Последние дети Баала

      Когда Аэлла смотрела на Саревока, во рту становилось горько-кисло, живот сводило от неприятного напряжения, а пальцы почти сгибало от судорожного желания стиснуть их на клинке. Она чувствовала что-то среднее между сестринской нежностью и желчным желанием вонзить ему кинжал в глазницу и бить-бить-бить, пока не заноет запястье. Саревок смотрел на неё с каким-то похожим чувством — или ей так казалось. Баал его разберет с его шлемом; из-за него он казался даже более устрашающим, чем был на самом деле, из-за него желтый блеск глаз казался почти волчьим. У неё был один такой же, тот, что был укрыт темной печатью Отца, одного взгляда на который было достаточно, чтобы на лице Саревока расползлась гнусная ухмылка.       Рвать-рвать-рвать.       Когда Саревок снимал свой шлем, и вместе с рогами и клыками в стороне оставалась и часть его невыносимой спесивости, он неожиданно спокойно позволял ей одной находиться рядом. Она мало помнила о том времени, когда сознание возвращалось к ней моментами, во рту всегда был привкус крови, а обоженная кожа горела пламенем каждую секунду, которая отпечаталась в её памяти. Зато она чувствовала присутствие Саревока; они были связаны, только она не знала как. Сильнее, чем могла бы предполагать их божественная темная кровь, густая, как черная смола. Нет, они были связаны на более тонком уровне, словно бы их души были переплетены каким-то образом. Она не спрашивала: в те дни (недели? месяцы? время тогда не имело никакого смысла), когда она об этом задумывалась — потому что больше ничего другого у неё не было — из звуков у неё получались только мычание, шипение и рычание, и совершенно ничего осмысленного, во все остальные — она начала принимать это как данность, а Отец заполнил потерянную память невыносимой жаждой смерти.       Тёмный соблазн. Одно это имя вызывало у неё тошнотворный привкус под языком, словно бы они превращали её в трагический урок, показательный пример — для подражания или во избежание, она была не уверена. Казалось, что и для того, и для другого.       Плевать она хотела на них всех. Баал вёл её руку и у неё был брат, которого она должна была превзойти. Она ненавидела его, и где-то под кожей зудело тупое желание отомстить — за что? Она не знала. Где-то там же скручивало сухожилия желание стоять с ним плечом к плечу; словно кровь и душу они делили на двоих. У неё больше никого не было.       В дни, когда Орин не было рядом, когда кожа Аэллы блестела от пота и мышцы сводило от напряжения, а Саревок оставлял позади доспехи и учил её заново управляться с мечом и правильно двигаться, она не могла не замечать длинный шрам, рассекающий его висок и тянущийся вверх к макушке. Её взгляд точно бы приковывало к этой неровной полосе, её пальцы сами тянулись очертить линию по всей длине, и в ней было что-то знакомое... Саревок тогда замирал, останавливался, слегка склонял голову — и было в этом нечто покорное, пораженческое, словно волк неожиданно стискивал клыкастую пасть и опускал голову перед жаром пламени.       В одну из тех мало похожих на тренировочные битв, когда они медленно кружили друг вокруг друга, дожидаясь мимолетной слабости, выискивая брешь в защите, когда кровь кипела в её жилах магическим огнем, когда её тело двигалось быстрее и точнее порывов её рассудка, Саревок доводил её тем, что насмехался над ней.       — Служить тебе было почти что служить Отцу, идти за тобой было почти что идти по его кровавой тропе, — как-то сказал он, и в его глазах отпечаталась злая удовлетворенность — она не представляла, чем. — Разница только в том, что ты даже не понимала, что делаешь. Прямо как и сейчас. Слева!       Он, естественно, наступал справа.       — Прими его. Растворись в нём. Подчинись, — низко гудел Саревок, и тяжёлые взмахи меча выбивали из неё последнее дыхание попытками выскользнуть из-под удара.       Аэлла не знала, какая часть в ней всё ещё сопротивлялась.       "Ты научишься".       Эти сны она видела каждую ночь.       Когда Аэлла зашла сбоку и её меч сверкнул в блеске негасимого пламени храма их Отца, глаза Саревока расширились, и он неожиданно замер, не защитившись.       Тем вечером она снова и снова очерчивала кончиками пальцев шрам на его виске. Через её пальцы струилась магия, и её теплый огонь не опалял кожу.       — Маленькая сестра, — сказал Саревок, и его голос эхом отразился от стен. Он умел говорить тихо, он умел уничтожить словом — что уже говорить о его двуручном мече — и всё же он никогда не понижал голос рядом с ней. Он впервые так её называл, и в этом было что-то колюче-знакомое, вытягивающее наружу тяжелую массу её забытых воспоминаний, медленно ворочающихся в сознании. Она выдергивала из этого месива отдельные фрагменты, выцепляла ощущения, но никогда не понимала, о чем они. — Ты держалась дольше их всех. Я был уверен, что ты займёшь его трон. Примешь его наследие. Но если даже ты сдалась...       Аэлла прикрыла глаза.       — ...если даже та, кто убила меня, сдалась, если даже ты оказалась ничтожеством перед ним... — Саревок сощурил глаза, сделал короткую паузу. — Мы не должны больше разочаровать его.       Аэлла прислушалась к шуму за соседней стеной. Здесь не скреблись крысы, здесь были твари покрупнее, и все они были под властью Баала. Все они уважали его, все они сторонились её. Сын Баала. Дочь Баала.       — Я тебя уничтожу, — пообещала Аэлла, хотя она и совсем его не поняла, — я выиграю.       Саревок зло рассмеялся и склонился к ней.       — Я бы взглянул на это снова.