Почти взаимовыгодный договор

Плоть тянется к плоти: останки ладоней с выгнившими язвами, разлитыми чёрным маслом под лиловой кожей, силятся обхватить ноги, утопить их в чавкающем буром месиве; вцепляются в полы мантии и тянут за собой, словно умоляя к ним прильнуть. Энки не оставляет ни капли надежды: под его мерной поступью визгливо трещат обломки костей и плещется кровь — все они, безнадёжно утратившие человеческие очертания, никуда не годятся. Отработанный материал, растрескавшиеся сосуды без дна и остова… их отторгают даже насекомые: букашки, различившие посреди расплывчатых силуэтов своего безмолвного повелителя, выползают из глазниц и стрекочут жалобно: «плохой дом, тесный дом, нам нужно больше мяса...» Искать здесь нечего, но взгляд Энки обводит всё, до чего дотягивается свет потрескивающего факела. Насекомые суетятся, взрывая рыхлые внутренности, молчат головы безглазых мертвецов... (Искать здесь нечего, если взгляд залит страхом и омерзением) ...но оттиск, оставленный чужой силой, великой силой, давит раскалённым тавром — и Энки не уходит. Здесь, среди обманчиво мёртвого невзрачного запустения, что-то есть. Что-то, чего он не искал, чего не хотел найти — но непременно должен увидеть. Чьё-то присутствие рябит и бьётся о стены, выплёскиваясь неосязаемым и невидимым; тяжёлое, массивное, будто бы даже пахнущее чёрным дымом. Энки оборачивается — и ловит чей-то пристальный взгляд, вмиг скрывшийся среди переплетения мёртвых тел. Кости хрустят громче, а жилы, подобострастно обвившие икры, рвутся с жалобным треском — шаги Энки становятся быстрее. Светлеет взгляд: и даже без помощи букашек и мух, суетливо вьющихся над неприметной кучкой плоти, становятся заметны черты живого — слишком живого для этого места — лица; черты, что складывают мгновенное осознание, а за ним и имя. Имя, выражающее презрение самому себе и своему владельцу. Наз’Ра. Чума Востока, что перекинулась на запад; бездумная разрушительная ярость, катящаяся по миру, словно бешеная стая неразумных клыкастых зверей. Энки встречал его вестников — фанатики в жёлтых чалмах воспевали речами не богов, не самую суть познания, но своего учителя, учинённое им насилие ради насилия и власть ради власти, к которой он так стремился… «И куда его это привело? Беспомощное создание, вынужденное прозябать в склизкой зловонной дыре, словно кусок мусора». Энки встречал его вестников под сводами этих пещер — и теперь от них не осталось и отзвука лживой проповеди. Лишь талисман, словно бы невзначай звякающий вычурным золотом о потускневшее серебро ожерелья… Жалкий остаток Наз’Ры — витающая в воздухе голова с уродливым ошмётком плоти, болтающимся под шеей, — то и дело заходится кашлем; и заплесневевшую властолюбивую браваду изо рта тоже выкашливает прямо под ноги Энки. — Не обманывайся мыслями о том, что чего-то стоишь в моих глазах… — но вцепляется вдруг заинтересованным взглядом в артефакт глубин, темнеющий в потрёпанной сумке поверх тряпья и снова мерзко хлюпает словами: — И что же ты пытаешься найти в этой тьме? Удивительно правильный вопрос, если знать на него только неправильные ответы. Энки неподвижен — лишь полуприкрытые веки вздрагивают ещё не одобрительно, но... — То, что в ней скрыто. «Нечто великое», «нечто важное» — не говорит: обезумевшему предвестнику хаоса это ни к чему, ведь тот смеётся влажным хрипом растерзанной гортани и снова принимается за своё, требуя от «ничтожества» коленопреклонения. — Ни за что. — вырывается у Энки (почти что) против воли. Он оборачивается, намереваясь было оставить обезглавленного колдуна в заслуженном одиночестве, но надоедливый кашель снова прорезает загнивающее безмолвие: — Можешь звать меня Наз’Ра, Гибель и Ужас современного человечества. Видишь ли, я… Голос больше не натужный, не скрежещет насмешливой издёвкой. Нет, разумеется, такие, как Наз’Ра, не измельчают, проведи они в груде трупов и ещё пару тысячелетий — он наверняка всего лишь… — Я хочу — и должен! — сокрушить новых богов! Заставить их истекать кровью, давясь собственными выдранными хребтами! Всё, чего они заслуживают — беспомощно корчиться в страшных муках, быть раздавленными своей пустой спесью!.. Кажется вновь, что распалённым гневом речам не будет конца, однако поток угроз резко обрывается. — Но… моя сила не та, что раньше. «Да неужели? Чума Востока снисходит до просьбы о помощи?» Уголки застывших бледных губ почти не двигаются, но что-то от улыбки — усмешки-гордости, усмешки-превосходства — вдруг свербит на коже Энки, словно ядовитый ожог, и не сходит даже когда Наз’Ра вспоминает о том, что разговаривает с «жалким червём». Отвратительный кашель наверняка скоро станет невыносимым; отвратительные речи невыносимы уже сейчас, однако… если Наз’Ра покажет путь к тайной лаборатории в недрах древнего города, эта сделка уже заключена не зря. Ну а если Наз’Ра не лжёт о своей утраченной мощи… она будет того стоить. Определённо будет.