Роман с надеждой и капелькой кофе

Санкт-Петербург, октябрь 1792 года

Граф Вернин не терпел опаздывать. Но, пожалуй, ещё больше не переносил он обстоятельства, в которых ему случалось испытывать сердечные волнения. Сегодня же к великому неудовольствию графа с ним приключилась и то, и другое. И если первое было объяснимо нерасторопностью извозчика, то второе объяснить себе он не мог как ни старался. Ведь порядок — уверен был граф — должен быть во всем, как в соблюдении часов и расписаний, так и душевных порывов. Неожиданную записку от князя Мирского вручил ему после завтрака паж из старшего отделения. Это было странно — князь третьего дня вернулся из Парижа и должен был приехать лично сегодня к вечеру. Ломая охровую сургучную печать, Вернин невольно вспомнил такой же бумажный квадратик, что полгода назад буквально вернул его к жизни. Тогда, ранней весной, письмо от дорогого друга кадетской юности застало Вернина в его имении под Петербургом в состоянии глубокой апатии. В таком расположении духа он пребывал уже давно, а с князем они и вовсе виделись ещё до того, как Вернин отправился с полком под Измаил. С тех пор изменилось многое: тяжёлое ранение в бедро турецкой картечью, долгое, мучительное выздоровление, в петлице мундира — орден Георгия Победоносца, который Вернина не радовал, скорее удручал, ведь теперь к службе в действующей армии он оказался не годен и вынужден был оставить её в звании премьер-майора. Князь писал так, будто расстались они только вчера, звал в Петербург “настоятельно и безотлагательно”. Вернин осмотрел бумагу — голландская, филигранная, с оттиском Коллегии иностранных дел. После выпуска из шляхетского кадетского корпуса пути их разошлись: Вернин поступил в кавалерийский полк, князь же пожелал остаться при дворе и очень быстро сделал карьеру на дипломатическом поприще. Думал Вернин не долго, крикнул Ефрема и велел закладывать карету до Петербурга. Князь Мирский, широкоплечий, осанистый, в камзоле с золотым галуном, сам вышел ему навстречу из кабинета, отмахнувшись от услуг секретаря. Оглядел Вернина, крепко обнял, и, ни словом не обмолвившись об изменениях в нём произошедших, констатировал: — Рад! Как ты, любезный граф? Вернину не хотелось пускаться в пространные объяснения, к тому же связанные с нелёгкими для него воспоминаниями, поэтому ответил он коротко: — Война, ранение, Калугино. Князь повел рукой, приглашая садиться, и Вернин прохромал к креслу, тяжело опираясь на трость. Мирский поздравил его с представлением к ордену, расспросил о делах в имении, о родне, как бы между прочим поинтересовался, не надумал ли он наконец-то жениться на княжне Лисицыной. На последнее Вернин заметил, что семейство её отбыло в Европу на срок неопределённый, и матримониальные планы пришлось отложить. Умолчал правда, что из-за теперешнего его положения сватовство и вовсе виделось перспективой весьма сомнительной. Отвечал Вернин коротко, невольно всё больше раздражаясь — для чего князь выспрашивает? Как будто не видит, что невмочь ему больше, что он словно задыхается от бесполезных этих расспросов. Но Мирский всё видел. И подвёл внезапный итог их беседе твёрдым: — Ну вот что. Будет тебе в деревне чахнуть. Ты нужен мне здесь, в Петербурге. В груди у Вернина дрогнуло — он нужен! — но показать своей ажитации не посмел и усилием воли усмирил неуместные волнения. — Нужен для чего? — От самой государыни высочайшее поручение имею! О надлежащем воспитании отроков радеет матушка наша и в Пажеском Ея Императорского Величества корпусе повелевает порядок навести. Порядок навести. Не будь Вернин убеждён в благородстве князя так же твёрдо, как в собственном, заподозрил бы намёк на своё сомнительное происхождение. Прадед его из худородных дворян самому Петру Великому служил гоффурьером, да так отличился в военных походах расторопностью, практической смёткой и фамильной верностью, что жалован был титулом графским, коего наследником являлся теперь Вернин. — Поручила государыня толкового человека в помощь определить нынешнему гофмейстеру корпуса. Шевалье де Вильно хоть в устроении учебной программы и преуспел, но по хозяйственной части управляется с трудом. Порядок там необходим, а значит — ты. А Вернину как глоток воздуха необходимо было снова стать нужным, но он и рта не успел раскрыть, чтобы выразить согласие, как князь прибавил: — Справишься — к себе заберу, в Коллегию. Вернин склонил голову, принимая предложение, только попросил: — Ефрема я с собой привезу. Без него никак. — Жив-здоров ещё старик твой? — улыбнулся Мирский и разрешил: — Ну что ж, Ефрема можно. Состояние дел в Пажеском корпусе Вернин нашёл удручающе беспорядочным. Для размещения пажей недавно куплен был особняк сенатора Завадского на Миллионной улице, и Вернин принялся за дело — обустраивал, налаживал, приводил в порядок — к откровенной радости утомлённого бытом гофмейстера. А дел было невпроворот. Пажеские костюмы, довольствие, экипажи, совмещение учебного расписания и службы во дворце — всё это необходимо было заказать, почистить, проконтролировать, соблюсти. Сами же пажи, которых императрица любовно звала “громовы дети”, Вернину напоминали котят. Породистых, возрастом от восьми до семнадцати, иногда задиристых, но смышленых, временами ленивых и всегда охочих до проделок и сна. Князь, когда не бывал в отъезде по служебным делам, непременно навещал Вернина на новом месте. Этими редкими встречами и недолгими душевными беседами Вернин бесконечно дорожил. Он воспрял духом, занят был делом, которое совершенно точно пришлось ему по плечу и неожиданно по сердцу. Нет-нет да и мелькала у него мысль, что это, как ни крути, наследственное. Но когда человек умел довольствоваться тем, что имеет? Вот и Вернину чего-то всё же не доставало. Теперь ему с трудом верилось, что то первое спасительное письмо держал он в руках лишь полгода назад. Гадая, что же произошло на этот раз, Вернин развернул сложенный лист голубоватой голландской бумаги и с ним тут же случилось дежавю. Князь размашистым почерком приносил торопливые извинения, и, ссылаясь на “чрезвычайные обстоятельства”, просил “без промедления приехать к нему тотчас же по получении письма, желательно до полудня”. Вернин собрался быстро, но коляска подъехала к зданию Коллегии иностранных дел на Английской набережной с опозданием, когда колокола церквей вовсю уже били полдень. Вернин сошёл с подножки, опираясь на трость, глянул на часы, нахмурился — непорядок. Одолев два лестничных подъема, взмокший от усилий Вернин оказался в знакомой уже приёмной и застыл в изумлении. Князь что же, сменил секретаря? Куда подевался прежний и откуда, скажите на милость, за бюро взялся этот юный щёголь? К удивлению Вернина предполагаемый секретарь парика не носил — тёмные волосы перехвачены были на затылке сизого отлива шёлковой лентой. Зато в атласном вырезе превосходно скроенного камзола пенилось тончайшим кружевом жабо цвета шампань, а на пряжках выглядывающих из-под бюро туфель из оливкового дамаста поблескивали гранями хрустальные стразы. Казалось, будто расположился хозяин сего наряда в каком-то изысканном салоне, а не в приёмной действительного тайного советника, и, с ленивой грацией макая перо в чернильницу, уверенно покрывал лист бумаги завитками букв. Вернин огляделся, не обнаружив в приёмной более никого, представился сам: — Граф Прокофий Вернин к Его Сиятельству князю Мирскому. Извольте доложить. Щёголь-секретарь на Вернина даже не взглянул, и, не отрываясь от своего изящного занятия, ответил нараспев по-французски: — Кофий Его Сиятельство уже изволили принять, не стоит утруждаться. Тогда Вернин и вышел из себя, аж в голову жарко ударило и сердце застучало не пойми отчего. Отчеканил тоже переходя на французский: — Извольте доложить как полагается! На этот раз он удостоен был взглядом, от которого ёкнуло в груди, и возмутительным: — А мне не полагается. Пока Вернин подыскивал достойный ответ на вопиющую дерзость, невольно однако отмечая про себя, что на языке Мольера юный наглец изъяснялся отменно — его бы подопечным так — в приёмную на шум выглянул сам князь. — Вернин! Наконец-то! Проходи, проходи. Устроив Вернина в кресле, князь зашагал перед ним размашистым нервным шагом, на ходу сообщая: — Ты прости, что сам не приехал, а тебя с места дёрнул. Но у меня тут обстоятельства… Как вернулся из Парижа и тотчас к делам. Французская экспедиция сейчас гудит что растревоженный улей... — тут князь остановился посреди кабинета, повернулся к Вернину. — Знаешь ведь, что там творится? Вернин кивнул. Революция. Если по началу мало кто сильно обеспокоился волнениями во французском государстве, то после заточения короля Людовика с семьёй в замок Тампль, даже императрица вслух признала, что cela c'est horrible — Человек мне нужен, которому как себе верю, — глаза Мирского смотрели серьёзно. — Потому тебя приехать попросил. Я ведь во времени скором в верхá иду, к самому вице-канцлеру в кабинет, а на место моё шельмы всякие метят. Но я уговор наш помню, не сомневайся — как уляжется всё немного лично похлопочу за тебя перед Остерманом. — Я ведь не корысти ради, — обиделся Вернин. — Ну а я — благодарности для, — мягко отрезал князь. — Мирский слово своё держит. — Что от меня требуется? — Взять к себе секретарём моего протеже. Вернин растерялся. Давно он князю намекал, что помощника бы ему надобно для ведения документации в корпусе, и вот вроде как намёк его был понят. Только ведь это же не… Вернин с опаской покосился на дверь в приёмную, но следующие слова князя не оставили сомнений в верности его догадки. — Виконт д’Эспуар из возраста обучения уставом положенного вышел — пажом его в корпус зачислить не представляется возможным. А потому оформим твоим секретарём. — Твой протеже? — наконец обрёл дар речи Вернин. — Так уж вышло, что в этот раз из Парижа вернулся я не один, — признался князь, тряхнул головой, будто отгоняя непрошеные воспоминания, и продолжал: — Виконт с малых лет находился при дворе, в Версале, и может казаться странным манерами и повадками. Но главное — во вкусе ему не откажешь. Видал каков? Ещё бы. Вернин снова скользнул глазами по приоткрытой двери. Отсюда ему было видно лишь струящееся кружево манжеты на тонком запястье предмета их разговора. — Версаль — это славно, но… Как это делу поможет сейчас? И к тому же, очевидно твой протеже изъясняется только по-французски, а с русским что же? Князь теперь стоял рядом с креслом, в котором расположился Вернин, сжимая его плечо крепкими, унизанными перстнями пальцами. — Виконту нельзя оставаться здесь, при Коллегии. Да и дома у себя поселить я его не могу… — князь едва заметно запнулся, но тут же заключил: — Пусть при тебе побудет. Премудрости криптографии Вернину изучать не приходилось, но в неловком признании князя он совершенно очевидно распознал зашифрованную просьбу “помоги”. Вернин кивнул, решив оставить все расспросы на потом. Князь же внезапно изменил направление разговора: — Друг мой, ты в деревне своей одичал совсем, а коли на службу высокую вскорости пойдёшь, так вид представительный надобно иметь. Я д’Эспуару шепну — при случае он тобой займётся. Да и в делах галантных не помешает. Княжна Лисицына, говорят, в столицу вернулась. Такого шанса тебе упустить никак нельзя. Прирожденный переговорщик. Заманил, аргументировал, убедил. Вернина только настораживало, что "д’Эспуар тобой займется". Между тем князь, повысив голос, бросил в сторону приёмной: — Виконт, зайдите ко мне. Д'Эспуар появился сразу же, словно ждал приглашения, быстро прошёл к резному секретеру у окна и бросил на откинутую столешницу несколько исписанных элегантным почерком листов. Теперь, в ярком дневном свете, льющемся из высоких окон кабинета, Вернин разглядел его получше. Красивый мальчишка, легко мог бы сойти за одного из его пажей старшего отделения. — Позвольте вас представить… — начал было князь. Но д'Эспуар не позволил, нетерпеливо перебив: — Я написал несколько писем и прошу отправить их в Бургундию с первым же курьером. А также ставлю вас в известность, что намереваюсь отбыть к тётушке в Дижон…как только это станет возможным. В конце фразы голос его дрогнул, как будто маленький котёнок, заигравшийся во взрослые игры, вдруг поджал нечаянно ушибленную лапку. — Несомненно, — сухо отозвался князь. — Но до тех пор вы останетесь в Петербурге, как я имел честь обещать вашей матушке. Пока же вы находитесь в ожидании, я определил вас секретарём к графу Вернину. Так что займитесь делом как полагается. Тёмные глаза д’Эспуара блеснули и теперь жалкого котёнка не было и в помине — в лицо Вернину усмехался наглый молодой кот. — О, с удовольствием. Тем более, что граф Вернин наверняка точно знает как именно полагается. Князь на дерзость протеже только прикрыл глаза. Вернин же стоял и слушал, как оглушительно колотится в груди сердце. Теперь, кажется, он знал от чего. То была какая-то едва ощутимая, неясная надежда.