Бейся, сердце

Бейся, сердце, время биться. Бейся, стерео, время биться. Всё, что страшно потерять, Надо потерять.

      Шена будит непривычное чувство — отголосок страха. Не своего, хорошо знакомого, а передавшегося по связи. Это так странно, что в первые мгновения он просто не понимает, что происходит. Обычно это он поднимает Муана своими кошмарами, и тот вырывает его из лап липкого, клещом вцепившегося страха, а потом со всей нежностью успокаивает. Сейчас же… отдых Шена был лишён сновидений. Но они не обошли стороной мечника.       Проклятый старейшина как раз собирается придвинуться ближе, обнять Муана покрепче и аккуратно разбудить, когда сам оказывается в крепком захвате. Со сна веки разлепить тяжело, но, когда на лицо его срывается несколько капель, глаза он распахивает поспешно.       На лице нависшего над ним мечника читается абсолютный, беспросветный ужас. Взор его застилают слёзы, и поэтому он, должно быть, не видит, что Шен проснулся. А может, он слишком сильно окунулся в свой кошмар и не может осознать, что не спит.       — Нет… — срывается с его губ. — Нет! Нет!! Шен! Пожалуйста… Только не снова! Шен, пожалуйста! Что мне делать?       Его паника так сильна, что у проклятого старейшины против воли горло сдавливает. Он пытается подать голос, но Муан, не слыша его, обхватывает его лицо ладонями, трепетно и осторожно. Шен бы порадовался этой нежности, но на лице его любимого человека слишком явственно читается страх и невыносимая боль, которая тут же отдаётся эхом в сердце.       — Я всё понял… правда, понял, ну пожалуйста… Нет… Шен, нет…       Парализованный его ужасом, проклятый старейшина на самом деле не может заставить себя пошевелиться. Всё его тело словно окутывает лёд, и непонятно, как Муан, который чувствует это всё куда более явственно, вообще умудряется двигаться. Держать лицо Шена так аккуратно и бережно — только пальцы его кажутся ледяными.       — Прошу тебя… — бормочет Муан, придвинувшись ещё ближе, так что дыхание его, на контрасте с холодной кожей, кажется обжигающим. — Живи… Шен, просто живи! Я был неправ… Пожалуйста…       Сковавшее морозом отчаяние чуть трескается, когда в синих глазах мелькает проблеск надежды. Мечник всё ещё не замечает направленного на себя взгляда, не ощущает, что Шен дышит, хоть и хрипло, прерывисто, не в силах совладать с чужим страхом, но и категорически не желая отстраняться от чувств дорогого человека. А тот тянется всем своим естеством ему навстречу, словно желая ощутить всё-всё, что возможно. Но упускает то, что передаёт связь ему самому. Или принимает чужое беспокойство за часть своего?       В голове понемногу начинает складываться картинка, и проклятый старейшина догадывается, что за событие в своём сне увидел Муан. Его нынешняя реакция многое проясняет, но сейчас это кажется таким неважным, когда этот человек, самый важный и дорогой сердцу, так погрузился в грёзы, что не может очнуться. Когда он ощущает что-то столь болезненное.       — Пусть это сработает, снова сработает… — вдруг шепчет мечник и льнёт к губам Шена своими.       Поцелуй… совершенно невинный, совсем не такой, что он дарит своему проклятому старейшине обычно, зная, что все эти ласки желанны. Нет в нём привычного жара и жадности, даже бесконечная нежность кажется совсем иной. И цель у этого поцелуя не та, что обычно.       Шен окончательно понимает, что случилось. И это понимание, кажется, всё-таки разбивает его оцепенение, потому что тело, наконец, повинуется.       Он отрывает руки от постели, чтобы обвить шею Муана руками, и отвечает на поцелуй со всей доступной горячностью. Сам сминает его губы настойчиво, к себе притягивает сильнее, жмётся, стараясь отогреть. А почувствовав, что мечник его задыхается, отстраняет настойчиво, чтобы тут же прижать голову его бедовую к своей груди.       — Я жив, братец Гай! Слышишь, как бьётся? — слёзы всё льются по щекам Муана, и Шен чувствует, как намокает ткань его нижних одежд. Но от слов его ужас словно бы стихает. — Я жив, дышу, и сердце моё бьётся, для тебя бьётся и будет биться ещё долго-долго!       И Муан, наконец, отмирает. Тоже обнимает, вжимает в себя почти до боли, и голову к телу проклятого старейшины прижимает, вслушиваясь в гулкие и быстрые удары сердца. Чувствует, как вздымается грудь, и как нежные пальцы зарываются ему в волосы, легонько сжимая, как бы показывая: вот, смотри, я здесь, с тобой, и могу обнимать тебя крепко!       — Прости… прости меня, — бормочет мечник и самую малость ослабляет хватку. Шен вдыхает глубоко, но руками на его затылок давит чуть сильнее, намекая, что отстраняться не нужно.       Постепенно ужас Муана уходит окончательно, и он берёт себя в руки. Это ощущается лишь по связи, потому что отодвигаться он не спешит, повинуясь указанию проклятого старейшины. Тот и сам не готов его отпустить, ему важно в этот момент чувствовать, что любимый человек рядом, в его руках и никуда не денется. Важно подарить ему не меньше ласки, чем дарит сам мечник, когда спасает от кошмаров. Не из чувства вины или жажды справедливости, а потому, что этот человек заслуживает всего. И Шен бы отдал ему всё-всё, что у него есть, но Муану прямо сейчас нужно не так много. Лишь он — рядом, живой, тёплый, любящий. Ни любви, ни тепла проклятому старейшине не жалко, они и так целиком Муану принадлежат.       Спустя довольно много времени, когда дыхание его окончательно выравнивается, но мечник не проваливается в сон, Шен с ласковой насмешкой подаёт голос:       — Говоришь, не знаешь, как наша связь восстановилась?       Муан ещё настойчивее прячет лицо, совсем зарывшись носом в складки сбившихся нижних одежд проклятого старейшины.       «Что я мог сказать тогда? — спрашивает мысленно. — Я не думал, что ты тоже можешь любить меня. Как бы объяснялся, если бы сказал, что поцеловал тебя?»       — Ты мог бы сказать, что сделал это, чтобы спасти меня. Не соврал бы! — хоть у Шена и нет на самом деле никакой обиды на молчание мечника, он всё же не может не поспорить.       — И тогда пришлось бы объяснять, почему это сработало! — всё-таки оторвавшись от его груди, запальчиво восклицает мечник. Он лишь вскидывает голову, даже не думая ослаблять объятия. Шена это вполне устраивает. — Я так боялся, что ты отвергнешь меня. Не захочешь больше иметь дел со мной и никогда близко не подпустишь. Тогда я только понял, что к тебе чувствую, и был готов мириться с невзаимностью, но с тем, что ты больше никогда не посмотришь на меня… я бы никогда не согласился. И в конце концов… разве это что-то изменило бы?       Шен молчит. Не отрывая взгляда от глаз Муана, таких просящих сейчас, он не удерживается и мягко зарывается пальцами в его волосы. А потом всё же с грустной улыбкой качает головой и ласково гладит ладонью по щеке, стирая засохший след от слёз.       — Я тогда сам ещё не осознал. Чтобы понять… мне тоже пришлось едва тебя не потерять. В той временной петле, когда ты… когда это случалось, и я следовал прямо за тобой, я чувствовал такое облегчение. И только тогда я осознал свои чувства в полной мере. Тогда, в столице… пожалуй, я был ещё не готов. Ты был прав, что тогда не сказал.       Облегчение читается в синих глазах, и Муан снова опускает голову Шену на грудь. Напряжение, сковавшее мышцы обоих, наконец, отпускает. Объятия окончательно утрачивают нотки отчаяния, становясь уютными, оберегающими. Оба беззаветно любящих человека хотят и готовы защищать друг друга до последнего, и оба эту защиту друг от друга принимают, понимая, что только так смогут преодолеть все-все испытания.       — Не бросай меня, — вдруг снова бормочет Муан чуть сонно. — Останься со мной...       Шен обнимает его чуть крепче и наклоняется, чтобы поцеловать в макушку. И так и замирает, зарывшись лицом в мягкие, приятно пахнущие волосы. Талию его обвивают сильные руки, и сам он стискивает своего мечника так сильно, что тому почти больно.       «Никогда тебя не оставлю, — обещает Шен тихо. — Никогда тебя не отпущу».       Прежде чем вновь уснуть, в этот раз без сновидений, Муан улыбается, чувствуя облегчение.