Purity

Утро. Осеннее. Яркое, но холодное и немного сырое. Голова тяжела, сердце громко и глаза не хотят открываться. Слишком знакомый город с печальными, одинокими деревьями мелькает за окном, размывается и стирается, обращаясь в память о том, как неслось и мелькало все чужое, странное и тёмное. Белые пятна в глазах становятся черно-синими, далёкое, холодное солнце сверкает в стёклах. Остановка. Ласковый взгляд профессора Громова. — Пойдём, Элек. Нет, портфель тебе там не нужен. Чистое небо и деревья, деревья, деревья. Портфель не нужен. Это парк, а не школа. Но сон так близок, что и для школы мне не хотелось бы ничего с собой брать. — Пойдём. Тихий и холодный мир. Падают золотые листья, а сухие шелестят по дорожкам. Голове холодно и нос будто бы совсем замёрз. Кофе, греющий пальцы… И будто бы все равно все длящийся сон. Когда-то давно, ещё тогда, когда я начал ходить в школу, профессор Громов сказал мне: если я не выспался и чувствую себя плохо, идти в школу необязательно. Что мы можем провести спокойный день, потому что так будет лучше для моего здоровья. Но сейчас — я в одиннадцатом. И моё здоровье теперь, когда я не расту, в порядке, пусть благодаря технике. И от того мне так странно. И белые пятна меж деревьев и светлый плащ профессора — все кажется холодным видением… — Что с тобой происходит, мой мальчик? Ты не спишь… — Я жду снега, — чтобы он одеялом укрыл мои глаза и спрятал, спрятал, спрятал то, что хранится внутри. Осколки, обрывки, отблески… Все это было давно. Всё это страшно и темно. — Еще рано, малыш. — Да… Ладони холодные поверх моих. Добрые, слишком понимающие глаза. Профессор Громов не мой отец. Но я его им считаю и буду считать. И любому, кто спросит, его назову. Он давно забрал меня к себе. Он спас меня. Ведь не так, как мой брат-близнец Серёжа, я родился почти без надежды на жизнь. И если бы не профессор Громов, меня бы совсем оставили. Но он забрал себе и создал для меня другое тело. Механическое и сильное. И сделал все, чтобы я мог в этом теле жить. И до сих пор… До сих пор он так мягок, и добр, и внимателен, что я никогда не чувствую, что должен что-то от него скрывать. — Зачем тебе снег, Элек? — Я люблю его. — Кого? — Мика. Печальная улыбка. Он никогда бы не разозлился, но он, конечно, не может и радоваться этому. — Он ведь один из тех людей. — Да. Но он меня спас. — Да. Где же он сейчас? — Далеко. У холодного моря. — Если хочешь, мы поедем туда на каникулах. — Я не знаю, где это точно… — мой голос — такой же шелест. А глаза профессора — такие же как холодное осеннее небо. Они не виноваты. Они печальны. Они давно согласились на все. Меж белых пятен вновь мне видятся и глаза Мика, и весёлые, и печальные. И его слова: «Всё будет хорошо». Они сбылись. Все хорошо. Я дома. Рядом профессор Громов. Но так ли это для самого Мика — я не знаю. Я не знаю, жив ли он. Я не знаю, наказали ли его. Ничего не знаю. И все ночи мои проходят в мыслях, в попытках вспомнить, найти, угадать место где все это было. Меня похитили. Смутно я помнил, что шёл из школы, был схвачен сзади и лишён ясности сознания. Смутно помнил и тупое выражение лица, и лысую голову похитителя, которые видел за мгновения до того, как совсем отключиться. Очнулся я запертым в большой белой комнате, в которой только и была, что кровать, стол и стул. И окно, выходящее на море. На холодное серое море. И скалы. Тогда и появился Мик. После он рассказал мне, что рассорился с одним очень влиятельным бандитом и скрывался в доме своего дяди, и вовсе не знал, что в том же доме спрячут похищенного человека. А в тот день он только вошёл, совершенно спокойно, застыл, вытаращился, споткнулся о свои ноги, но умудрился выпрямиться. И тут же исчез. Я был слишком напуган, чтобы посчитать это смешным. Кроме Мика ко мне никто не заходил. Никто не объяснял мне, почему я заперт, что меня ждёт и кто мои похитители. Большинства имён и лиц я не знаю до сих пор. Дом стоял молчаливо. Только море шумело за окном. Казалось, я мог бы уйти. Искусственные руки позволяли открывать замки, но в тот, первый день я так и не решился на это. Я забрался в самый дальний угол у стола и сидел там, неподвижно, наблюдая за тем, как медленно исчезает свет в комнате. Темнело действительно быстро. Было очень тоскливо и одиноко. Я гадал о том, для чего меня могли украсть, но всегда приходил к одному и тому же ответу: ни для чего, что мне бы понравилось. Наверное, был ужин, когда снова пришёл Мик с тяжёлым подносом и зажёг свет. — Эй, парень, ты тут, а? Конечно, он меня прекрасно видел. Но тогда эти слова, произнесенные весело и даже сочувственно были как будто протянутой ко мне раскрытой ладонью. Я слышал, что в них нет никакой злобы и никакой угрозы. — Кто вы? — не вставая, тихо спросил я. — Я — Мик. Мик Урри. — Ты болван! — простонали где-то снаружи. Но никто больше не решился войти, а сам Мик ничуть не казался встревоженным. Я запомнил его имя, повторил про себя несколько раз, пока, наконец, не нашёл даже и в нем что-то утешительное, похожее на урчание кота. В тот миг я ещё не думал о полиции. Надеялся, как-то глупо, что мне дадут уйти. — Элек, — назвался я сам. Мик снова широко раскрыл глаза, но заметно веселее. — А это что за имя? — Это моё имя, — ответил я. — Ну, ясно, что не чужое, но среди русских я такого не слышал. — А это только мое имя. — А… Прозвище, значит. — Значит, — казалось, в разговоре не было смысла, но он отвлекал и успокаивал меня. Давал почувствовать землю под ногами. — Было и нормальное, человеческое, но я его уже забыл. Потому что я… Почти весь состою из электронных частей. И уже так давно, что не помню, как живётся без этого. — Вон как, — ещё выше поднял брови он, сделавшись совсем смешным. — А выглядишь как самый обычный парень. Я медленно встал на ноги. Конечно, я выгляжу как самый обычный парень. Иначе, социализация была бы более сложной. И тогда, наверное, я не ходил бы один домой из школы. — Я и есть самый обычный парень. Зачем вы меня похитили? Правда, я и тогда понимал, что похитил не он. И даже то, что он не знал о моем похищении, пока утром не вошёл в комнату. Такое искреннее удивление сыграть очень трудно. — А это… Ну-у… — он шумно выдохнул, будто сам пытался придумать ответ на мой вопрос. Поэтому я почувствовал себя ещё увереннее и продолжал строже: — Что вам нужно? — Мне? — оживился он. — Ужином тебя накормить. Сидишь тут весь день, а наши даже… Он осекся, как будто виновато и одновременно возмущённо, в сторону этих «наших», а я смог рассмотреть его лицо. Странное, какое-то неправильное, но при этом приятное, даже забавное. И вечно стремящееся показаться весёлым. В его тёмных глазах не было ничего пугающего или отталкивающего, а растрепанные и чуть вьющиеся волосы и вовсе… Как будто никак не могли принадлежать кому-то злому. Наверное, я внушил себе все это, чтобы хоть как-то успокоиться, но тогда я был совершенно уверен. Присутствие Мика рассеивало страх. — А этим «вашим» я зачем? — А… — он поставил поднос на стол и сел рядом. И от растерянности сам же стянул с одной из тарелок несколько ягод винограда. — Да в общем… Ну… Что же тебе, ничего не сказали? — Ко мне никто не входил. — Трусят, — выплюнул Мик. — Хозяин ещё не приехал, а они без него… Ни шагу. — А кто ваш хозяин? — Да… Больно важный, больно учёный. Имени его я тебе не скажу, а то ещё устроит тут истерику. — Что он хочет? — не отступал я. Мик старался не встречаться со мной взглядом, но ему, почему-то, не удавалось. — Да вот видишь ты, парень, — наконец, выдал он, — ты ведь… Кое-чем отличаешься от других. Но ведь ты не один, то есть, я хочу сказать, был не один. Так вот, наш ученый и хочет только перенять опыт, чтобы помогать другим мальчикам и девочкам, которые болеют. Но говорил он это так медленно и так недовольно, что я не сомневался: он своим же словам не верит. Повторяет за кем-то. — Но профессор Громов не запрещал использовать эту технологию. Правда, не все это могут технически, но, в целом, это разрешено. — Это в вашей стране, — возразил Мик тут же. Может быть, Мик все испортил для своего хозяина. Может быть, Мик спас меня от моей собственной доверчивости. Расскажи все это серьёзный учёный, пожилой, медленным, наставительным тоном, и я, наверное, поверил бы. Но Мик был таким весёлым, как наши троечники, не готовые к уроку, у доски. И поэтому я замечал детали. То, что остальные трусят и считают глупостью сообщать мне свои имена. — Но почему он не обратился к профессору напрямую? Он ведь просто хочет присвоить себе чужое изобретение, верно? И продавать его, да? Как только оно будет зарегистрировано, оно станет недоступно для многих… Мик виновато развёл руками. — Уверен, профессор совсем не этого хочет, — попытался возражать он. — Наверняка, гордость не позволяет так вот просить. Стыдно, что прогресс не впускают в страну, может быть. Я встал совсем вплотную к нему. Сейчас я знаю, как он силен, но тогда мне даже казалось, что я мог бы одолеть его. Убежать. Если бы только я знал, сколько людей снаружи и далеко ли придётся бежать. — Ну тогда его ждёт разочарование. Изучить материал на мне не получится. Я и… Протезы — одно целое. Они не снимаются. Если он захочет их разобрать, ему придётся убить меня. Мне и сейчас становится холодно от мысли, что в конце это бы произошло. Слишком трусливые, чтобы войти, были бы слишком трусливы и чтобы отпустить меня. И дойдя в желании забрать волшебные туфли до злобы зелёной ведьмы, эти люди пришли бы к её выводу. Чего не взять у живого, можно забрать у мертвого. Но тогда голос мой не дрожал. Я собирался пугать тем, чего должен был бояться сам, Мика, потому что знал: сидеть и лить слезы в ожидании бессмысленно. Нужно было выбираться. И лучше до того, как приедет учёный. — А как же ты… — чем смущеннее был его тон, тем веселее он сам выглядел. — Вырос? — А ты, — это было очень легко, перейти на «ты», потому что Мик совсем не ощущался как кто-то серьёзный и взрослый, — помогаешь распространению технологии в своей стране и даже не знаешь, в чем её ценность? В обычный день мне было бы даже неловко от того, как близко я был к нему. От того, как прямо смотрел в глаза. На миг даже и тогда стало — когда в его лице что-то дрогнуло, выдавая едва ли не тоску. Но он скрыл это выражение очень быстро, и я забыл о нем тоже, чтобы вспоминать после, на свободе. И оставался твёрд, потому что верил в свою правоту. — Да не то, что нас тут держали, чтобы думать… Но я уверен, убивать тебя никто не будет. Только при всем его старании говорить легко, прозвучали эти слова скорее мрачно. Я кивнул, но вовсе не из доверия. Вернее, из доверия тому, что сам Мик так считает, но не тому, что его хозяева будут следовать его представлениям. Просто мне казалось, что спорить ещё бесполезно. — Так, — Мик подскочил и чуть не упал со стула. От винограда он ничего не оставил и, кажется, лишь тогда это понял и вспомнил, что нес ужин для меня. — Ты ешь. А я пойду? — Нет, — решительно возразил я, — ты останешься. Он так удивлённо поднял брови, что я даже фыркнул. У меня не было сомнений. Присутствие Мика напоминало мне, что я в плену у людей. Может быть, плохих людей, но людей. А люди победимы. Мик сел на пол, рядом с кроватью, и откинул голову. Мне не очень хотелось есть, и я то и дело оборачивался на него, хотя знал, что он не мог уйти. — Книжек тебе принести, что ли? — рассеянно вздохнул Мик. — А то как-то совсем не по-людски тут… — Да, — согласился я. — Графа Монте-Кристо. — Хм. Может, ещё «Трех мушкетёров»? Там, где Миледи бежала из плена? — Боюсь, я не так сведущ в религии, — покачал головой я. — И ты не похож на того, кого это впечатлит. — Действительно, — фыркнул Мик. — Хотя, боюсь, меня впечатляют куда более простые вещи, — и он вздохнул совсем искреннее. — Надеюсь, это не объятия с обнажённой грудью? — Не-е-ет, — он рассмеялся, и я тоже, хотя нам обоим, казалось, было совсем не весело. Книг он мне все-таки принёс, но я был в том состоянии, когда читать невозможно. Что-то внутри тебя встаёт против, что-то вроде моральной тошноты, полной неспособности интересоваться чужими историями. Потому что своя важнее. Вместо чтения я бродил по комнате из угла в угол, исступленно пытаясь найти выход. Но я видел, что окно выходит на скалы, и что мне никак там не пройти. Не спуститься. Даже если создать «лестницу» из простыней. Я видел, что дом новый и стены плотные. Не было ни трещины, ни мышиной норы. С каждой минутой было все яснее, что уйти можно лишь через дверь. И я решился. Каждых вдох и каждое движение казались мне слишком громкими. Я крался по дому и боялся, что всем слышно, как стучит моё сердце. А ведь дом был таким пустым и молчаливым, словно никого здесь никогда и не бывало. Я добрался до двери, что мне казалась ведущей на улицу, и открыл её. И успел увидеть холодное утреннее солнце, прежде, чем был схвачен сразу несколькими сильными руками. Я пытался вырваться и кричал, но людей становилось лишь больше. Наконец, меня бросили обратно в белую комнату. Я остался лежать на полу, дрожа всем телом и пытаясь отдышаться. А в комнату, очень твёрдо, вошёл кто-то высокий. А за ним — Мик. Он тут же сел рядом со мной. — Живой, парень?.. Но я не успел даже моргнуть в ответ. — Иди отсюда, Мик. Этот мальчишка украл где-то ключ, а входил к нему только ты один! — Дядя Макс, — процедил Мик таким неожиданным низким голосом, что даже я немного испугался. — Я входил к нему вовсе не по доброй воле. И что устраивать такой шум? — Если у него ключ!.. — Нет у него ключа. Я забыл запереть на ночь, вот и все. А входную дверь, наверняка, никто и не думал закрыть. Ну и что за беда? Погулял бы парень на свежем воздухе. Через забор бы ему не перепгрынуть, и ворота не открыл бы. — Вот за это тебя и выгнали из банды Стампа! Нечего себе рассуждать, надо исполнять указания хозяина. Взгляд Мика сделался таким злым и пугающим, что я сжался. — Нет, что ты, дядя Макс, — ещё страшнее протянул он, — слово шефа для меня всегда закон. Но шеф не говорил травить мальчишку, по комнатам швырять и взаперти держать. Солнце и морской воздух — полезны для здоровья, а мы же тут о здоровье и ведём речь. Так что вы тут уймитесь, а я поведу его на пляж, чтобы хорошо себя чувствовал. — Какой пляж?! — Да внизу. Весь зубьями окружён, оттуда не сбежишь. Гулять полезно, говорю, дядя Макс. — Нужно спросить хозяина… — Спроси. А мы пошли, — он протянул мне руку и помог сесть. Он вёл себя так уверенно, совсем не как в первый день, что я не успел даже растеряться, когда уже шёл за ним на кухню. Там, как будто ничего не произошло, мы собрали корзинку. А потом вышли из дома. Я понял, о чем говорил Мик сразу же. Дом был как будто окружён скалой. Выход, ведущий к дороге, был закрыт высоким и прочным забором. Тонкая желто-серая дорожка одна вела к пляжу, но с пляжа выхода в мир тоже не было. Я убедился в этом сам, когда мы спустились. Скалы смыкались кольцом. Иногда казалось, что никакая, даже самая маленькая лодочка, не смогла бы сюда заплыть, но это, конечно, зависело лишь от ракурса. Песка не было, лишь камни. Среди них, на большом, относительно плоском и относительно сухом камне, уже было место для костра. Какое-то время мы с Миком собирали тонкие веточки. Он шутил про то, что можно поплавать, если очень хочется… Потом он поставил воду греться, чтобы сделать чай. И мы устроились вдвоём, на плотном покрывале, рядом с костром. Я старался снова поймать взгляд Мика, но он смотрел на воду, очень задумчивый. — Почему ты меня защитил? — наконец, спросил я. — А… Не первый раз работаю с усердными идиотами, — выдохнул он. — Ничего не поймут, наворотят, а потом от хозяев получают. Заслуженно, но слишком жестоко. А ты… В общем, тебе страдать тут вообще незачем. Только… Как ты все же дверь-то открыл? — он все-таки повернулся ко мне и даже улыбнулся. Наверное, было бы разумнее сказать, что кто-то правда не запер дверь. Но я не люблю лгать, и после того, как Мик защитил меня, мне было просто стыдно лгать. — Мои руки тоже не человеческие, — объяснил я. — И благодаря им я могу открывать замки. По сути, используется магнит. Мик тихо присвистнул, но глаза у него при этом были скорее печальные. — Так… Сильно ты электронный-то, а? — Да, — кивнул я. — Даже сердце такое. Он недоверчиво прищурился, а потом порывистым, но совсем не страшным движением приблизился, прижал ухо к моей груди. И тут же отстранился, улыбаясь. — А стучит как настоящее. Я рассмеялся, потому что эти слова показались мне бесконечной глупостью. Но, может быть, мне и нужна была эта глупость, чтобы не думать снова о том, что было утром. — Конечно… Я поймал его взгляд снова. И с той секунды был твёрдо уверен: более простые вещи действительно очень просты. Такие, каких просто не ждёшь от преступника. Сочувствие и нежелание вредить. Я этого не знаю, но думаю, скорее всего, так он и поссорился со своим прошлым хозяином. Оказался добрее, чем должен быть. А тогда я думал лишь о том, что должен спастись. И спасти работу профессора тоже. — Ты ведь понимаешь, что я тут быть не должен, — тихо сказал я. Но он ничего не ответил мне. Мы завтраками. Просидели там до обеда. А потом и до ужина. Мик то пытался развеселить и отвлечь меня, а то сам уходил глубоко в задумчивость. А когда серое море окрасилось алым, вдруг порывисто крикнул: — Да знаю я, что не должен! Но ведь отсюда не убежишь! Всё окружено этой скалой! Лодку незаметно не пригонишь, а выход один, и они его пасут, день и ночь, как ты ни жди! Да и до города ты не добежишь, если только уж совсем весь не железный и не умеешь бежать со скоростью машины, а лучше, гоночной машины! Этот крик удивил меня. Выбил из колеи. Не знаю, отчего, но я как-то совсем не ждал от него слишком ярких эмоций. А он с усталостью свалился обратно, на камни. Догорал закат и становилось даже холодно. Мик повернулся ко мне и попытался улыбнуться снова. — Да все хорошо будет, — пообещал он, хотя я видел, что он сам старается в это верить. — Приедет наш профессор, посмотрит на тебя. Поймёт, что дело дохлое и домой отправит. На самолёте на фирменном. Бояться тебе нечего, и я, если что, мозги особо одарённым вправлю. Будем пока на море гулять. А может, я даже и… Да нет, они больно трусят. Но… Сюда что хочешь привезут. Хочешь, я тебе магнитофон с них вытрясу, а? Я печально улыбнулся, глядя ему в глаза. Мне стоило бы разозлиться. Ведь все его слова были лишь слабой попыткой обмануть нас обоих. Но я ничего не сказал, понимая, что ничего лучшего он сделать не может. В тот день ещё не было шанса. А может быть, и весомых причин. С того дня Мик почти все время был со мной: или в комнате, или у моря. Но я совсем не ощущал раздражения от его присутствия. Что-то во мне было уверено, что он скорее защищает меня, чем сторожит, не давая бежать. Мы разговаривали, все о чём-нибудь отстраненном, что на свободе, конечно, казалось бы важным. Иногда мы говорили так долго, что от усталости ложились вдвоём на постель. Это было тогда так легко, и не вызывало ничего, даже смущения. Я мог прижаться к нему, мог положить голову на грудь. И нередко мы рассеянно гладили волосы друг друга, как будто были так давно знакомы, что давно позабыли о границах. И лёжа рядом, я нередко чувствовал в нем напряжение, какое-то мрачное и тяжёлое. И я спросил: — Почему ты всегда остаёшься здесь, со мной? Он невесело улыбнулся. — А что? Надоедаю? — Нет. Но мне странно, что ты всегда посылаешь за покупками других и не выходишь наружу. — Ну… Я ведь тоже здесь пленник, — выдохнул он. — Только пленник собственной глупости, но какая разница? Но если выберешься ты, те, кто ищет тебя, тебе помогут. Если же я встречу тех, кто ищет меня… — он выразительно стрельнул глазами в потолок. — Ты преступник, — и это не было вопросом. Скорее утверждением того, что было ясно. Но Мик все-таки рассмеялся. — А ты думал, выпускник института благородных девиц? — Нет. Но я думал, похищение для тебя — новость. — Новость, — твёрдо согласился он. — Мой прежний шеф был осторожнее и работу любил изящную. Его тянуло к искусству… И он уж точно не похищал детей. — Я не ребёнок. — А сколько тебе? — Шестнадцать. — Что ж, в твоем возрасте я уже был частью банды. Но дело от этого менее поганым не становится. Мы помолчали оба. В этих простых словах была только одна сложность: все-таки, и он участвовал в этом деле. А Морж тоже плакал, когда ел наивных устриц. А на следующее утро он звонил ученому. Он, конечно, совсем не должен был этого делать рядом со мной. И я не сомневаюсь, что он сделал эту ошибку специально. — Алло, шеф. Что-то очень долго вас тут нет. Тогда я точно не помнил, сколько прошло времени, но не меньше недели. — Не твоё это дело, Урри. И я, кажется, не велел тебе звонить мне. Все вопросы передавать через твоего дядю, — тот, на другом конце трубки, говорил очень громко и резко. И я застыл, вслушиваясь не в слова, но в голос. — Ну, дяде-то, конечно, хорошо, — проворчал Мик. — А я сижу с мальчишкой. Зачем его только так рано сюда привозить? — Потому что твой дядя редкостный идиот, как, впрочем, и ты! — разозлился голос. И я его узнал. Узнал и окаменел от понимания. Это был голос единственного, кого профессор Громов презирал. Единственного, кого почти ненавидел. Голос того, кого профессор считал недостойным звания учёного. — Я вовсе не велел ему похищать мальчишку так сразу, он должен был только все подготовить! А теперь держите его как хотите! Попадетесь, я защищать вас не стану! И в его слова мне было трудно поверить. Если что-то я и понял о дяде Мика, так это то, что он исполнителен до ненормальности. Мик скривил губы и уныло кивнул, как если бы его могли видеть. — Ясно, шеф. Так есть шанс, что вы приедете хотя бы на этой неделе? — Не знаю. Занимайтесь своим делом, а меня не дергайте! На этом разговор кончился. Мик почему-то не смотрел на меня. Молчал. Мрачнел с каждой секундой все больше. — Ну, пойду обрадую ребят. Не скучай. И ушёл. До самого ужина я его не видел. Потом он явился, весёлый и растрепанный. И сказал, как-то слишком радостно: — На улице погода сказочная! Пойдём, поужинаем внизу, у моря. Я взял его протягутую ладонь, чувствуя, что что-то идёт странно. Мы почти сбежали вниз по дорожке к пляжу, и корзина едва не вылетела из рук Мика по пути. Он расстелил плед и нервным звериным вниманием осмотрел пляж. Сел рядом и схватил меня за плечи. — Ну, что было такое? В другой день его было бы не понять. Но поддавшись его настроению, как будто даже моя голова изменилась. Всё было ясно в тот миг. — Я его узнал. Это профессор фон Круг. Он постоянно делает что-нибудь на грани преступления. Только его за руку поймать не могут. — По голосу узнал, — мрачно вздохнул Мик. И прибавил просто, как что-то неизбежное: — Убьёт он тебя… И я не почувствовал страха. Что-то твёрдое внутри не позволяло сейчас дрожать. — Почему? — Потому что он трусливое ничтожество. И потому, что если ты его узнал по голосу, то и он тебя знает хорошо. Побоится отпускать. Да и сам убивать побоится. Повесит это на дядю Макса. Сегодня уходить надо. — Сегодня? — побег был единственным выходом, и это было ясно намного раньше. Но почему-то я растерялся, услышав о нем. — Сегодня, — кивнул Мик. — Я напою их. У них от новости, что шефа ещё долго не будет, заканчивается сила воли. Скучно им тут сидеть, ясное дело. И страшно, к тому же. В общем, шанса получше уже не будет. Сегодня. Ты откроешь дверь и к часу ночи придёшь к забору. А я подгоню мотоцикл. Поедем вместе. — Но… А как же те, что ищут тебя? — А… Им я нужен не до зарезу, глядишь, проскочим. Я так и не смог заставить себя съесть хоть что-то, а вот Мик ел торопливо. Говорил, что я зря отказываюсь, но я отвечал, что лучше чувствовать голод, чем оставлять следы на своём пути. Потом мы поднялись, и я взял его за руку и стиснул ладонь. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. А потом вернулись в дом. Я толком не запомнил той ночи. Остались лишь самые нелепые осколки. Запомнилось, как я волновался и думал, идти за пятнадцать минут, за десять, или за пять. Запомнилось, как пришлось перепрыгивать через пьяные тела. Но весь путь из памяти ускользнул. Запомнилась тысяча глупых мыслей, когда дрожа от холода я ждал Мика, все-таки придя раньше нужного. Но после — все размывается. Дорога, свет фар на воде, и уверенное тело Мика впереди. Острый запах бензина. А потом все мигало, рябило, шумело. За нами гнались, но я не знал, и не знаю, кто это был: очнувшиеся ли надзиратели, люди ли Стампа, полиция ли… Все пронеслось как в ужасном сне. Смутные очертания чужого города с башнями, и огни, огни, огни. Казалось, я очнулся лишь у дома. И не верил его обычным, многоэтажным серым домам. Запыленным деревьям. Разбитому асфальту. Я не верил прощанию Мика. Не верил в бледного профессора. Не верил в свои благодарности. Теперь же все эти воспоминания пролетают мимо вместе с лёгким ветром, вместе с печальными листьями, медленно, печально. Теперь я живу совершенно как раньше и как всегда. А профессор фон Круг все ещё не арестован, ведь нет доказательств. И я не знаю, где же все это случилось. Теперь… Тихий вскрик профессора Громова. — Элек! И меж светлых пятен и ярких деревьев весёлые и печальные глаза. Виноватые плечи. И незамеченное расстояние. — Скучал, парень? Схваченные ладони. — Где ты был?! — Искал голову похитителя чужих сокровищ. Сжатая до боли грудь. И шелестящий крик: — Я тебя люблю! И поцелуй. В солёные как холодное море губы.