Поверь в мечту

      Музыка играла не слишком громко. Наверное, за это нужно было сказать спасибо — Димон, в очередной раз приложившись к стакану с пуншем, всеми силами старался найти хоть что-то хорошее в сегодняшнем вечере. Он не собирался сюда идти, и не должен был. Но так и не нашёл вескую причину для отказа, не решившись признаться, что ему стрёмно быть одному на вечеринке для парочек. А от его «не хочу» и «мне нечего там делать» Катя попросту отмахнулась:       — Дима, я не спрашивала. Ты придёшь на мою вечеринку — это не обсуждается. На что Димон лишь обречённо вздохнул и кивнул. Тяжело перечить старосте, которая к тому же решила взять над тобой шефство.       Кате удавалось многое: отлично учиться и иметь огромное количество друзей, быть лидером всего потока и устраивать самые крутые тусовки в универе. Димон до сих пор удивлялся, каким боком попал в поле её зрения, и всячески отмахивался от ассоциации о подзаборном коте, которого подобрали из жалости.       Для вписки Катя сняла двушку в новостройке и немного не рассчитала — для такого количества народа места явно не хватало. Димон неспешно продвигался через толпу приглашённых, которые, в отличие от него, получали удовольствие от происходящего. Поверх края своего стакана он всматривался в лица, считывал эмоции, ловил не предназначенные ему улыбки, замечал робкие касания и поцелуи украдкой, старательно отводил взгляд, если натыкался на более несдержанных, готовых перейти к «третьей базе» не сходя с места. Алкоголь в крови достиг того уровня, при котором Димон ещё не был готов жалеть себя, но уже начинал чувствовать тоску и толику зависти к чужому счастью. Димон вздохнул, приметил маленький столик. Всего-то делов: дотолкаться туда, оставить пустой стакан и свалить наконец домой. Он пробыл тут достаточно, чтобы его присутствие пошло в зачёт. Катя, будто считав его намерения, через всю комнату пристально следила за ним. Димон, отсалютовав ей стаканом, одним глотком допил пунш, развернулся и со всего размаху впечатался в кого-то, ощутимо так отдавив «счастливчику» ногу.       — Извини, — на автомате сказал он, отступая, и замер.       В шаге от него стоял Элайджа и улыбался:       — Я сам виноват. Так что без претензий.       Вдохнуть. Улыбнуться в ответ. Пожать протянутую ладонь. И, главное, не дать понять, что стоящий напротив уже который год — герой твоих грёз.       Элайджа в повседневности был далёк от Димона, как Северный полюс от Южного. Даже их имена не увязывались рядом. Хотя вряд ли «Элайджа» было настоящим, только по-другому его никто не называл. Имя Элайдже шло: броское, как и его внешность, искрящееся, как его серые глаза, мягкое, как его улыбка. И обыкновенному во всём, начиная с русых волос, невнятно-зелёного цвета глаз и до среднего роста, Димону, случайно пересекаясь в универе с Элайджей, оставалось лишь вздыхать украдкой от восторга.       Димону пора было перестать пялиться на него и уйти, ну или наоборот, представиться и завязать беседу. И тут его снова толкнули в плечо. Корпус повело по инерции и локоть Димона почти выбил стакан с «Кровавой Мэри» из левой руки Элайджи. Мокрое пятно стало расползаться красным по светлой толстовке наперегонки с румянцем, что заливал щёки Димона. Надо было что-то срочно предпринять, пока его смущение не стало очевидным.       — Застирать нужно, — засуетился Димон, схватился за низ светлой толстовки и потянул вверх, — быстро. Иначе останется…       Вид обнажившегося от его резкого движения живота Элайджи, заставил его запнуться. Взгляд будто прикипел к коже цвета тёмного золота, к аккуратному, размером с черешневую косточку, узелку пупка, к тонкой линии тёмных волос, убегающих под пояс джинсов…       Разжать пальцы. Отступить. Бежать!       Осуществиться планам Димона не дали. Новый толчок в спину припечатал его к Элайдже, и Димон почувствовал, что и его футболка теперь мокрая. Это было фиаско.       — Да блядь, — раздосадованно выдохнул он, опуская руки.       На что Элайджа лишь рассмеялся.       Димона никто не спрашивал, Элайджа, продолжая ухохатываться, за руку повёл его в ванную, не смущаясь, стянул с себя толстовку и сунул её под воду. Димон засопел, стараясь не смотреть на обнажённый торс товарища по несчастью, и тоже разделся. Ему, в отличие от Элайджи, выставлять напоказ было нечего, разве что заострившиеся от холода соски, да торчащие лопатки.       Не молчать, дать вовлечь себя в беседу. Смотреть в глаза, не съезжая взглядом на голый торс. Не надумывать лишнего — Элайджа мил со всеми.       — Блин, и ведь домой не уйдёшь, — сетовал Димон, отжимая застиранную футболку.       — Зачем домой? Самое веселье начинается, — Элайджа посмотрел на Димона так, что захотелось сглотнуть вмиг ставшую вязкой слюну. Выдержал паузу и добавил: — Ну что, пошли одежду добывать?       — Это как? — не понял Димон. — Типа гоп-стоп устроим?       — Почти.       Их полуголый выход вызвал свист и улюлюканье. Смущаться больше было уже некуда. Димон скосил глаза. Повторяя за Элайджей, расправил плечи и с отрешённым видом слушал, как Элайджа объявляет начало алкотурнира. Народ дурацкую идею поддержал на «ура», из желающих поучаствовать даже очередь образовалась. Димон сам не понял, откуда в руках появились полные стаканы. Он снова пил, смеялся, поддавшись общему веселью. Он не вздрагивал, лишь на миг задерживал дыхание, когда Элайджа — ненароком или по привычке — дотрагивался до него. Он не сопротивлялся, когда на него в четыре руки натягивали чью-то выигранную в честном «бою» чёрную футболку, и понимал, что счастлив сейчас, как никогда.       Димон, кажется, потом ещё танцевал, пел, точнее, орал с балкона песни «Зверей», снова пил и как дурак ржал с каждой шутки Элайджи, не отходящего от него ни на шаг. Ещё они, кажется, обнимались — по-дружески после выпитого на брудершафт, но всё же. Праздник закончится, а эти воспоминания о вечере, проведённом с парнем из фантазий, останутся с Димоном…       Солнце светит ослепляюще ярко. Димон щурится, сильно морщит нос и улыбается. Набегает тень, но Димону не нужно открывать глаза, он знает наверняка — это Элайджа. Димон откидывает голову сильнее, выставляя шею, чувствует, как влажные губы приникают к ней, мягко целуя, поднимаются выше, втягивают тонкую кожицу под челюстью. Димону одновременно больно и сладко, удовольствие щекочет, растекается, оплетает всё тело, будто паутина. Димон судорожно выдыхает, выпуская на волю пылкое:       — Кха-а…       …и просыпается.       Димон боится открывать глаза, прислушивается. Слышится разговор, но слов разобрать не выходит. Димон чувствует, что лежит боком на чём-то твёрдом, возможно, на полу, зато головой — на мягком и тёплом. Он не смеет шевельнуться, понимая, что обнимает кого-то поперёк груди — вспомнить бы кого. Напрягается, когда его предплечья касаются чужие пальцы, ползут вверх через плечо к шее, замирают на той самой точке, где во сне прикасались губы, а сейчас бешено бьётся пульс; скользят выше, оглаживают линию челюсти, дотрагиваются до нижней губы и останавливаются, будто не рискуя заходить дальше. Димон не выдерживает, пытается увернуться, откатиться, отталкиваясь ладонью от лежащего рядом с ним, и распахивает наконец глаза. Элайджа держит его крепко, но не давит, позволяя осмотреться. Наблюдает за ним внимательно и настороженно, будто боится, что Димон снова оттолкнёт. Димон немного расслабляется, нервно облизывает губы, замечая, с какой жадностью Элайджа следит за его языком. Происходящее кажется сном, но жар от прижатого к нему тела вполне реальный, как и их с Элайджей переплетённые ноги.       — Всё хорошо, — то ли спрашивает, то ли утверждает Элайджа.       Димон разом вспоминает всё: что Элайджа на самом деле Илья, как они целовались на виду у всех, как Катя не пускала их домой, потому что они изрядно набрались, а Илья заявил, что с ним готов спать хоть на полу… Димон понимает, что это даже больше, чем просто «хорошо». Ощущение ожившей фантазии сродни эйфории. Сердце набухает, переполненное ликованием, голова начинает шуметь и немного кружиться.       — Я о таком даже мечтать не мог, — честно признаётся Димон.       — Зато я мечтал. Долго… — не менее честно отзывается Илья, улыбается с облегчением и тянет Димона на себя.