Ты остался красивым

Ты был красивым всегда, ты был создан таким, а я — всего лишь глупый человек, который до сих пор не может понять, почему ты выбрал меня. Почему, несмотря на всё дерьмо, с которого началось наше знакомство, ты смог простить меня и быть рядом. Почему всегда выполнял мои просьбы и потакал капризам. Почему, Коннор?       Помнишь наше первое лето, когда ты впервые увидел море? Я смеялся, глядя, как ты, широко распахнув глаза и даже не моргая, открыто, по-детски улыбался. А потом ты учился стоять на доске, сосредоточенно хмуря брови и мигая диодом — скачивал инструкции, что ли? Тогда ты влюбился в море, а я понял, что безнадёжно и навсегда влюблён в тебя, конечно же, не сказав этого вслух. Тогда, ночью, наши тела сказали всё за нас. Тоже впервые.       Я помню твой первый день рождения — день активации, так ты тогда говорил, а мы с Хэнком убеждали тебя, что ты — самый живой мальчик на свете.       Когда ты сказал, что Хэнк предложил тебе взять его фамилию, я разозлился на вас обоих. Мы не разговаривали несколько недель, и ты, смурной и потерянный, не лез под кожу и давал перебеситься. Я уступил. Андерсон искренне считал тебя сыном.       Мы притирались.       Хэнк ушёл на пенсию в пятьдесят пять, к тому моменту мы с тобой уже год жили вместе. Через два года не стало Сумо, а я получил сержанта. Новым указом президент разрешила вступать в брачный союз людям и андроидам. Ты сказал мне об этом как будто между делом, глядя на дождь в окно новой Хонды, которую мы купили тем летом, и я подумал, что ты всё так же красив, как и в тот день, когда я впервые увидел тебя. Я рассмеялся тогда и ответил, что никто и никогда не окольцует Гэвина Рида. Спустя три месяца мы поженились в Вегасе, чтобы сразу после поехать в Долину Смерти и, лёжа на капоте и попивая горячий чай из термоса и тириум — со вкусом латте, ты полюбил такой, — смотреть на Млечный Путь и считать звёзды. Конечно, ты знал названия их всех, но моя, самая яркая и живая, сияла рядом, согревая мои руки в своих руках.       Мы жили, работали и мечтали вместе. Хэнк завёл щенка лабрадора, и ты сказал, что хочешь тоже, но я согласился максимум на рыбку. Так у нас появился Сириус — лялиус в большом прямоугольном аквариуме, который ты приволок тем же вечером. Сириус — самая яркая звезда Млечного Пути, так ты сказал тогда. В ответ я привычно рассмеялся. Ты был красив и счастлив.       Когда ты три дня не вылезал из ремонтного блока, я не мог спать. Мне казалось тогда, что мой мир разлетелся на куски вместе с тобой, и всё, что от него осталось — ультрамариновые брызги и обломки обгоревшего пластика. Мы ехали в машине экстренной технической помощи, и ты, подключённый к каким-то проводам и трубкам, просил не смотреть на тебя и твердил, что всё будет хорошо. И я верил, я всегда тебе верил. От тебя тогда почти ничего не осталось, но ты вернулся всё таким же красивым, ты был моим Коннором, а я — твоим человеком, и это было тем, что не менялось со временем. С той лишь разницей, что, в отличие от тебя, я не был вечен.       Мы купили дом недалеко от дома Хэнка. Ты часто проводил время с ним и его собакой. Я душил в себе ревность, потому что видел, как ты стремишься запастись воспоминаниями о нём. Когда-нибудь у тебя останутся только они. Когда-нибудь мы все превратимся в воспоминания.       По выходным мы жарили барбекю на заднем дворе с тобой и Хэнком, иногда в гости приезжала Тина со своими погодками, и ты говорил, что любишь детей. Мы не собирались шумными компаниями, у нас была своя, такая маленькая и такая странная семья. Ты жалел, что никогда не сможешь познакомиться с моими родителями, и я жалел тоже — ты бы им точно понравился, да вот только их не стало ещё до того, как с конвейера сошёл первый андроид, и они никогда не узнают, в каком удивительном мире живёт их сын.       Сириус прожил почти три года. Мне дали лейтенанта, у Хэнка случился обширный инфаркт. Ты разрывался между домом, работой и больницей, ты находил деньги и лучших врачей, ты находил в себе силы не сдаваться. Тогда мы с тобой впервые заговорили о смерти. Ты не хотел слушать, ты говорил, что все показатели моего здоровья в норме, что я проживу ещё много, бесконечно много лет. Ты не хотел принимать действительность, а я не хотел тебя разочаровывать, в очередной раз напоминая, что я — всего лишь человек.              Мы по-прежнему ездили на море каждое лето, и каждый раз ты смотрел на него, как тогда, в таком далёком тридцать девятом. А я всё так же смотрел на тебя и мысленно спрашивал: «Почему, Коннор?»       Хэнк не дотянул до семидесяти два месяца, выиграв у болезни почти восемь лет. После похорон ты закрылся в гараже и долго чем-то гремел, а потом я услышал твой крик. Ты никогда не кричал так раньше, и я, стоя перед зеркалом, так и не сняв рубашку с капитанскими звёздочками и глядя на своё постаревшее отражение, не знал, как тебе помочь. Не знал, как перестать стареть, чтобы однажды точно так же не причинить тебе боль. Я не знаю и сейчас, Коннор.       Ты сломал тогда руку, разбил о бетонную стену. Я подошёл, чтобы сесть рядом с тобой на пол, а ты посмотрел мне в глаза и спросил, почему это так больно. Я знал, что ты говоришь не о руке, но не знал, что тебе ответить. Мне тоже было больно.       Жизнь шла своим чередом. Я неплохо справлялся с должностью капитана, а ты одним из первых андроидов в стране получил лейтенанта. По вечерам мы гуляли со стариной Тайгером, которого после смерти Хэнка забрали себе и который начал слепнуть на один глаз, выбирались на концерты и выставки, запасаясь общими воспоминаниями, хотя я и пытался отлынивать, говоря, что уже стар для всего этого дерьма, а ты только хмурил брови и отрицательно качал головой. Ты не хотел верить.       После смерти Тайгера мы решили больше не заводить животных.       Я ушёл на пенсию в шестьдесят пять, и ты занял моё место. Ты прекрасно справлялся с работой и с моим дурным характером. Ты прекрасно справлялся со всем. Мы переехали в домик поближе к реке, и я купил лодку. У нас были замечательные соседи, которые сначала приняли тебя за моего сына.       Когда я сжёг второй чайник за месяц, ты предложил мне нанять домашнего андроида и попросил не пользоваться утюгом самостоятельно. Я накричал на тебя и сказал, что в моём доме и так хватает тостеров с охренительным собственным мнением. Закрылся в спальне, хлопнув дверью, и замер, глядя в зеркало на дверце шкафа. На следующей неделе в нашем доме появилась Челси.       Ты спал рядом, бесконечно любимый и родной. Ты остался красивым — это было то, о чём я подумал, в последний раз закрывая глаза. Не уходить со мной будет единственной просьбой, которую ты не выполнишь.