РАЗВИЛКА

      Высокий мужчина в светлом летнем костюме-двойке с черным шелковым платком на шее вышел из автомобиля, припаркованного у входа в железнодорожный вокзал, и огляделся.       Стоял жаркий день последнего месяца лета, и листва деревьев, густо разросшихся по периметру небольшой привокзальной площади, уже была покрыта ровным слоем свежей пыли. Сам вокзал был крохотным, даже не вокзал, а так — маленькая провинциальная станция. И такой человек, как этот мужчина в черном шейном платке, ни при каких обстоятельствах не оказался был в таком странном месте, далеком от цивилизации, если бы не одно обстоятельство.       Если бы не это обстоятельство, Ким Намджуна никакими силами бы не заставили покинуть приятную прохладу роскошного особняка в престижном районе Сеула и проделать весь этот путь, чтобы в итоге оказаться на пустынном перроне посреди уникального своей заброшенностью провинциального захолустья.       Намджун повернул от вокзала влево и зашагал по неровной, поросшей травой тропинке вдоль железнодорожных путей. Сам вокзал его мало интересовал. Как и все эти одноэтажные строения с видом на рельсы — подсобные помещения, склады, ремонтные мастерские. Все это проплывало мимо, пока он шагал по тропке, осторожно ступая подошвами светлых кожаных летних туфель по камням и осколкам стекла и бетона.       Его цель, двухэтажное заброшенное здание с выбитыми стеклами и снесенными с петель дверями, показалось из-за кустов акации, мелькнуло ободранными кирпичными стенами с неровной кладкой. Здесь когда-то было здание станции, до того, как выстроили новое, и вот сейчас бывшие окна регистрации и пустые комнаты персонала, в которых пол был сплошь усыпан битым стеклом и осколками кирпича, наполняло только дыхание ветра и концентрированный запах пыльного лета.       Намджун прошел в самую дальнюю комнату на первом этаже, поднялся на второй этаж по ржавой железной лестнице и остановился, оглядываясь.       Здесь его никто не ждал.       Так и должно было быть, собственно.       Он остановился у пустого окна, в котором даже деревянных рам уже не осталось, сложил руки на груди и принялся наблюдать за пустынной сейчас путевой развилкой.       Стояла тишина. Абсолютная, не нарушаемая ни звуками, ни движениями, и буйные заросли леса по ту сторону от рельс покачивались в такт почти бесшумному, легкому ветерку. Намджун знал, что уже очень скоро полы заброшенного здания завибрируют в предвкушении приближающегося поезда, и мимо окон протащит свои вагоны пригородная электричка, посверкивая серебряными боками.       Словно в подтверждение его мыслей, осколки стекол вздрагивают на бетонной плите пола, и за окном раздается протяжный гудок, возвещая о прибытии на станцию поезда.       Примерно через четверть часа за спиной у мужчины в черном шелковом платке раздаются шаги. Они торопливые, и Намджун улыбается этому, но не оборачивается.       Ждет. — Ты уже здесь? — слышится чуть насмешливый мягкий голос.       Шаги приближаются, и намджун чувствует хватку на бедре. Оборачивается.       Перед ним стоит высокий парень в простой черной футболке и джинсовых шортах. И он куда более гармоничен в этой своей одежде здесь, среди развалин старого здания, чем сам Намджун в своем дорогом светлом костюме. — Привет, Сокджин, — кивает он и наклоняется, оставляя за ухом у подошедшего парня легкий поцелуй.       Они могли бы встречаться не здесь, среди всей этой разрухи, а где-нибудь в прохладе его особняка или в отельном номере, на худой конец, — так думает Намджун, пока парень торопливо расстегивает его легкую рубашку и проходится пальцами по обнаженной груди, цепляя указательными пальцами затвердевшие в предвкушении соски.       Намджун мог бы отдаваться этому средоточию человеческой красоты с мягкими полными губами и забавной челкой на дорогих простынях при свете мягкого ночника в форме свечей, кутаться в их дрожащее пламя и стонать так сильно и громко, как ему хотелось бы, — так думает он, пока Сокджин расстегивает его ширинку и пробирается своей изящной узкой ладонью под мягкую ткань плавок.       Намджун мог бы оставить этого потрясающего парня рядом с собой, кажется, на всю свою жизнь, и на всю его жизнь тоже, если бы Сокджин хотя бы движением брови, хотя бы взмахом ресниц намекнул, что ему это интересно, — так думает мужчина в черном шелковом шейном платке, пока мягкие губы касаются его возбуждения и кончик языка впивается в щелочку на головке.       Больше Намджун думать не может: истома прошивает его насквозь, и он расставляет ноги шире, чтобы не упустить ни секунды из всего этого наслаждения.       За окном раздается сигнал отправляющейся электрички. Намджун вздрагивает и хватается рукой за кирпичную стену. — Такой пугливый, — смеется Сокджин, выпуская из губ твердый, темный от прилившей крови, горячий член. — Мне нравится, как ты шугаешься каждого шороха всякий раз… Боишься, что нас здесь застукают?       Он не дожидается ответа, грубовато порывисто разворачивает Намджуна лицом к окну и тычком в поясницу заставляет согнуться, наклониться, опираясь локтями на то, что осталось от подоконника.       Намджун чувствует его нетерпеливые пальцы возле входа, на его глаза накатывает влага предвкушения легкой боли и удовольствия. — Я с-скучал по тебе, — выдавливает он, подаваясь вперед, когда кончики сразу двух пальцев проникают внутрь, заставляя кожу болезненно заныть от растяжения. — Я знаю, — раздается за спиной самодовольное.       Голос Сокджина расползается по коже шеи мурашками, от него становится счастливо и тоскливо одновременно. Намджун чувствует себя продажной девкой в подворотне, но даже это неуютное ощущение не вытесняет ощущения облегчения и какого-то болезненного счастья.       Так всегда происходит, когда Намджун приезжает сюда. Когда получает короткое сообщение, в котором только день и время, и мчится, откладывая все свои важные дела и встречи, на эту богом забытую железнодорожную станцию.       Пальцы исчезают, и их сменяет горячая плоть и ощущение максимального растяжения, на грани с разрушением, разрывом, острой болью, но он отдается этому ощущению полностью, откидывает голову назад и прижимается спиной к груди Сокджина, не замечая, как сминается между двумя телами ткань его дорогого костюма. — Такой тесный, — констатирует Сокджин все так же самодовольно, — вижу, что скучал.       Он толкается грубо, напористо, не щадя, и мужчина в черном шелковом платке, уже промокшем насквозь от пота, который струится по шее, еле слышно стонет, зажимая рот ладонью правой руки, продолжая держаться левой за острые кирпичные осколки, оставшиеся снизу оконного проема.       Мимо проезжает поезд, внезапно добавляя вибрации к толчкам, и Намджун сквозь пелену дурмана замечает в окнах вагонов лица людей, с интересом разглядывающих приближающуюся станцию. Он могли заметить их двоих в этом оконном проеме, даже сквозь ветви деревьев, и страх быть обнаруженным прошивает тело, приближая оргазм. — Куда ты так спешишь, погоди пока, — смеется Сокджин, усиливая, ускоряя толчки, и кладет руку на член Намджуна, крепко его сжимая у основания. — Подожди меня.       «Он хочет, чтобы мы кончили вместе!» — бьется в замутненном сознании счастливая мысль, и Намджун, дернувшись, кончает все равно, долго, сладко, выбивая из самого себя протяжный стон. — Блять! — восклицает Сокджин и кончает следом, через минуту, не сумев продлить удовольствие — слишком уж тесно и суетливо сжимается сокращающимися стенками его член.       Они всегда молча одеваются, приводят себя в порядок.       Говорить нечего.       Они не задают друг другу вопросов «Как дела?» — слишком уж разные у них дела.       Они не признаются друг другу в любви — нет любви, во всяком случае, не с обеих сторон.       Они просто смотрят друг на друга и приводят в порядок одежду.       Намджун вспоминает тот странный день в середине весны, когда его дорогущий автомобиль вдруг заглох посреди проселочной дороги, рядом с железнодорожными путями, и ему ничего не оставалось, как пойти вдоль рядов рельс в поисках ближайшего человеческого жилья, где появился быть хоть какой-то сигнал мобильной связи. Он довольно долго брел среди кустов разросшейся акации, сбивая носки дорогих туфель о кочки и куски плотной древесной коры, пока не набрел на бригаду железнодорожников, ремонтировавших полотно.       Этого парня среди работающих мужчин он заприметил сразу: Сокджин был самым высоким и абсурдно красивым — в этом своем оранжевом жилете на голое тело, в широких штанах, подкатанных на голенях, с этой своей смешной челкой, намокшей и прилипшей ко лбу. На голове у него была повязана на манер банданы серая футболка, и она придавала ему вид настолько горячий, что Намджун даже усмехнулся: вся эта сцена вполне сгодилась бы для съемочной площадки какой-нибудь немецкой гейской порнушки.       Намджун тогда заплатил, и Сокджин вызвался отвезти его на своем мопеде до ближайшей станции, откуда можно было позвонить, вызвать такси и эвакуатор. Наверное, Намджун захотел этого парня, еще когда сидел позади него на сидении мопеда и прижимался грудью к его широкой спине в этом оранжевом жилете. Но эта встреча так бы и осталась просто эпизодом в памяти, если бы после, когда они уже сидели в привокзальном кафе и Намджун в благодарность за потраченное время угощал парня кофе и пирожными, он не влюбился в эти черные блестящие глаза, сминающиеся в ухмылке пухлые губы и способность болтать совершенно без умолку, пересыпая речь шутками на грани фола. Если бы тогда он не решился и не попросил номер телефона. Если бы тогда он не сказал при прощании то самое: «Ты потрясающе красивый! Я мог бы влюбиться в тебя!» и не зарделся обескураженно, услышав в ответ: «Назови мне хоть одну причину, почему я не должен испортить тебе лицо за такие слова в моей адрес?».       Намджун улыбается, вспоминая свой торопливый испуганный ответ тогда: «Я делаю отличный минет?».       Сокджин, застегивая молнию на шортах, поднимает на него глаза. — Что тебя рассмешило?       Намджун качает головой: — Вспомнил, как мы странно встретились. А потом — как странно встретились во второй раз.       Второй раз был, когда Намджун в поисках того-самого-парня вдруг сел в электричку и отправился по той-самой-дороге. Он проезжал станцию за станцией, разглядывая лес за окном, высматривая бригады железнодорожников на путях, и вдруг увидел Сокджина на перроне. На нем не было оранжевого жилета, его волосы были в порядке, но эти черные глаза и мягкие пухлые губы Намджун узнал бы из тысячи.       Сокджин тогда вошел в вагон, и намджун улыбнулся сам себе. Чем это назвать, как не Провидением? Он поднялся и прошел по проходу туда, где у окна устраивался со своей сумкой парень.       Тот поднял глаза, в них мелькнуло узнавание. — Продолжим тему минета? — усмехнулись пухлые губы.       В тот день они вышли на ближайшей станции и долго шли в сторону леса, пока не набрели на это самое заброшенное здание. В тот день все началось и продолжается до сих пор. В тот день Намджун впервые узнал, какой вкус у дыхания Сокджина, какие сильные у него руки и какие жесткие напористые бедра. А еще он узнал о том, что этот парень никаким боком не желает впускать Намджуна в свою жизнь.       Сейчас, стоя здесь, среди развалин и летней пыли, Намджун снова, как и всегда, давит в себе ощущение того, что эта встреча может быть последней. И от этого накатывает острая, больная тоска. — Я мог бы забрать тебя с собой? — осторожно, в который раз, несмело предлагает он. — Я мог бы еще раз напомнить тебе о моем отце и старшем брате, воинствующем антипедрильщике… — хмурится Сокджин, но его лицо тут же выравнивается и приобретает привычное чуть насмешливое выражение. — Осенью станет холодно, — вздыхает Намджун. — Мы не сможем…здесь… — Осенью мы не сможем здесь совсем по другой причине, — останавливает его Сокджин. — Я поступил в университет…       Сердце Намджуна заходится в суетливой радости. -… в Сеуле, так что меня здесь не будет в любом случае.       Намджун сжимает пальцы на подоле своей рубашки, которую не успел пока заправить в брюки. — Мы сможем видеться в Сеуле? — его голос вдруг пропитывается такими просящими, надеющимися нотками, что он становится смешон сам себе. — В Сеуле я собираюсь посвятить все свое время учебе, — пожимает плечами Сокджин, — раз уж мне дали стипендию от провинции. И не заниматься всякими глупостями…       Сердце, ухнув, кажется, останавливается совсем, но потом начинает биться еще быстрее.       Намджун прикрывает глаза.       Возможно, надо с этим заканчивать. Возможно, все это уже просто начало подминать под себя не только его здравый смысл и волю, но и всю его жизнь.       Но Сокджин наклоняется и мягко касается своими губами его щеки.       И в висках что-то резко пульсирует и тут же отпускает, растекаясь горячей волной по шее. — Хотя, может быть, у меня будет немного времени на выходных. Кто знает?