствовал, что его голова начинает наполняться туманом. Он чувствовал себя расплывчато, словно его не было здесь на самом деле. — Я, чёрт возьми, в порядке. Просто я уже проходил это дерьмо. Может быть, если бы твои уроки были более интересными, я бы уделял им больше внимания, — съязвил он. Если говорить по правде, то это один из его любимых предметов. Он всегда сидел, ожидая этот урок, но его разум внезапно отключался и потом он даже не мог вспомнить, о чём вообще шла речь. — Уверен в этом? Ты нормально спишь? Я не удивлюсь, если окажется, что ты переутомляешься. — Как это понимать? Только у меня самый здоровый режим в этом классе, но если тебя сильно волнует переутомление, тогда побеспокойся о тупом Деку. Мне не нужна твоя грёбаная помощь. Я сам могу о себе позаботиться. Айзава смотрел на него несколько секунд, взвешивая возможность сменить тему или продолжить настаивать дальше. К счастью, он вздохнул, кивнул и наконец позволил Кацуки уйти, напомнив перед этим «в следующий раз быть более внимательным». Кацуки лишь усмехнулся, прежде чем встать и выйти в коридор. Как только дверь за ним захлопнулась, его плечи безвольно упали, вся энергия покинула тело. Он так сильно устал.***
Особенность детей состояла в том, что они, как правило, похожи на своих родителей. Их формируют люди, которые их окружают, а также опыт, который они переживают. Особенность Кацуки заключалась в том, что его родители оказались актёрами. Фальшивками. Лжецами. Идеальная пара: успешный модельер и его прекрасная жена-модель. Их жизнь была идеальным танцем, состоявшей из лицемерных улыбок и показательных признаний в любви. Всё это перемешалось в смесь лжи и коварства. Бакуго так отчаянно хотели выглядеть идеальными, чтобы их репутация никогда не была опозорена, что они сами втянули себя в нескончаемый круговорот притворства. Так что не было ничего удивительного в том, что их сын пошёл по стопам родителей. Обученный их суровыми руками и громкими криками, Кацуки точно знал, как именно должны демонстрировать себя Бакуго. Бакуго должны быть уверенными в себе. Бакуго должны быть сильными. Бакуго не имеют права проигрывать. Бакуго не могут проявлять слабость. Бакуго никогда не должны общаться с теми, кто ниже них. Самый последний урок ему было выучить сложнее всего. . . — Я просто не могу поверить, что у малыша Мидории нет причуды! Инко наверное так разочарована, — говорит Мицуки, готовя ужин. — Почему она должна быть разочарована? — спрашивает Кацуки, шинкуя морковку рядом с ней. Масару, работавший на ноутбуке за столом усмехнулся. — Потому что её сын теперь бесполезный. Кацуки прищурил глаза и в замешательстве повернулся к Масару. — Это не так, он ведь очень умный! К тому же он всё ещё собирается стать героем, так что он не может быть полностью бесполезным. Мицуки остановилась и внезапно ею овладело опасное спокойствие, когда она спросила: — Ты дружишь с этим мальчиком, Кацуки? Кацуки заколебался, почувствовав напряжение, повисшее на кухне. — Ну, да? Иногда он помогает мне тренировать причуду, разрешает поиграть со своими игрушками и… Мицуки схватила руки Кацуки, которые замерли, и резко потянула их вниз. Кацуки вскрикнул, когда нож задел его пальцы от чего моментально хлынула кровь. Он прижал руки к груди, со страхом глядя на свою мать. — Послушай меня внимательно, Кацуки. Ты не должен дружить с такими бесполезными людьми, как Мидория. Ты не должен играть или говорить с ним, — прошипела Мицуки. — Но он не бесполезный! Звук от пощёчины эхом разнёсся по всей кухне. — Убедись, чтобы он больше не ошивался с тобой или мы сами найдём способ сделать это. Ты меня понял? Кацуки взглянул на отца, который полностью игнорировал сцену развернувшуюся перед ним. Он опустил глаза в пол, прежде чем медленно кивнуть. — Ладно, теперь сейчас же приведи себя в порядок, пока кровь не закапала на пол. Господи, мне нужно выпить. . . Главная проблема с которой столкнулся Кацуки, пока рос, была в том, что он не соответствовал той роли, которую хотели для него родители. Им нужен был сын, который следовал бы их инструкциям, не терпел никакого дерьма и был таким же головорезом, как они. Им не нужен был человек. Им был нужен инструмент. Злобный, сильный инструмент. Но Кацуки наблюдал за тем, как его родители пытались наставить его на истинный путь и был в ужасе. Он смотрел на них снизу вверх, слушал их крики о том, что не достаточно хорош, о том, что слишком мягок, что он ни в чём не преуспевает, и единственное, чего Кацуки никогда не хотел — это стать таким же, как они. Но он всё равно должен хотя бы попытаться. Крики никогда не утихали, но чем больше он прислушивался к тому, что они пытались до него донести, тем чаще его оставляли в покое. Тем тише становилось. Он жаждал тишины и умиротворения, которые появлялись, только когда его родители были как можно дальше от него. Умиротворение приходило, когда он был вместе с Изуку. Потому что Изуку не был похож на остальных. Изуку был единственной опорой, за которую он цеплялся, в то время как шторм в виде его родителей бушевал вокруг, угрожая утащить его навстречу смертоносным волнам и чернильным глубинам. Никто другой не видел Кацуки так, как Изуку. Когда они были детьми, абсолютно все наблюдали за представлением, которое он разыгрывал по воле родителей. Они увидели высокомерного, уверенного в себе, ни на кого не похожего Бакуго, которого Кацуки отчаянно играл день за днём, надеясь на желанное одобрение от мамы и папы, которых он так боялся. Однако Изуку, казалось, видел его насквозь. Он пропускал мимо ушей оскорбления, резкий тон и относился к нему так же, как и ко всем остальным. Кацуки мирился с бесчисленными вопросами и позволял Изуку давать советы о том, как ему можно использовать свою причуду, а Изуку вел себя так, словно они были лучшими друзьями, у которых не было никаких проблем. Он не воспринимал Кацуки, как продолжение его семьи. Изуку дал Кацуки представление о том, какая у него могла быть жизнь, если бы он не следовал приказам своих родителей. Кацуки зависел от этого. Общение с Изуку было единственным, благодаря чему он чувствовал себя кем угодно, но только не инструментом. Он доверял и полагался на него. Он верил в него. Он оказался не прав думая, что Изуку тоже верил в него.***
Он выбрал самый длинный обходной путь, чтобы добраться до кафетерия, медленно шаркая ногами. Ему хотелось растянуть дорогу, как можно сильнее, прежде чем придётся снова показать своё лицо и похоронить пустоту внутри под горой ненависти. Напускать пустую усмешку и играть роль, которую он играл годами. В последнее время он терял энергию, необходимую для его любимого представления, и внимание, которое он обычно уделял ему. Хотя он понимал, что никто не уделит ему внимания лично, поэтому они бы не заметили различий. Они видели гнев и не считали нужным копать глубже. Так же, как и всегда. Школа другая, репутация та же. — Эй, чувак, что было нужно Айзаве-сенсею? Мы скучали по тебе! Ложь. Кацуки знал лучше кого-либо, что в мире нет никого, кто мог бы по-настоящему скучать по нему. Больше нет. — Не твоё дело, — отрезал он, усаживаясь за их обычный обеденный стол. Киришима лишь ухмыльнулся. — Ладно, береги свои тайны. Где твой обед? — Уже поел, — эта была ложь. Он ничего не ел ещё с прошлого обеда, просто потому что не чувствовал, что его желудок сможет выдержать. Вообще-то он едва может открыть рот, чтобы хотя бы разговаривать. Поэтому пришлось позволить болтовне друзей захлестнуть его, почти не обращая на неё внимания и время от времени щипая себя, чтобы оставаться в сознании. — О, это так мило! Почему я раньше этого не замечала? Где ты это взял? После нескольких секунд молчания Кацуки поднял глаза и наконец осознал, что Мина обращалась к нему. Она показывала на его руку и он взглянул вниз, увидев, что рукав униформы задрался, не настолько, чтобы обнажить кожу, но достаточно, чтобы был виден чёрный кожаный шнурок, которым была обмотана верхняя часть запястья. Он был у него с двенадцати лет. Браслет с маленьким серебряным кулоном в виде кинжала, расположенный посередине, но смотрящий вниз, как будто мог порезать кожу. Этот браслет был куплен в дерьмовом круглосуточном магазине в три часа ночи. Это был парный набор, причём второй имел такой же дизайн, но только вместо чёрного был белый шнурок. Кацуки моргнул. Он уже давно не вспоминал о той ночи, когда они были куплены. На самом деле, он активно пытался об этом не думать. — Чёрт, если бы я знал. У меня он уже много лет, — отвечает он, опуская рукав обратно вниз. Мина надулась. — Я никогда не думал, что ты относишься к типу людей, которые носят украшения, но признаю, этот браслет с кинжалом соответствует твоему стилю, — хихикает Каминари. Кацуки толкнул его и все вернулись к привычной болтовне, пока не пришло время идти на следующее занятие. Он проигнорировал давление второго браслета, своего собственного, с белым шнурком, который был завязан ниже черного. Он благодарил судьбу за то, что второй браслет остался незамеченным. Большую часть времени, он специально скрывал их, разглядывая только ночью, когда оставался один, отчаянно пытаясь подавить обиду, как на себя, так и на прошлого владельца. В последнее время он почти не спал.***
— Эй, Каччан, давай пойдём поиграем с твоей причудой в лесу после школы? — Изуку ухмыльнулся Кацуки, в то время как тот тупо уставился в ответ. Только годы практики позволили ему скрыть неподдельный страх, который он испытывал. Он посмотрел вверх и увидел, что мама внимательно наблюдает за ними, её вежливая улыбка скрывала злость, которая, как он знал, там присутствовала, пока она болтала с другими родителями, отвозившими своих детей в школу. «Убедись, чтобы он больше не ошивался с тобой или мы сами найдём способ сделать это.» Вот, что она сказала ему. Или на самом деле пригрозила. Кацуки не хотел причинять боль своему лучшему другу, но еще больше он боялся того, что они могут сотворить, если он не сделает этого первым. На что они пойдут, чтобы быть уверенными, что Изуку больше не ошивается рядом с ним? Он прекрасно знает, что родители могут сделать что угодно, пока это не повредит их репутации. Если он не оттолкнёт Изуку сейчас, причинят ли они ему ещё большую боль позже? Не похоже, что они испытывают угрызения совести, когда причиняют боль детям. Сам Кацуки уже является прямым доказательством. Но ребёнок ли он? Считается ли это, если боль, которую они причиняют нужна только для того, чтобы он стал лучше? Если с самого начала он стремился стать идеальным, то может ли тогда злиться на них, когда они наказывают его за ошибки? Даже этого он больше не знает. Изуку доверяет ему. Изуку видит большее, чем просто то, что сделали его родители, и он видит больше того, кем его считают все остальные. Изуку поймет, так ведь? Он доверяет Изуку. Ему просто нужно разыграть спектакль для мамы, а потом вернуться, извиниться и объясниться перед Изуку, как только она уйдет. Изуку не будет возражать, он поймёт. Он поймёт, так ведь? Кацуки сделал глубокий вдох, изобразил на лице привычную усмешку и начал действовать. . . После того как Мицуки ушла, всех детей вызвали в класс, так что у Кацуки не было возможности поговорить с Изуку. Он не сделал ничего особенного, просто слегка толкнул его и сказал несколько гадостей, которые слышал от других детей. Изуку знал его лучше, поэтому понял бы, что он не имел этого в виду, ему просто нужно дождаться возможности, чтобы он мог всё ему объяснить наедине. Эти слова Кацуки повторял себе весь день. Ближе к концу обеда Изуку отошёл в туалет и Кацуки встал, последовав за ним. — Эй, Деку, подожди! Изуку остановился в коридоре, поворачиваясь в его сторону и рука Кацуки взлетела, чтобы помахать, когда он догнал его, прежде чем резко замереть и нахмуриться. Изуку вздрогнул, на его лице отразилось разочарование и страх. Кацуки возненавидел это выражение. — Я… Если ты снова собираешься ударить меня, то я позову учителя, — пробормотал Изуку, отступая от него на шаг. — Что? Он думал, что Кацуки собирался ударить его? — Нет, я хотел поговорить о том, что произошло… — Снова обзовёшь меня бесполезным? Кацуки нахмурился и стал медленно отходить от Изуку. — Я не бесполезный и стану таким же героем, как Всемогущий! — заявил Изуку, топнув ногой. Кацуки не мог ничего сделать, кроме как пялиться. Он думал, что Кацуки ударит его. Он думал, что Кацуки назовёт его бесполезным. Только из-за утренних маленьких оскорблений, Изуку потерял всякую веру в Кацуки. Теперь он считал его высокомерным и подлым, как и все остальные. Всего лишь одно утро и всякие надежды Кацуки на то, что он является чем-то большим, чем копия своих родителей, были разрушены. Кацуки нельзя было доверять ему. Он подпустил Изуку слишком близко. Был так глуп, надеясь, что тот отличается от всех остальных. Изуку был единственным человеком, который заставил Кацуки почувствовать, что он может быть кем-то другим, а не тем, кого играл. И теперь это чувство было разрушено. Его опора исчезла, и Кацуки был брошен на произвол судьбы. Он плавал, просто ожидая, пока у него иссякнут силы, чтобы можно было уйти под воду и задохнуться от слов и требований своих родителей. Сердце Кацуки ожесточилось. Возможно, он и вправду не представлял собой ничего, кроме инструмента. Возможно, его родители были правы и единственное, что он мог делать хорошо, так это подчиняться их приказам. Если это действительно так, тогда ему необходимо убедиться, что он не облажается. Если Изуку не верил в Кацуки, как раньше, тогда он уже не был прежним изгоем. Кацуки взглянул на Изуку, и что-то ужесточилось в его взгляде. Кацуки взглянул на Изуку и начал действовать.***
Кацуки наблюдает за тем, как за стеклянной дверью на перила его балкона усаживается малиновка. Телефон, включённый на громкую связь, был выброшен на кровать ещё на середине напыщенной тирады отца. – Я не знаю о чём, чёрт возьми, эта женщина думает, когда так поступает, но меня уже тошнит от этого. Кацуки тихо промычал, продолжая смотреть, как уже вторая малиновка слетела вниз и распушила перья навстречу первой. — Она считает, что может соглашаться на такие встречи, даже не обсудив это сначала со мной? А если бы я был занят или уехал на командировку? Эта тупая сука вообще не думает. Первая малиновка улетела и вскоре вторая последовала за ней. Кацуки следил за тем, как они практически плывут по воздуху и всего на мгновение задумался о том, чтобы случилось, если бы он бросился за ними. Было бы ли это безмятежно, если бы последние мгновения его жизни были наполнены ничем, кроме ветра в волосах? Или наоборот, его ужаснёт понимание того, что в ту секунду, когда перила будут отпущены, он больше не сможет контролировать конец своей жизни. Как бы то ни было ему больше не придётся думать. — Чёртова шлюха скорее всего была уже пьяна в стельку, когда приглашала их. Я не знаю, в чём, чёрт возьми, её проблема, но в итоге кто-нибудь да заметит и тогда она уничтожит нас! И что потом? Что она будет делать? Придёт ко мне плакаться, потому что люди назвали её алкоголичкой? Клянусь, что в тот момент, когда она переступит черту, я уйду отсюда. Наступает молчание и Кацуки встаёт, подходя к балконной двери. Он смотрит на перила несколько долгих секунд, прежде чем запереть дверь дрожащими руками и, не глядя, выбросить ключ в конец комнаты. – Кацуки? Ты меня вообще слушаешь? Наверное будет лучше, если у него не будет доступа на балкон, хотя бы несколько дней. — Да, я слушаю. — Ну и? Тебе есть что сказать или ты так и будешь сидеть молча, как бесполезный кусок камня? Кацуки глубоко вздыхает. За многие годы он научился различать своих родителей и то, как нужно разговаривать с каждым из них. Его мать была вспышкой гнева, великой бурей, которая могла раздавить и вышвырнуть тебя не задумываясь о том, куда в итоге тебя занесёт. Она доминировала в разговорах с помощью громких криков и вульгарных угроз, требуя выполнения любой своей прихоти. Ты должен либо подчиниться ей и выставить себя жалким, либо заслужить её уважение сопротивлением. Используй против неё её собственную тактику и докажи, что ты честен. Непонятно почему, но сколько бы Кацуки не кричал, он никак не может добиться того самого уважения. С отцом всё было по-другому. Масару был более тихим и поэтому можно подумать, что Кацуки предпочёл бы говорить с ним, чем с крикливой Мицуки. Но беда была в том, что в его словах скрывалась опасность. Мицуки хотя бы ничего не скрывала. Она говорит, что думает и от неё всегда ясно чего ожидать. Масару манипулировал в общении, показывал всё то, что старались утаить, обнажал любую слабость, похороненную внутри. Его слова искажались, заставляя Кацуки чувствовать, что любой разговор с отцом больше напоминал опасную игру, чем нормальную семейную посиделку. Если Мицуки была бушующим штормом над головой, то Масару был смертоносными, тёмными водными глубинами, угрожающими задушить и ослепить своей силой. А Кацуки был всего лишь спасательным кругом, брошенным между ними, без земли в поле зрения и просвета в тёмных облаках. Когда он был маленьким, родители объединились ради общей цели — сделать Кацуки таким человеком, который им был нужен. Как только у него всё лучше получалось угождать им, они перестали видеть необходимость быть «единым фронтом» и их способы ведения войны были обращены друг против друга. Кацуки часто уходил посреди их споров, стараясь угодить им обоим, не выбирая ничью сторону. Зная всё это, Кацуки понимал, что малейшая оговорка при ответе отцу может привести к катастрофическим последствиям. Масару хотел, чтобы Кацуки высказал свое мнение, на самом деле не высказывая его. Если бы он попытался остаться в стороне, не ответив ему, Масару немедленно набросился бы, заявив, что он недостаточно вовлечен в дела семьи. И в итоге сделал бы это предлогом, чтобы заставить Мицуки наказать Кацуки. Эта ошибка, которую он совершал очень часто, когда был маленьким и которую отчаянно старался избежать. Масару хотел, чтобы Кацуки был на его стороне, чтобы сказал о его правоте и раздул эго. Но Кацуки знал, что если поддержит отца в жалобах на мать, то Масару обвинит его в неуважении своих родителей. Это так странно — невероятно сильно ненавидеть друг друга, но при этом немедленно защищать, чтобы уничтожить собственного сына. — Мне кажется, встреча прошла бы ужасно, если бы тебя там не было, пап, — он тщательно подбирает каждое слово, кое-как избегая спрятанных мин, которые отец вложил в них. — Да, думаю ты прав, — доносится из телефона коварный голос Масару — Нам нужно, чтобы ты приехал домой на выходные. Они приедут в воскресенье, а мы будем слишком заняты, чтобы готовить для них. Это должно быть вкусное блюдо, такое, чтобы Мицуки смогла заверить, что приготовила его сама. Нужно произвести впечатление на этих людей, хорошо, Кацуки? — Конечно, я приду домой после школы в пятницу, — он знал, что пытаться спорить бессмысленно. Он был ничем иным, как желанным продуктом своих родителей. Если они хотят, чтобы он что-то сделал, то он это сделает. Не похоже, что у него есть другая причина идти туда на весь день. Кацуки провел всю свою жизнь, подчиняясь правилами и требованиями родителей. Даже сейчас, когда он жил в общежитии один и в целом далеко от их влияния, он обнаружил, что все еще ищет и даже зависит от их указаний. Это было забавно, не так ли? То, что он так сильно презирал, стало тем, на что он полагается, чтобы идти по жизни. Если говорить честно, то он считал жалким то, что ему было необходимо, чтобы они ему указывали. Он так долго разыгрывал отведённую ему роль, изо всех сил изворачиваясь, пытаясь сориентироваться в неспокойном шторме, которым была его домашняя жизнь, что, по правде говоря, не знал, что бы он делал без этого. — Пока, люблю тебя, — пробормотал он в телефон. Он не понимает, почему продолжает это говорить. Они оба знают, что это ложь. Возможно, Кацуки всё ещё жаждет их одобрения, но уже очень давно потерял способность по-настоящему любить своих родителей. Масару сбросил вызов, не сказав ни слова.***
Кацуки уставился на воду внизу, его ноги свисали с края, болтаясь взад-вперед. Облака закрыли луну, из-за чего было достаточно темно, чтобы проезжающая мимо машина, скорее всего не заметила ребенка, сидящего по ту сторону ограждения. Когда он был маленьким, ему нравилось переходить этот мост, вместе с родителями. Ему нравилось наблюдать за рекой, кружившейся под ними, нравилось представлять, что может плавать в ней, скрытое стремительным течением. Сейчас ему нравилось наблюдать за ней по другой причине. Сейчас ему нравилось предвкушение. Родители не заметят, что он улизнул, они, возможно, даже не узнают об этом, пока какой-нибудь грустный идиот не заметит набухший от воды труп и не сообщит в полицию. Единственная причина, по которой они когда-нибудь заскучают по Кацуки — им что-нибудь понадобится. Он делает медленный вдох, сдерживая дрожь в теле и даёт себе насладиться последними мгновениями перед тем, как погрузиться в несущиеся чёрные воды. — Итак, полагаю, моя идея не такая уж и оригинальная, как мне казалась? Он подпрыгнул, повернулся назад и поразился, когда парень его возраста сел рядом с ним и стал раскачивать ноги в такт Кацуки. — Что? Парень ухмыльнулся с болтающейся сигаретой между губами. – Я имею в виду, что понимаю привлекательность этого моста, он действительно хороший, но я буду чувствовать себя не таким особенным, если мне придётся разделить свою смерть с кем-то другим, сечёшь? Кацуки уставился на него, прежде чем снова повернуться лицом к воде. Не то чтобы это вообще имело значение. Он всё ещё собирался сделать это. — Что ж, я пришёл сюда первым, так что выходит это моя идея, а не твоя? – Ну, это будет зависеть от того, кто дольше это планировал. – Да? И как долго ты это планировал? — Пару месяцев, а ты? — Пару лет. Парень присвистнул, затянулся сигаретой и повернулся к воде. — Чёрт, могу поклясться, что у тебя есть терпение. Кацуки взглянул на него, когда в облаках над головой образовался просвет, и он мельком увидел своего напарника по самоубийству в лунном свете. Он почему-то показался знакомым. — Я тебя знаю? Парень промычал себе под нос. — Может быть, мы ведь одного возраста и оба живём в нескольких минутах ходьбы от этого идиотского места. Ты учишься в школе Орудера? – Да, меня зовут Кацуки, — он немного отстранился, когда парень в шоке повернулся к нему. — Чёрт возьми, я вспомнил кто ты! Вау, поверить не могу, что совершаю самоубийство с Бакуго. Кстати, мы учимся в одном классе. Кариаге, приятно официально познакомиться с тобой. Кариаге одарил его кривой ухмылкой и протянул руку, которую Кацуки нерешительно пожал. Кариаге откинулся вперёд и сделал последнюю затяжку, прежде чем выбросить сигарету в реку. Они оба наблюдали, как она падает вниз и как её тут же уносит течением. Без сомнения, они думали об одном и том же — скоро это будут они. — Какие-нибудь сожаления, Кацуки? Этот вопрос поразил его так же сильно, как и весёлый тон с которым он был задан. Он и раньше предполагал, что у каждого человека разное мнение о вещах. Хотя сейчас это не имеет значения, ведь он не проживёт достаточно долго, чтобы увидеть последствия своих действий. — Мне жаль, что я не сделал этого раньше, — наконец-то ответил Кацуки. Кариаге промычал в ответ. — А я жалею о том, что так и не смог покататься на лыжах. Кацуки повернулся и приподнял бровь, на что Кариаге лишь пожал плечами. — Чего? Не все же обязаны быть такими пессимистичными и задумчивыми перед смертью. Кацуки засмеялся, и Кариаге взглянул на него с нечитаемым выражением на лице. – Что? – Ничего, ничего. Просто я никогда раньше не слышал твой смех. Не думал даже, что увижу, как ты улыбаешься. — Есть над чем посмеяться, когда знаешь, что чтобы ты не сделал, это уже не имеет значения. — Значит твоя улыбка имела бы значение до того, как ты решил покончить с собой? — пошутил Кариаге, но после резкого ответа Кацуки стал более серьёзным. – Да. Он уставился на Кацуки, прежде чем выдохнуть и снова отвернуться к воде. Некоторое время они оба сидели в мирной тишине. – Итак, хотел бы обменяться предысторией? Кацуки снова удивлённо засмеялся. — Что ты имеешь в виду? — Мы, как бы, оба рандомные двенадцатилетние подростки, решившие совершить самоубийство. Должны же у нас быть причины? А так, как никто из нас не уйдёт отсюда живым и не сможет ни на кого настучать, почему бы не поделиться ими? Он всё ещё продолжал следить за тем, как его ноги раскачиваются над водой. Оба парня напряглись, когда услышали машину, проезжавшую сзади, и успокоились только когда шум полностью затих. — Хорошо. Кто начнёт? Кариаге торжествующе ухмыльнулся ему. — Ты всё-таки пришёл сюда раньше меня, так что не хотелось бы красть у тебя… — Ты мудак. – Ты и половины не знаешь, дорогой Кацуки. Он закатил глаза, уставившись на облака и пытаясь угадать, за которым именно прячется луна. Кариаге терпеливо ждал, когда он начнёт говорить. — Ты знал, что я глухой? Кариаге в замешательстве уставился на него, и Кацуки увидел боковым зрением, как он отрицательно покачал головой. — Да, никто не знает. Никто, кроме моих родителей и врача, которому они заплатили, чтобы это не попало в мою медицинскую карту. — Как это не заметили? Кацуки повернулся к нему и Кариаге наблюдал за тем, как он поднёс руку к уху, начав теребить что-то, и показал ему маленькую чёрную точку на ладони. Он протянул руку и Кацуки передал её, чтобы он мог посмотреть. Устройство было таким маленьким, что никто не заметил бы его, пока его сами не покажут. — Мне было четыре, тогда моя причуда проявилась всего один или два месяца назад. Я всё ещё пытался привыкнуть к ней. Родители постоянно ссорились, не помню из-за чего. Помню только, что ненавидел их крики. Временами я кричал в ответ, пытаясь заставить их замолчать. Я понял, что если использую причуду близко к ушам, тогда взрывами смогу заглушить их. Позже я задумался о том, смогу ли заткнуть их навсегда, — Кацуки демонстративно поднял руки, чтобы прикрыть уши. Кариаге побледнел от этого. — Помню лишь громкий взрыв и крик, а потом я проснулся в больнице полностью глухим. Родители потратили кучу денег на парня с целебной причудой, чтобы тот залечил шрамы на моей голове. Но он не смог вернуть мне слух. Итак, они опять заплатили какому-то врачу, чтобы это никогда не попало в медицинскую карту. Потом они заказали самые маленькие, незаметные слуховые аппараты и взяли с меня клятву, что я никому не расскажу об этом. Кариаге вернул ему слуховой аппарат и Кацуки обратно надел его, отказываясь смотреть ему в глаза. – Зачем создавать столько трудностей, только ради того, чтобы скрыть тот факт, что ты глухой? В этом нет ничего плохого, — спросил он. — Не знаю, я просто понял, что не могу ничего сделать, чтобы вырваться из этой семьи. Всё, что есть во мне, они контролируют или навязывают. Даже не знаю, настоящая ли я теперь личность. Каждый раз, когда я думаю о чём-то, мне приходится остановиться и спросить себя — мои ли это мысли? Или это мысли Кацуки, которым они заставили меня быть? Я никогда не буду счастлив таким образом, но при этом я не могу представить свою жизнь без них. Поэтому… Я решил, что смерть самое лёгкое решение. Он осознал, что его руки были сжаты в кулаки и заставил себя расслабить их, сложив на коленях. Он не мог понять, было ли решение наконец-то открыться кому-то хорошим или плохим. С одной стороны, казалось, что с его плеч свалился груз, но с другой, часть мозга паниковала, обвиняя в том, что он проявил слабость и в очередной раз доверился человеку. Пришлось проигнорировать это. Возможно, это больше не имеет значения. Он умрёт прежде, чем Кариаге сумеет предать его. Кариаге тихо промычал, повернувшись к воде, в то время как Кацуки уставился на свои руки. — Это, эм… Безусловно отстой, чувак, я больше не знаю, что сказать. Прости, но твои родители первоклассные подонки. Почему-то Кацуки это показалось довольно забавным, и, не сдерживаясь, он разразился хихиканьем, что даже плечи начали трястись. Смех был таким сильным, что он начал терять равновесие. Рука Кариаге взметнулась, чтобы ухватить того за заднюю часть рубашки. Его глаза расширились, пока он попытался удержать их двоих. — Эй, осторожнее, ты не можешь спрыгнуть, пока не услышишь мою трагическую историю! — сквозь смех пошутил он, заразившись весельем Кацуки. С небольшим усилием Кацуки всё же успокоился, вытирая несколько слезинок с глаз, и с улыбкой повернулся к Кариаге. — Тогда продолжай. Я уже всё тебе рассказал, теперь ты расскажи мне, как ты здесь оказался? Кариаге покосился на него, снова отвернулся и высоко поднял голову. — Вот видишь, теперь я уже не хочу рассказывать. Это не соответствует той травме, которую ты мне нанёс. Я чувствую себя глупо. Кацуки усмехнулся, заметив весёлый блеск в глазах Кариаге, который продолжал драматично отворачиваться. — Ты здесь только потому, что какая-то девчонка разбила тебе сердце? — Во-первых, — Кариаге повернулся к нему лицом, подняв палец, — Как ты смеешь предполагать, что я натурал, а во-вторых, — его притворно каменное поведение дало трещину, когда Кацуки снова рассмеялся. Он поднял другой палец, — Хотя у меня нет детской склонности к членовредительству, меня бы здесь не было, без достойной причины. Кацуки немного протрезвел и наклонился, подталкивая его плечом. Кариаге улыбнулся, и на удивление Кацуки, со вздохом опустил голову на его плечо. — Думаю, тут рассказывать в принципе нечего. Родители наркоманы, которые затянули меня в это дерьмо и теперь ненавидят меня за то, что я разрушил свою жизнь, хотя они сделали то же самое. Недавно, дорогой папочка застукал меня на краже его травки и запустил бутылкой виски в голову. Теперь он угрожает продать меня за деньги ради наркотиков. Мама говорит, что он не должен этого делать, потому что «никто не захочет такой кусок дерьма. Мы не получим за него хорошую сумму». Я решил, что хорошим способом «послать их» будет смерть, пока у них не появился шанс сделать это. Кацуки молчал, не представляя, что говорить, пока Кариаге приподнялся, грустно улыбаясь ему. — Я знаю, что сам виноват в том, что пошёл по их стопам, но я всё равно их ненавижу. Кацуки смотрел на него, не отводя глаз. — Не похоже, что ты виноват в этом. Больше похоже на то, что твои родители — жестокие придурки. Глаза Кариаге расширились, словно он ожидал, что Кацуки обвинит его, прежде чем улыбнуться и снова уставиться в воду. – Походу, нам обоим чертовски не повезло с родителями, да? — В точку. Они сидели в комфортной тишине, пока Кариаге закуривал ещё одну сигарету. Кацуки наблюдал за тем, как он выпускает дым в студёный, ночной воздух, чуть позже вернув своё внимание проносящейся воде внизу. — Как ты думаешь, можем ли мы стать счастливым? Или мы обреченны ненавидеть себя с самого начала? — пробормотал он, на самом деле задавая риторический вопрос. Шум клокотания воды под ними, манил их отпустить всё и погрузиться в её тьму. Кариаге уставился на него с грустью в глазах, Кацуки же подался вперёд. Кариаге потянулся, схватив его за руку. — Кацуки. — Да? Кариаге колебался. — Я не хочу, чтобы ты умирал сегодня. Кацуки сглотнул и на несколько секунд уставился в его лицо. — Я тоже не хочу, чтобы ты умирал, — прошептал он. — Тогда давай заключим сделку. Кацуки приподнял бровь. — Сделку? — Я буду жить так же долго, как и ты. Кариаге встал и Кацуки нерешительно последовал за ним. Кариаге перелез через ограждение обратно на мост и повернулся лицом к нему. Они оба смотрели друг на друга, когда между ними не было ничего, кроме куска металла. – Мы оба уйдём отсюда живыми и будем продолжать жить. Я не вернусь сюда, пока ты этого не сделаешь. Каждый раз, когда кто-то захочет умереть, мы можем увидеться вместо этого. — Что-то на подобие долбаной системы поддержки? — Именно, — ухмыльнулся Кариаге, протягивая ему руку, — Договорились? Кацуки анализировал лицо парня, пытаясь найти в глазах какой-нибудь признак лжи. Но он ничего не нашёл. Он схватил протянутую руку и перепрыгнул через перила. — Договорились. Они вместе покинули мост, а так как никто из них не хотел возвращаться домой, то они решили немного прогуляться, пытаясь отложить свою обычную жизнь как можно надолго. В конце концов, Кариаге заметил открытый магазин с кучей дерьмовых безделушек на витрине и затащил его туда. Кацуки впился в него взглядом, когда он поднял два браслета, черный и белый, оба с серебряной подвеской в виде сердца. Кариаге ухмылялся. — Давай наденем их, чтобы закрепить нашу сделку! Ты должен признать, что они милые. — Только через мой труп. — Разве не в этом весь смысл? Кацуки смотрел на него с невозмутимым лицом, пока Кариаге не хихикнул, положив их на стол. — Ладно, ладно, но ты всё равно должен преодолеть эту эмо-фазу, — он поднял еще два браслета, теперь уже с маленькими серебряными кинжалами. — Можешь взять черный, он ведь подходит твоей душе. Кацуки закатил глаза, но не стал возражать. Вскоре они вышли из магазина и Кариаге начал завязывать свой белый браслет на запястье, пока Кацуки возился со своим чёрным. Кариаге улыбнулся ему и Кацуки поймал себя на том, что улыбается в ответ. — Эй, Кацуки? — Да? — Я очень рад, что мы выбрали одну и ту же ночь, чтобы пойти на этот мост. Кацуки посмотрел на него, а потом перевёл свой взгляд на браслет. Удивительно, но его ответ был абсолютно честным. — Я тоже.***
Он был весь на нервах. Под кожей проходил зуд, который был известен ему слишком хорошо. Страстное желание, потребность в чём-то, что смогло бы занять его разум и сохранить сосредоточенность. Он кое-как справлялся с этим всю неделю, отключаясь настолько сильно, что приходилось работать на автопилоте и за раз терять целые дни. Никто, казалось, не замечал этого, его инстинкты всегда брали вверх и позволяли ему отвлекать их внимание, каждый раз, когда они проявляли беспокойство. Но в последнее время, Изуку всё чаще и чаще бросал на него знакомый, обеспокоенный взгляд. Он ненавидел это. Изуку не верил в него, предал, оставил Кацуки тонуть и задыхаться в роли злодея и детского хулигана. Не замечая все те разы, когда Кацуки пытался достучаться до него, пытался извиниться за то, чего не хотел делать. Его злило то, что Изуку разыгрывал героя, твердил о том, как он хотел спасать людей. Сказав Кацуки после нападения грязевого злодея, что «он выглядел так, словно нуждался в помощи». Будто бы он молил о помощи все те годы только затем, чтобы его проигнорировали, поплакались и забоялись. Он так долго мучался, когда был ребёнком, думая о том, где совершил ошибку. О том, почему Изуку так легко отрёкся от него. В итоге он понял, что кто-то столь наблюдательный, как Изуку, явно заметил виноватые взгляды, которыми Кацуки одаривал его, и попросту решил их игнорировать. Возможно, ещё с самого начала он притворялся, что заботится о Кацуки, постоянно пытаясь найти способ бросить его. Возможно, Кацуки ошибочно принял за дружбу то, что на самом деле было уловкой. Уловкой, тщательно спланированной Изуку, чтобы удержать его на своей стороне, а затем бросить, осознав, что его верность принадлежит родителям, а не ему. В любом случае Кацуки пережил это. Он ожесточил свое сердце и отказался признавать, что они с Изуку когда-либо были друзьями. — Бакуго не чёртовы неженки, — смазано говорила его мама, указывая на него бокалом с вином. Кровь капала с её костяшек, окрашивая серебряные кольца в тёмно-алый, — Если ты настолько слаб, чтобы повернуться к кому-то спиной, то ты заслуживаешь того, чтобы тебя зарезали. У неё всегда было кучу таких смешных советов. –…Киришима в паре с Тодороки, а Мидория с Бакуго, — он вытянулся по стойке смирно, как только услышал голос Айзавы, упомянувшем его имя. Он слабо уловил стон Киришимы на заднем плане, который жаловался на несправедливость того, что его поставили с кем-то настолько «сильным». Айзава бросил предупреждающие взгляды на Кацуки и Изуку. — Я надеюсь, что вы оба помните, что эти спарринги нужны только затем, чтобы вы просто попрактиковались в битве с причудами. Это не является оправданием, чтобы посмотреть, как близко вы можете привести своего одноклассника к смерти. Кацуки впился в него взглядом, в то время как Изуку смущённо отвёл его. Они оба имели склонность наносить серьёзные травмы, либо самим получать их в простых боях, поэтому их объединение обычно приводило к катастрофе. — Мы будем осторожны, не беспокойтесь, сенсей, — пообещал Изуку, на что Айзава кивнул и ушёл к сражающимся Урараке и Токояме. Он повернулся к нему с тем же обеспокоенным выражением на лице. — Ты в порядке, Каччан? Кажется… ты не в себе сегодня. Мы можем быть полегче, если ты чувствуешь себя плохо. Кацуки зарычал в ответ, целясь взрывом ему в лицо. — Мы потратили столько времени и денег, пока лечили тебя не для того, чтобы ты потерпел неудачу, — голос отца эхом отдаётся в голове, а зуд под кожей становится ещё сильнее, побуждая его приложить руки к каждому участку открытой кожи и просто поджечь их. Он проигнорировал это желание, решив вышвырнуть его в борьбе с Изуку. — Не смей, блядь, быть снисходительным ко мне, бесполезный кусок дерьма, — потребовал он, (— Кацуки, как ты можешь быть таким бесполезным куском дерьма, после всего, что мы сделали для тебя! — его мать не прощала ошибки, были только разбитые бутылки, угрозы и боль.) после чего взгляд Изуку ожесточился, услужливо ударяя в живот. В причуду было вложено достаточно сил, чтобы оттолкнуть его назад, заставив скрутиться. Кацуки наслаждался болью, чувствуя, как нервное зудящее чувство, наконец, начинает отступать. Он двинулся вперед маниакально улыбаясь, и они начали сражаться изо всех сил. — Я просто пытаюсь быть любезным, почему ты всегда должен быть таким подлым? — требует Изуку, ударяя его в плечо. Боль пронзает его мышцы и он отчаянно сопротивляется, решив не давать телу шанса на отдых и восстановление. — Мне не нужна твоя грёбаная жалость! — проревел он в ответ, активируя очередной взрыв, который чуть не подпалил волосы Изуку. Они продолжали сражаться, теряясь в безумном боевом танце. Кацуки стал жаждать ещё большей боли, впадая в отчаяние по мере того, как начинал привыкать к жжению в мышцах и чувствуя, как оно отходит на второй план. Ему нужно больше боли. Его удары стали яростными и беспорядочными. В них уменьшилось стремление к победе, а желание заставить Изуку выкладываться ещё сильнее, наоборот, увеличилось. Бои остальных одноклассников давно закончились и они остались наблюдать за тем, как два соперника детства сражаются друг с другом. Кацуки был зол. Ему так надоело быть злым. Так надоело ненавидеть всё вокруг, быть постоянно недовольным той злостью, которую мир даёт взамен. Он хочет, чтобы мир ударил его в ответ, сбил с ног, заставил кричать от боли так сильно, чтобы он больше не мог слышать собственные мысли. Больше всего он хочет, чтобы Изуку прекратил делать вид, что ему не всё равно. Жалкая попытка Изуку выглядеть невинным, нанесла долговременный ущерб разуму Кацуки, постоянно задевая старые раны своими глупыми детскими прозвищами и улыбающимся лицом. Он вёл себя так, как будто хотел что-то сделать, как будто хотел восстановить их прежние отношения, отказываясь видеть, что для Кацуки их в первую очередь не нужно было разрушать. Изуку предал его, а Кацуки не нужно ничего, кроме боли, чтобы забыть об этом. Чем дольше длился поединок, тем сильнее избивали Кацуки. Это не выглядело чем-то ненормальным, так как сейчас они практически равны в силе, но Изуку, казалось, всё ещё мешкал перед ударом. Кацуки же, не колеблясь, слегка наклонился, убедившись, что удар попадёт прямо в лицо. Перед глазами вспыхивают звёзды, возвращая его в детские воспоминания с бутылками, кулаками и криками, криками, криками… Изуку застыл, его глаза расширились в страхе. В глазах страх, в то время как он забросил его в жизнь, полную смерти и разрушений. Они стояли достаточно далеко, чтобы класс не мог разобрать слов, которые он прошептал Кацуки, дрожащим голосом. — Ты специально подставляешься под удары. Ты хочешь травмироваться. Кацуки ухмыльнулся ему. Всё тело отдавалось болью. — Ты ничего не знаешь о том, чего я хочу, — он сплюнул и Изуку отступил на шаг, уставившись на него с нечитаемым выражением на лице. — Я сдаюсь, Каччан выиграл бой, — теперь уже громче выдаёт он, обращаясь к Айзаве. Некоторые из класса вопросительно уставились на него, но быстро отмахнулись, когда он снова нацепил на лицо глупую улыбку, сказав, что просто слишком устал, чтобы продолжать. Айзава с любопытством осмотрел их обоих, прежде чем вздохнуть, покачать головой и отпустить класс. Кацуки только горько рассмеялся и пошёл в раздевалку, пока глаза Изуку сверлили дыры в его затылке. Боль на каждом шагу сдерживала туман, который угрожал окутать его разум.***
Они снова спорили. Он мог бы выключить слуховые аппараты, но ему нужно было услышать таймер на духовке, поскольку он знал, что если проворонит это блюдо, то будет иметь дело с гораздо большим, чем просто шумом. Однако, он стал замечать, что то впадает в диссоциацию, то выходит из неё, отчаянно стараясь сконцентрироваться на помешивании овощей в сковородке, а не на криках, дальше по коридору. Он отключился и одна из его рук задела кастрюлю на плите, разбрызгав немного кипятка на неё, заставив зашипеть от боли. Он не знал было ли это намеренно. Но по крайней мере, это удержало его в сознании. Слегка прихрамывая, он подошёл к шкафу в конце кухни, чтобы достать специи. Во время обеда он уронил стакан и Мицуки была немного недовольна этим. Впрочем, всё в порядке. Он привык подлатывать себя сам, поэтому знал, что рана достаточно быстро заживет, прежде чем он вернётся в Юэй. — Ты пьяна, серьёзно? Сейчас? Они придут уже через двадцать минут, а это именно ты пригласила их! Самое меньшее, что ты можешь сделать, так это отложить эту долбанную бутылку на несколько часов, — сплюнул отец, но в ответ по дому разнёсся, лишь знакомый звук захлопнувшейся двери. — О, заткнись, Масару. Я знаю, как за себя постоять, ты помешанный кусок дерьма. Возможно, если бы ты не был таким чертовски раздражающим, мне бы не пришлось пить, чтобы быть с тобой! — прокричала Мицуки. Кацуки отрешился от них, слегка вздрогнув по привычке, когда очередной громкий удар эхом прошёлся по кухне. Дом, милый дом, всё как обычно. В детстве его учили, что самое ужасное — быть бесполезным. Единственная причина по которой люди когда-либо будут любить тебя и держать рядом — ты нужен им. Ты должен показать, что они не просто так мирятся с тобой, то, что взамен они получат что-то стоящее. Мицуки кричала о том, что он никогда не будет нужен кому-то, что ему нужно найти другой способ быть полезным, если он хочет, чтобы они заботились о нём. Масару запирал его в шкафу, когда ему казалось, что Кацуки мало помогает семье. Иногда это случалось сразу после того, как Мицуки теряла самообладание и Кацуки был вынужден сидеть в темноте, пока кровь стекает по его лицу, а на рёбрах вспыхивают синяки. В то время как отец стоит с другой стороны, спокойным голосом говоря, что это хорошо для него. Объясняя, что ему нужно использовать это время, пытаясь стать лучше и полезнее для них. И то, что выпустит его, когда он найдёт вескую причину для этого. Он научился зависеть от того, чтобы полезным. Это был единственный способ выжить. Он научился выполнять большую часть работы по дому, постоянно убираясь и помогая где мог. Он научился драться, использовать свою причуду, быть важным. Быть ценным достоянием семьи Бакуго. Его единственная цель — это порадовать родителей и заставить их заботиться о нём. Заставить их желать его. Часть его всегда знала, что он не справится с этим. Но оставшаяся часть всё равно упрямо отказывалась сдаваться. В конце концов, это единственное, что у него осталось. Особенно после Кариаге… Нет. Не сейчас. Никогда. Он отказался думать об этом. Особенно в присутствии родителей. . . — Еда готова, — вымученно говорит он, заставляя себя встретиться с суровым взглядом матери. — Хорошо, а теперь убирайся отсюда нахуй. Он удивлённо сделал шаг назад. — Что? — Ты слышал меня. Тебя не должно быть рядом, когда придут гости. Он вытаращил глаза, гнев начал закипать внутри него. Он потратил несколько часов, чтобы приготовить им поесть, даже покинув ради этого безопасное общежитие в выходные и его выгоняют за эти старания? — Куда, чёрт возьми, я должен пойти? На улице уже темно! Мицуки отвесила ему гневную пощёчину и он заставил себя не вздрогнуть, когда она зарычала: — Это не мои долбанные проблемы, мне просто нужно, чтобы ты ушёл. Думаешь мы хотим, чтобы твоя грёбаная репутация испортила это блюдо? Мы итак имеем дело с последствиями твоих действий каждый проклятый день. Я не собираюсь позволять злодею из Юэй шляться поблизости и привлекать внимание наших деловых партнёров к тому, что мы полностью облажались в воспитании детей! Глаза Кацуки расширились и каждый аргумент, который он собирался выдвинуть, зачах у него на языке. Злодей из Юэй. — Я не злодей, — прошептал он, прекрасно зная, что это ничего не изменит. После Камино, ещё до того, как он переехал в общежитие, ему часто приходилось слышать эти слова так и в интернете, так и от родителей. Логически он знал, что в этом нет его вины. Он был просто ребёнком и от него не следовало ожидать, что он в одиночку сразится с Лигой злодеев. Но несмотря на это, внутри него всё ещё было то щемящее чувство, которое нашёптывало ему: «это твоя вина», каждый раз когда он видел во что, превратился Всемогущий. Он знал, что большая часть публики обвиняет его в смерти героя номер один и в глубине души он также знал, что его одноклассники и учителя верили в это, хотя никогда не говорили. Это был короткий переход от «Зверя класса 1-А» к «Злодею класса 1-А». — О, умоляю, они вообще не должны бы ли пускать тебя в эту школу. Спортивный фестиваль доказал это. Ты хоть знаешь сколько усилий нам пришлось приложить, после того как абсолютно все увидели этот чёртов бардак? Ты не только опозорил нас, но и показал всем насколько ты жалкий и слабый. Прикованный, как грёбаное животное. Жалкий, — сплюнула Мицуки, тыкая пальцем в грудь и нависая так близко, что он мог уловить запах алкоголя в её дыхании. — Ну, не на пустом же месте это взялось, — гневно прошептал он, обернувшись и направившись к входной двери. Он слышит, как мать кричит на него, в действительности не пытаясь вникнуть в слова. Но он уловил смысл. С отлаженной лёгкостью он увернулся от бокала с вином, который она бросила ему в спину. Бокал разбился о стену и его осколки разлетелись в разные стороны, едва не задев его. Он схватил куртку, хлопнул дверью и побежал по улице, игнорируя боль в ещё не зажившей ноге, на самом деле не зная куда направляется. Да, дом, милый дом, всё в порядке.***
Одним из любимых мест Кацуки всегда был лес вблизи школы. Он никогда не знал почему именно это место, но он чувствовал себя таким свободным, когда был полностью окружён деревьями и кустами, не слыша ничего, кроме шелеста листьев и слабого щебета птиц. Совершенно другой мир, вдали от остальных. Там где он мог безмятежно дышать. В течение дня, естественно, здесь играли дети, гуляли люди или кто-то просто шёл по кратчайшему пути. Но ночью это место становилось заброшенным. Кацуки всегда любил заброшенные места. Прошли годы после их с Кариаге первого настоящего знакомства, за это время они стали постоянными ночными обитателями этих заброшенных райских уголков. Обычно они встречались на том же мосту, улыбаясь друг другу, прежде чем убежать в ночь, чтобы насладиться своей временной свободой. Большую часть времени они проводили в лесу. Иногда они ходили на речку, наслаждаясь её мягким журчанием и разглядывая звёзды. Или же покупали еду и забрались на самые высокие деревья, которые могли найти, свешивая ноги с веток и смеясь над недавними школьным драками, с набитыми ртами и радостными лицами. Временами они останавливались рядом с деревьями, прислоняясь к их стволам и смотря на мир вокруг с пустыми лицами. Никто ничего не говорил, но оба прекрасно понимали мысли друг друга. Бывали и хорошие и плохие дни. Кацуки не понимал, какой именно был сегодня. — Посмотри на это, Кацуки, посмотри. Он обернулся на голос своего друга, смущённо наблюдая за тем, как тот пытается пройтись по поручню старой, заброшенной железной дороги, вытянув руки для равновесия, едва избежав падения лицом прямо в месиво из листьев и грязи, у них под ногами. — Я мог бы… я мог бы быть в грёбаном… грёбаном цирке, Кэтс, –продолжал Кариаге, хихикая. Это была одна из тех ночей, когда Кариаге поддавался своим желаниям, придя в их обычное место под кайфом. Он всегда отрицал это, но Кацуки знал, что сейчас это нечто большее, чем просто травка. Он уже прекратил попытки остановить его. В конце концов, у них обоих были свои недостатки, не так ли? И кто такой Кацуки, чтобы осуждать Кариаге за его выбор абстрагирования, когда Кацуки выбрал боль и отрицание, как свой собственный наркотик. Он позволил себе короткий смешок. Яркий лунный свет плясал на его лице, делая его ещё бледнее чем обычно, его волосы выглядели белыми, а не белокурыми. — Только если самый дерьмовый цирк в мире. Ты похож на идиота. Кариаге надулся, двигая одной рукой, чтобы толкнуть Кацуки. Это движение нарушило его равновесие и он с пронзительным визгом упал на пол, отчего толстый слой опавших листьев взметнулся в воздух. Кацуки остановился, упёрся руками в колени и громко засмеялся. Кариаге огорчённо застонал с земли. . . Железная дорога проходила через самое сердце леса, ей не пользуются уже много лет. Рельсы теперь в основном предназначены для того, чтобы пройти через густую лесистую местность. Однако дети в основном используют их как игровую площадку. Дорога проходила мимо старого рыбацкого озера, так что многие дети, живущие поблизости, пользуются ей как тропинкой к утёсам, с которых они прыгали когда купались. Кацуки бывал там несколько раз в течение дня. Больше всего ему нравилось идти туда ночью. Когда лунный свет отражался от поверхности воды, заставляя её блестеть и сиять, как небо в ясную ночь. Сидеть на этих утёсах было, словно оказаться в ловушке двух бескрайних небес, идеально сбалансированными между ничтожной пустотой и небом, наполненным бриллиантами. Безмятежно. Спокойно. Это было одно из немногих мест, где он чувствовал себя комфортно без слуховых аппаратов. Он стоял на краю, глядя на мутные водные просторы, окружённый утёсами и высокими, густыми деревьями. Кариаге подошёл к нему, закинув руку на плечо. — Люблю это место. Здесь всегда так красиво, когда никого нет, — выдохнул он. Кацуки промычал в знак согласия. Он не чувствовал, что может много говорить сегодня вечером. Кариаге присел на край, достал сигарету и быстро зажёг её, прежде чем закурить. Вместо того чтобы сесть рядом с ним, как делал это обычно, Кацуки лёг на землю в нескольких футах от него, молча разглядывая звёзды. Кариаге слегка наклонил голову. — Что с тобой? Кацуки с фырканьем оттолкнул его, завалился на спину и уставился в небо. — С чего ты взял, что со мной что-то не так? — Не неси чушь, ты не такой, как обычно. Конечно, иногда ты становишься спокойным, но извини меня, сейчас это что-то другое. Обычно ты как робот, а сейчас, как… как грёбаная марионетка. Кацуки перевёл пристальный взгляд на парня, лежащего рядом. — Что ты несёшь, чёрт возьми? Кариаге вынул сигарету изо рта, начиная жестикулировать в небо в попытках объясниться. — Обычно ты холодный и расчётливый, идеально соблюдаешь свои странные, маленькие правила. Сейчас ты жёсткий, пластиковый. Будто бы ты все ещё играешь, но потеряв… бойкость. Или что-то там ещё. Я, твою мать, не знаю, я слишком прокурен для этого. Но ты понял, что я имею в виду. Кацуки закатил глаза, промолчав. У Кариаге есть привычка нести чушь, когда он бывает не в себе. Он привык либо подыгрывать, либо игнорировать это, смотря в каком он был настроении. В данный момент он хотел бы ненадолго забыть о нём. Возможно, тогда он сможет игнорировать свои обязанности ещё дольше. — Я серьёзно, чувак! По крайней мере серьёзней чем обычно, — стоял на своём Кариаге, явно не собираясь сдаваться. Кацуки продолжал смотреть вверх. Он не хотел ни о чём говорить вслух. Тогда сказанное, станет реальностью. Он не хотел, чтобы это стало правдой. Кариаге толкнул его и он почувствовал, как на глаза накатили слёзы. — Пришли результаты сегодняшнего экзамена на поступление в Юэй, — наконец прошептал он. Кариаге быстро сел, обеспокоенно уставившись на него. — Так что, ты не поступил? — Нет, я поступил. Я справился. — оцепенело ответил он. –… Это ведь хорошо? — Да, это отличные новости. Масару сказал, что рад за меня. Кариаге молча смотрел на него несколько секунд, но Кацуки отказывался встречаться с ним взглядом, неотрывно уставившись в небо. Он задумчиво повернулся лицом к краю утёса, прежде чем с пустым взглядом уставиться на руки. — Кацуки, ты хочешь быть героем? Кацуки не ответил. — Ты всегда говорил, что постпушь в Юэй и станешь «Героем Номер Один» или как там, но ты никогда не был по-настоящему воодушевлён этим. Это ты хочешь быть героем? Или твои родители? Он открыл рот собираясь ответить, прежде чем снова замолчать. Он закрыл глаза, чтобы прогнать слёзы и наконец-то сказал: — Я не знаю. Он сел рядом с подростком, отмахнувшись от сигарет, которые тот предложил. — Я даже не знаю, какой мой любимый цвет, Кари. Откуда, чёрт возьми, мне знать, чем я хочу заниматься по жизни. Именно этого люди ожидают от меня. Это сделает моих родителей счастливыми. Это хотя бы облегчит мне жизнь с ними. — Тогда почему ты не рад? Кацуки вытаращил глаза в землю, в беспокойстве срывая травинки и комкая листья. — Я думаю это всё из-за того, что ты понимаешь, что не можешь передумать. Если ты решил, то ты решил. Это значит, что не сможешь избавиться от влияния своих дерьмовых родителей. Кацуки не ответил. Даже когда Кариаге нёс всякую чушь, в его болтовне всегда был смысл. Он не признаёт этого, но маленькой части его это нравится, потому что это напоминает о Деку. — К чёрту твоих родителей. Если ты собираешься это сделать, то сделай это хорошо. К чёрту их всех, не умирай и будь героем по стандартам Кацуки, а не Бакуго. Кацуки тихо хихикнул. — К чёрту их всех и не умирать? — К чёрту их всех и не умирай. Вот зачем они, не так ли? Кацуки снова тихо рассмеялся, когда Кариаге поднял руку и потряс запястьем, демонстрируя привязанный к нему браслет. — Конечно, — согласился он, ухмыляясь. Кариеге тоже улыбнулся, порылся в кармане и достал небольшой полипропиленовый пакет с несколькими белыми таблетками. — Серьёзно? Сейчас? — Дорогая мама не спрятала бы их в комоде для носков, если бы они не были действительно хорошими, — незатейливо ответил Кариаге, не обращая внимания на хмурый взгляд Кацуки. Он насухо проглотил таблетки и упал обратно на землю, смотря в небо. Кацуки наблюдал за ним, медленно выдыхая. — Можешь пообещать мне кое-что? — Что? — Если я попытаюсь стать героем, тогда ты можешь принимать… ну, не знаю, что-нибудь полегче? Оставь в покое таблетки и иглы. Кариаге усмехнулся, но его лицо посерьёзнело, когда он встретился с ним взглядом и заметил очевидную тоску на лице Кацуки. Он тяжело сглотнул, прежде чем кивнуть. — Да… Я попытаюсь, — уступил он. Кацуки смотрел на него ещё несколько секунд, кивнул и лёг на спину рядом с ним. Кариаге схватил его за руку и держал её, пока они смотрели на звезды. — Как думаешь, у нас всё будет хорошо? Кацуки хотелось бы сказать «да». — Надеюсь.***
Он не знает, как оказался здесь. Когда он ушёл достаточно далеко от дома, то уже не обращал внимания куда идёт, он просто… позволил ногам вести его. Он мог бы догадаться, что в итоге окажется здесь. Вечернее небо окрасилось в оранжевые и розовые цвета. И по мере того, как наступала ночь, постепенно проступала тёмно-фиолетовая и синяя расцветка. Облака закрыли поднимающуюся луну, из-за чего было плохо видно дорогу, но это не имело значения. Он слишком хорошо знал это место. Он мог пройти к месту назначения вслепую, если бы это было нужно. Он оцепенело открыл ворота перед собой, шагнул внутрь и начал прокладывать себе дорогу между каменными плитами, торчавшими из земли. Он редко бывал здесь, будучи слишком поглощённым учёбой. По крайней мере, он любил говорить себе это. Ему попросту не хотелось думать ни о чём, связанном с этим местом. Не то чтобы он отрицал это, нет, он достаточно быстро смирился с произошедшим. У него есть и другие опасения по поводу посещения кладбища, находящегося рядом с его средней школой. Кацуки заметил, что начал замедлять шаги при подъёме на холм, стараясь оттянуть вид надгробной плиты, которая ждала его наверху. Он должен признать, что это симпатичный участок. В целом пустой, если не брать в расчёт несколько деревьев, цветы, разбросанные по траве и прекрасный вид на окрестности. Если прищуриться, то можно практически разглядеть мост вдалеке. Листья мягко шуршат, когда ветер пробегает по верхушкам деревьев, а ветви вытянулись вдоль неба, окаймляя звёзды зелёной листвой и укрывая остальной мир. Кацуки посмотрел вниз, на довольно новое отполированное, гранитное надгробие, пристально его разглядывая. Кариаге должно понравиться, решил он. Будь он жив. Кацуки хотел бы, чтобы он был жив.***
Он не остался надолго, не мог. Он не мог даже стоять слишком близко к могиле — это казалось неправильным. Часть Кацуки всегда чувствовала, что Кариаге выше него. Жизнь наносила жестокие удары по ним обоим, им было некуда бежать, но в то время, как Кацуки всеми силами пытался не утонуть, Кариаге, казалось, всегда плавал. Всегда был счастлив, всегда улыбался. Старался дать отпор миру, делая то, чего не мог Кацуки. Конечно, может быть дело было в наркотиках, которые постоянно затуманивали его разум, но даже в те редкие моменты когда он был трезв, выглядел он гораздо более свободным, чем Кацуки мог хотя бы мечтать. Стоять прямо на вершине того места, где был похоронен Кариаге и пытаться поменять эту динамику — было тем, что он попросту не мог заставить себя сделать. Он не знает сколько времени прошло, пока он сидел здесь, всего в нескольких футах от своего лучшего друга и смотрел на небо. Это практически напоминало о тех ночах, когда они вдвоём разглядывали звёзды, в совместном молчании. Практически. Он скучал по лёгкому запаху дыма, щелчку зажигалки и по спонтанным шутками за которыми следовали сухие жалобы на то, что «разглядеть созвездие гораздо тяжелее, чем нужно». В конце концов, он заставил себя подняться, спотыкаясь спуститься с холма и направиться к воротам, когда последние проблески света, наконец, скрылись из виду. Кацуки никогда по-настоящему не любил лето, из-за него дни кажутся слишком длинными. Ночь — время, когда он больше всего чувствовал себя настоящим, поэтому чем больше день царствовал на небе, тем больше ему приходилось иметь дело с жизнью. Раньше он с нетерпением ждал ночи, так как это означало, что вскоре он сможет снова встретиться с Кариаге. Но сейчас, смотря на темнеющий горизонт и ступая по тротуару, в неизвестном направлении, он не мог не задаться вопросом о смысле всего этого. Чего он ждал, если его единственный кусочек покоя похоронен на глубине шести футов? — Кацуки? Мы так давно не виделись! Как ты, дорогой? Он резко возвратился в реальность, удивлённо остановившись, когда увидел перед собой невысокую женщину с зелёными волосами, заваленную продуктовыми пакетами. Часть его хотела убежать. Другая хотела неистово кричать. Ещё одна просто думала о том, как ему повезло, что её сына здесь не было. Но больше всего ему хотелось знать, почему, чёрт возьми, Мидория Инко идёт ночью домой одна, в такую темень. — Нормально, — пробормотал он, только благодаря тому, что вежливость, которую в него вдалбливали, вырвалась и потребовала ответа на вопрос Инко. Он заставил себя выпрямиться, поднять голову и уверенно выпятить подбородок. — Где Де… Изуку? — О, он остался в общежитии в эти выходные. Ты же знаешь его, всё время переутомляется. Как насчёт тебя, дорогой, надеюсь ты не переутомляешься слишком сильно? Кацуки усмехнулся про себя. Инко было плевать, всегда было. Когда он был маленьким и наивным, он заставлял себя верить в то, что Инко заботится о нём, может быть даже любит подобно матери. Она всегда проверяла в порядке ли он, посылала ему печальные взгляды, словно знала, что он нуждается в помощи и стремится оказать её. Возможно, раньше он мог даже сам обратиться к ней за этой помощью. — Я прекрасно справляюсь с собой. — процедил он, сжимая кулаки. Раньше возможно, но не сейчас. — Что ты вообще делаешь на улице в такое время, чёрт возьми? — спросил он, отчаянно стараясь завалить её вопросами до того, как она сама задаст такой, на который он не сможет ответить. Она всегда хорошо умела задавать вопросы, в конце концов, Изуку должен был от кого-то этому научиться. Она покачала головой в мягком раздражении, решив не комментировать его ругательства и агрессивное поведение. — Просто иду домой из магазина, вот и всё. — Одна? Ты живёшь примерно в четырёх кварталах отсюда. — Ну, — хмыкнула она, в то время как лунный свет отразился в её глазах, — Не похоже, что дома есть кто-то, кто мог бы составить мне компанию. Кацуки сжал челюсти, смотря в другую сторону, пока думал. На самом деле ему не нравилось проводить время с Инко, но раньше он находил утешение в её присутствии. В любом случае он не может позволить ей идти одной ночью, тем более в таком месте. Кто знает, что может случиться. — Я провожу тебя домой, — решительно сказал он посмотрев ей в глаза. Глаза Инко слегка нахмурились, демонстрируя слабый намёк на то, что Кацуки счёл практически сочувствием и даже гордостью? Она кивнула, улыбаясь ему. — Было бы здорово, спасибо, Кацуки. Мидория Инко всегда была довольно наблюдательным человеком, способным читать между строк в ситуациях, казалось бы, вообще их не имеющих. В детстве Кацуки замечал это знание, понимание в глазах Инко всякий раз, когда они разговаривали. Она всегда смотрела на него с грустью и жалостью. Он чувствовал, что она каким-то образом точно знала, какая у него домашняя жизнь. Несмотря на то, что у него хорошо получалось не выглядеть неестественно, она точно знала, когда происходило что-то плохое, приглашая его остаться в резиденции Мидория дольше, чем нужно. И даря ему редкую физическую привязанность в виде объятий и поглаживаний по голове, по которым он умирал с голоду в собственном доме. Но, как и всему, что когда-то приносило Кацуки утешение, этому было суждено умереть. Точно так же, как Изуку отказался от Кацуки, а Кацуки скрыл его предательство за оскорблениями и криками, Инко ушла из его жизни. В те редкие моменты, когда она видела его, не было более поглаживаний по голове или незаметных проверок. Она знала, как он относился к её сыну и отказалась от него так же, как и он от неё. Однако это никогда не причиняло Кацуки боль, не это заставило его копошиться внутри себя в поисках того особого доверия, которое он питал к Инко, разрывая его в клочья и навсегда вычёркивая её из своей жизни. Понимание скрывающиеся в глазах, всё время смотрящих на него — вот, что на самом деле причиняло боль. Мрачная жалость и всезнающая печаль. Смотря в глаза Инко, Кацуки понимал, что она знает почему он так поступил. Её зоркие глаза знали, что это притворство. Она знает, что ему нужна помощь и она видит, как сильно их предательство давит на него. Она видит всё это, но всё ещё стоит там, бездействуя. Словно стоит на твердой земле, держа в руках спасательный плот и вместо того, чтобы бросить его, решает держать у себя. Печальными, понимающими глазами наблюдая за тем, как его уносит все дальше и дальше в море. За это Кацуки никогда не сможет её простить и она это понимает. — Кацуки, мне известно, что ваши отношения с Изуку не всегда были хорошими, — говорит Инко с какой-то отчаянной надеждой, после молчаливой прогулки к её дому, — Но ты ведь знаешь, что мы всегда тебе рады, не так ли? Кацуки посмотрел на неё и оба знали, какие на самом деле пустые эти слова. Ничего из сказанного не имеет значения, ущерб, нанесённый много лет назад, был нанесён и Кацуки не может сделать вид, что не видит этого. Инко может сколько угодно пытаться протянуть оливковую ветвь. Кацуки уже давно вычеркнул ее из своего сердца. — Неважно, — сказал он, развернулся и молча ушёл. В этот раз он хотя бы знал куда идёт. Не в первый раз он засыпает под деревом в этом лесу и, скорее всего, не последний.