Багульник

Цукишима думал, что забыл. Думал, что все это осело в глубинах памяти. Цукишима и правда почти не вспоминал, а если вспоминал, то непременно становилось неудобно в сердце, как будто кто-то воткнул железный штырь и с упоением прокручивал, доставляя лишь еще больше боли. Воспоминания были заставлены газетными вырезками, новостными сводками, телевизионными репортажами, каждодневными новостями и всё новыми обязанностями, и теперь он правда думал, что забыл. Много лет прошло. Сколько? Случилось это во время рабочей поездки. Цукишима отправился в путь, взяв небольшую сумку с вещами, сел на скоростной поезд, уже на забронированное место. У вокзала его ждало такси с выставленной табличкой, Кею было необходимо лишь сопоставить номер с написанным на памятке, и его отвезли в гостиницу. Поездка почему-то казалась долгой. Вскоре он заснул. В окно через каждые пять секунд проникал удлиняющийся свет фонарей, заставляя внутренне раздражаться и постоянно жмуриться, но проснуться всё никак не удавалось. Кей постоянно проваливался в сон, стоило только открыть глаза и поднять голову, странное дело, должно быть, устал в дороге, подумал он, или не выспался. Вскоре водитель произнёс коротко: «Приехали», и Цукишима проснулся, на ватных ногах выходя из машины и вытаскивая такими же ватными руками сумку. Машина отъехала назад и затем, крутанувшись на брусчатой дороге, скрылась из виду. Цукишима поднял взгляд на гостиницу: небольшое двухэтажное здание, за которым, кажется, было еще одно идентичное, во дворе садик с прудом и цветущими лилиями. В нос ударил запах дыма, похоже, готовилась сауна для гостей. Он коротко пообщался с ответственным администратором, и мужчину проводили в номер. В коридоре гостиницы свет был приглушенным, да и уже давно наступил вечер, время близилось к ночи. Администратор включил свет номера, и в глазах у Цукишимы зарябило. Наконец, попрощавшись с администратором, он закрыл дверь и сел на стул у окна. Устало потёр глаза и попытался оглядеться, но в них теперь было мутно. Как будто все краски померкли, стало на несколько тонов глуше. Цукишима подумал, может быть, это была аллергия или устали глаза за день. За стенами глухо доносились голоса людей, похоже, они что-то праздновали, слышался веселый тон и звук бьющихся кружек. Цукишима умылся и лег в кровать, думая о том, что гости за стенкой не успокоятся и не дадут ему заснуть. В полудреме мужчине почудилось, что доносился из-за стен знакомый тембр. Тяжело было различить слова, да и Цукишиму все более засасывало в сон, который оказался беспробудным. Никаких сновидений. Наутро он обнаружил несколько комариных укусов на лице и руке. Окно оставил открытым. Почему-то было тяжело подняться, затем отправиться в душ. Цукишима был из тех, кто легко встает утром и делает всё необходимое по порядку в течение получаса, словно бы каждая минута была расписана, а действие — выверено. Но ему было до странного ленно. Может быть, во всем была виновата высокая влажность, подумал он. В легкой свободной рубашке и хлопковых брюках он спустился к завтраку. Начало конференции было назначено на одиннадцать, и до этого времени он позавтракал и разобрался, как добраться до нужного места. В саду цвел пышными кустиками гиацинт, белые лилии с желтыми крапинками. Но стоял другой, посторонний запах, который Цукишима улавливал, но всё никак не мог понять, откуда же он шел. Лилии и гиацинты так не пахли. Он подумал, что слишком заостряет внимание на каких-то мелочах, и стоило бы подумать о конференции, пусть у Цукишимы все уже было подготовлено. Так и не поняв, откуда шел этот удушающий сладкий запах, Кей оставил сад позади, повернув к дверям гостиницы и затем остановился. — А я думал, показалось мне или нет, — послышался знакомый тембр. Он всегда разговаривал так, будто беспричинно и нескончаемо со всеми флиртовал, это и раздражало Цукишиму, ведь он, получается, тоже повёлся. — Вот, кто шумел, пока я пытался заснуть, — проговорил Цукишима, взглянув на мужчину. В нос ударил аромат его парфюма, совсем другой, подумал Кей. Взгляда на его повзрослевшее, обтесанное лицо было недостаточно, чтобы окончательно понять, что он совсем другой теперь. Да и Цукишима другой. — Классно же — горы и сауна, почему бы не повеселиться и не напиться пива. Только голова болит немного, — Цукишима кивнул и собирался обойти его, но Куроо двинулся в его сторону. — Уделишь мне немного времени? — Мне нужно собираться, — коротко проговорил Цукишима. Впрочем, до конференции ведь оставалось еще два часа, он обманывал, что спешит. Но находиться рядом с ним мужчине совсем не хотелось — парфюм не нравился и помятая его прическа — тоже, и вообще он другой. Вмиг стало нервно, Цукишима выдохнул и обошел его. Но Куроо повернулся, улыбнулся вот так, как он умел, одним уголком губ, развязно, флиртующе. — Пожалуйста, хотя бы кофе вместе попить. — Обмен любезностями меня не интересует, если честно. Мне несильно интересно, как у тебя дела, и чем ты занимаешься. — А мне вот интересно, — он чуть склонил голову, черная непослушная прядь легла на лицо. — Всего пять минут. Так было и в тот раз. Уговаривал, уговаривал. А потом случилось нечто непоправимое. Они сели на скамью, Куроо принес два стаканчика кофе, на вкус так себе, подумал Цукишима, но хотя бы без молока. Когда Куроо уселся рядом, Кей увидел, что себе он сделал с молоком. Значит, помнил, выходит. Странное жжение обуяло его грудную клетку. — Ты же в Токио работаешь, ведь так? — Угу, — коротко ответил Цукишима. Выпил кофе. Оно все же было ему необходимо. — И ни разу не встретились за все это время, — проговорил Куроо куда-то в сторону, оглядывая сад. — Я, конечно, совсем не удивлен. Но хоть на чашку кофе бы позвал. — А сам-то что? — и тут Цукишима вдруг понял. Он подумал, что рассеянный сегодня какой-то и совсем забывчивый. Плохой знак. На конференции у него нет права на ошибку. — Серьезно? Я звонил, но ты, похоже, сменил номер. Дозвонился до Ямагучи, а он отказался твой номер давать, побоялся, — хихикнул он. — Да, точно. Я совсем забыл, что сменил его. — Если честно, ты мне часто снился, — проговорил Куроо, спрятав взгляд за нависшей небрежной челкой. Ему стоило бы расчесаться или волосы помыть. Цукишима закатил глаза. Все эти романтические вставки на него не действовали, Куроо, похоже, забыл об этом. — Снилось недавно, что я шел за продуктами с тележкой, но в тележке у меня почему-то была сотня резиновых уточек, и тут я увидел тебя и почувствовал себя так неловко из-за своей покупки. Цукишима не выдержал, усмехнулся. — И что дальше? — Ты сказал: «Зачем тебе столько резиновых уток?» и я ответил: «Сам не знаю. Если бы знал, что увижу тебя, не стал бы их покупать», представляешь? И ты ушел. Вот такой сон. Даже во сне ты мне не сказал ни одного ласкового слова! — воскликнул он нарочито эмоционально. Куроо ему, на самом деле, тоже снился, но Цукишима не собирался об этом рассказывать. Самым странным было то, что Цукишиме снился похожий сон, где они встречаются по пути в магазин, словно бы их сны соприкоснулись или же они видели один и тот же сюжет. Но Цукишима никогда не верил в подобное. И все же это была какая-то аллергия или конъюнктивит. В глазах стало совсем мутно, Цукишима часто моргал в надежде, что ему станет легче. В аптеку перед конференцией зайти не получится, подумал он. Цукишиму порадовало, что Куроо его совсем не интересовал, гораздо больше он думал о своем померкшем зрении. — В жизни я бы также поступил, — ответил он. — Точно, я знаю. Просто обидно, что даже во сне ты совсем не выражаешь свои чувства. И до сих пор немного больно. — Так ты об этом хотел поговорить? — Вообще говоря, нет. Просто как тебя увидел, сразу всё вспомнилось. А тебе? — Куроо взглянул на Цукишиму с улыбкой. — Совсем нет, — спустя несколько секунд он продолжил. — Мне нужно идти. — Ага, знаю. Куроо не стал его останавливать. Добравшись на такси до места, Цукишима понял, что находится точно по адресу. У открытых дверей стояли два человека, которые принимали гостей. Цукишима был рад, что хотя бы различает лица, и нашел в толпе по крайней мере несколько уже знакомых людей, поздоровался с ними. Муть в глазах не исчезала. Похоже, это все-таки не аллергия, подумал он. Из-за ряби в глазах и чувствительности к яркому свету конференц-зала глаза начали слезиться, и Цукишима попросил стафф отправиться в аптеку, они с охотой и доброжелательностью приняли его просьбу. И все же из-за своей странной болезни Цукишима немного нервничал перед выступлением и ответами на вопросы. Это было непохоже на него. Такси подъезжало к гостинице, еще за несколько сотен метров Цукишима увидел яркий свет среди темного леса. Только ближе к гостинице он понял, что весь день не ел, и голод подобрался так незаметно и резко или же от нервов Цукишима совсем не прислушивался к себе. Сменив строгий костюм на легкую одежду, он поужинал в летнем кафе у гостиницы. Чуть поодаль звучало море, шум приглушенно доносился до ушей Кея, прохладный вечерний ветер ласкал его шею. Он совсем успокоился, и глазам после капель, кажется, тоже стало лучше. Однако на летней террасе распространялся этот едкий надоедливый запах, щекочущий нос. Цукишима поднялся. Он вдруг вспомнил, что Куроо по несчастью тоже остановился в этой гостинице, и ему захотелось поскорее отправиться в номер и лечь спать. Второй день конференции ожидался послезавтра, по дороге к номеру Цукишима раздумывал, чем заняться днем. Стоило бы взять несколько брошюр на стойке администратора и сходить на горячие источники и в сауну. На балкончике между лестничными пролетами курил Куроо. — Честно говоря, я очень тебя ждал, — улыбнулся он. — Как прошла конференция? — Все прошло хорошо. Только у меня начался конъюнктивит или что-то в этом роде. Короче говоря, я очень устал. — Хочешь выпить немного, чтобы поспать хорошо? Я угощаю. — Я отлично посплю, если ты со своей компанией не будешь шуметь, — Цукишима посмотрел прямо на него. Куроо, похоже, немного был пьян. Уж не злоупотребляет ли он или просто решил так расслабиться? В любом случае, Цукишиму это несильно интересовало. — Спокойной ночи. — Подожди, — тут же проговорил тихо Куроо и схватил Цукишиму за запястье. Кею сделалось дурно. Его запястье обдало огнем, а грудную клетку сдавило, вот так это было. Неожиданно для него. Он вспомнил, что утром, они не здоровались за руки. Но сейчас, стоило только Куроо прикоснуться к нему, Цукишиме стало больно. — Ну, чего? — он подавил в себе нервную реакцию, ему казалось, что Куроо этим лишь только подпитывается. — Я не хочу. — Прости. И все же подумай над этим, хорошо? Цукишима оставил его без ответа. За стенкой не шумели, из приоткрытого окна, покрытого теперь москитной сеткой, доносился мирный однообразный стрекот кузнечиков. Но Цукишима не мог заснуть. В семнадцать лет влюбиться впервые было болезненно. Цукишима правильно думал, что лучше пережить это лет в одиннадцать-двенадцать, как переболеть ветрянкой. Он слышал, что переболеть, будучи взрослым, труднее, да и вообще можно умереть. Цукишима так себя и чувствовал, как будто весь мир теперь ему был не мил. Слишком обострились эмоции. Он ненавидел эмоции. Он ненавидел показывать людям, что он тоже человек. Зная это, они могли его задеть, а пока их бдительность усыплена ощущением, что Цукишиму ничто не коробит, он мог жить спокойно. Но Куроо сделал его совсем другим. Вот так он всегда делал. Так что Цукишима сам себя переставал узнавать. А первый поцелуй вообще-то случился в раздевалке спортивного лагеря. Не самое подходящее место было, в комнате пахло мальчишеским потом, и Цукишима открыл маленькое окошко настежь, брезгливо сморщившись. Он отлично делал вид, что оставаться рядом с Куроо наедине все равно, что остаться рядом с Хинатой — никак на него не влияет и никаким образом не волнует. В окошко влетали мотыльки. Стремясь к лампе и водя хаотичный хоровод вокруг нее, они отдавали большие непредсказуемые тени на желтые стены раздевалки. — Цукки, — проговорил он, — ты так и не ответил: можешь со мной погулять или нет? Днем ранее случилось непозволительное: сильная рука Куроо легла на его плечо, и Цукишима вздрогнул. Пока они отдыхали компанией, сидя на ступеньках лестницы, его рука скользнула к шее, пальцы коснулись волос, подхватывая прядь и накручивая на палец. Отпуская и снова накручивая. Цукишима не двигался и не реагировал, реагирование для него означало проигрыш. Он не собирался поддаваться на уловки Куроо, он именно это и подозревал. Но все же запнулся, когда отвечал пацанам. — Откажусь, — проговорил коротко он. — Устаю после тренировок и хочу спать. Куроо поднялся со скамейки. Тецуро направлялся прямо к Цукишиме, Цукишима это знал, знал, но дрогнуть означало проиграть. Сильные руки взяли его за запястье, телом он навалился, придвинув Кея к железным шкафчикам, влажные губы коснулись его губ. Все же влюбиться уже почти взрослым больнее. Начинаешь вести себя, как полный дурак. Вот и Цукишима немного сошел с ума, иначе как объяснить, что он совсем не отстранился и что Куроо успешно вовлек его в поцелуй. И что губы раскрылись податливо. И что голова наклонилась, чтобы было удобнее ощущать это незабываемое, разрушительное чувство. Куроо опустил руки сначала на его талию, а потом вовсе нырнул под спортивные шорты. Если бы Цукишима позволил себе влюбиться лет в тринадцать, он был бы опытнее и не заскулил в рот, ощущая все эти прикосновения его горячих больших рук. А сейчас, лежа в кровати под легким одеялом, его брал стыд. Цукишима укрылся им с головой в надежде снова позабыть это, заснуть без болезненного ощущения в сердце. Но почему-то не получалось. Проснувшись утром, Цукишима почти сразу понял, что проспал по крайней мере завтрак. Солнце было высоко, его лучи дотягивались до деревянного пола, в воздухе витали пылинки. Было очень жарко, и это ощущение заставило Кея подняться и включить кондиционер. Одиннадцать часов, увидел он на экране телефона. На террасе он попросил подать первое же, что предложила хозяйка, слишком уж хотелось есть. Оглядевшись, Цукишима понял, что в глазах его мутнело всё сильнее, и теперь все вокруг было как бы омылённым, расплывчатым, хоть он и носил очки. Хозяйка подала еду, он попросил брошюру туриста. Ярко светило солнце, Цукишима подумал, что ему следовало бы купить солнцезащитные очки, из-за конъюнктивита возникла светобоязнь. Напрягая зрение, он смог ознакомиться с брошюрой и решил отправиться в небольшой поход по карте, изложенной на дополнительном листке, путь пролегал небольшой, около семи километров, если верить информации. Неподалеку от террасы и сада располагалось небольшое остеклённое здание, по всей видимости, что-то вроде банкетного зала или места для проведения конференций. В окнах он заметил черненькие волосы Куроо, внутри было больше десятка человек. Они что-то обсуждали, горел проектор. Поднимаясь по лестнице на второй этаж к номеру, Цукишима понимал, что в действительности он хочет, чтобы Куроо его заметил. Заметил, что он собирается отправиться в поход и напросился бы вместе с ним. Цукишима усмехнулся: такой детский лепет, подумал он про самого себя. И решил откинуть эти мысли прочь, помывшись под прохладным душем. Приятно было выйти в жаркое лето с влажными волосами. Кожа была охлаждена, настроение улучшилось, и Цукишима почти забыл о своей сумасбродной мысли. — Куда направляешься? — и все же Куроо заметил. Дурацкие мечты Цукишимы всегда сбывались. Он чувствовал себя одновременно провидцем и глупым подростком. — Хочу пройтись по пути, который предложен в брошюре. — Я видел, но так и не сходил. А через три дня мы уже уезжаем. Можно с тобой? — Куроо не дождался ответа, знал, что Кей откажет. — Подожди, Цукки, я сейчас, — и он исчез в здании, быстро взбираясь по лестнице. Наконец вышел, костюм сменив на спортивные штаны и футболку. Костюмы совсем не шли Куроо, подумал, Цукишима или, может быть, он просто отпечатался в моей памяти только в спортивной одежде. Настроение у него было как всегда хорошее, Куроо развязно улыбался. — Спасибо, что подождал. Пойдем. Говорят, по пути будет несколько лавок с мороженым и фастфудом. Цукишима прекрасно делал вид, что все эти события для него не имеют никакого значения. Рабочая поездка, давний знакомый, такое случалось со многими. Они отправились в путь, ныряя в лес по протоптанной тропинке. Деревья широко раскинули свои ветви, и порою им приходилось пригибаться. Жара на улице заставляла эфирные масла полевых трав распространяться по округе, и Цукишима чувствовал обилие самых разнообразных цветочных запахов, сменяющихся по ходу их пути. Куроо тогда позвал его покидать мяч. Цукишима нехотя согласился и все же — согласился же, сам про себя подумал он. Бронзовый закат медленно сменялся сумерками. Кожа Куроо тоже была бронзовая, золотилась в лучах уходящего на покой солнца. А еще у него шелушился нос, оттого кончик его был пунцовый, это добавляло Куроо какой-то мальчишеской непосредственности. Цукишима присел на траву, махнув рукой, мол, мне уже ленно что-либо делать. С досадой он подумал, зачем вообще согласился. Придется снова помыть тело, а еще в глазах у него щипало так неприятно, плакать хотелось. Ему правда хотелось плакать всякий раз, когда он смотрел на Куроо. Это пугало. Ведь Куроо улыбался, был веселым парнем и всегда отпускал вполне себе смешные шутки, а Цукишиме было плохо. Горло саднило от невысказанной нежности. Но он не умел ее высказывать. Ветер в сумерках гладил загорелую разгоряченную кожу Куроо. Рука его осторожно легла на коленку Цукишимы и двинулась к внутренней стороне бедра, сжала кожу под шортами. Внутри у Цукишимы все заныло. Он очень хотел близости, признался сам себе в этом. Но рот его вечно не мог выговорить то, что было действительно необходимо. — Пойдем по домам, — проговорил он, рука остановила движение. — Почему? Не хочешь, чтобы я тебя трогал? Спустя мгновение Кей в сердцах выплюнул: — Не хочу, — и поднялся, взбираясь по холму к тропе. До Цукишимы донеслось. — Прости меня, что я все время вот так настойчив. Ты никогда не говоришь, хочется тебе или нет. От поблекших воспоминаний Кея отвлек голос Куроо. — Ты знаешь, я очень многое хотел тебе сказать. Ну, при встрече или хотя бы по телефону. Но сейчас, получается, все это не имеет уже значения, — улыбнулся он. — Есть у тебя кто-то? — неожиданно спросил Цукишима, чем вызвал у Куроо довольную улыбку. — Не обольщайся, ладно? Я типа поддерживаю разговор. Надо же о чем-то говорить. — И все-таки мне приятно, что ты интересуешься. Честно говоря, никого у меня нет, несколько подружек с привилегиями. Но мы ничем друг другу не обязаны и все такое, — проговорил Куроо. Цукишима смерил его взглядом, мол, соломку себе стелешь? И Куроо добавил, довольно улыбаясь: — Я просто уточняю. Цукишима с облегчением осознал, что совсем ничего не чувствует по этому поводу. Плевать ему было, есть у него подружка или жена, или целый гарем — теперь уже не имело значения. В конце концов Цукишима бросил слишком много сил, чтобы себя самого излечить. Они поели алкогольного мороженого и выпили по маленькой бутылочке охлажденной колы. Куроо несколько раз привставал с хлипенького пластмассового стула и тянулся к стаканчику с мороженым Цукишимы, зачерпывая ложкой. Цукишима лишь шипел и бил своей палочкой по его палочке, а очень хотелось по руке цапнуть. Они отправились далее. С каждой минутой, казалось, становилось всё жарче, и воздух накалился так, что вдали горы и тропы шли волнами. — Почему головной убор не надел? — проговорил Куроо. — Просто не взял его. Уже домой хочу. Куроо снял свою кепку и, чуть растянув, одел на голову Цукишимы. Вихры его волнистых коротких волос теперь торчали во все стороны, и он чувствовал себя глупо и неудобно. Он снял кепку. — Не-не. Давай ты останешься в этой кепке, и мы пройдем еще немного? Я так хочу еще погулять. Над губой у Цукишимы было солоновато, он вспотел. И почему Куроо так хотелось погулять с ним? Разговор шел отвратительно натянуто, и Цукишима лишь только вредничал: почему-то проснулась непонятная, какая-то детская обида, он отвечал уклончиво или коротко, из-за чего закрывал все входы к новому разговору. — Ты знаешь, честно говоря, я тогда думал, что ты — мой идеальный человек. И говорить с тобой было так приятно и так здорово находиться рядом. Я только боялся, как ты отреагируешь на мои прикосновения. Но вот, что было удручающе: ты никогда не говорил, нравятся ли тебе они. Нравился ли я тебе вообще. Вот это меня убивало медленно. Это Цукишиму поразило: казалось, было достаточно того, что он отвечал на поцелуй и что был не против, когда они подрочили друг другу дома у Куроо. То, что Цукишима вообще уделяет ему время и идёт за ним — это уже было подтверждением. Теперь ему было неприятно. Будто бы Куроо воспринимал его легкомысленным. — Мне не нравится то, что ты говоришь, — Цукишима неожиданно развернулся и отправился назад, к гостинице. — Подожди! — Куроо вновь схватил его за запястье, ну почему, почему так ноет кожа, так тяжело на сердце? — Я сказал то, что думал. Я всегда сомневался, имею ли вообще право тебя трогать. Ты бы мог хотя бы раз сказать, но… вместо этого ты просто молча смотрел на меня. Как я уже сказал, ни одного ласкового слова от тебя не дождешься. Цукишиму поражало: как можно было вообще сомневаться? Его щеки тогда горели, и сердце бесновалось, было трудно дышать, он глотал воздух от переизбытка чувств. Никогда, никогда раньше и затем, в будущем, не случалось с ним такого. А Куроо сомневался, любил ли он его вообще. — Как можно было этого не понять? — Цукишима вспыхнул. Было трудно дышать. — Конечно, нравился, — произнес он на духу, — и в этом была моя самая большая ошибка. Куроо отпустил его запястье, вместе они пошли обратно, затем повернули на другую тропку просто, чтобы обратным путем видеть новые пейзажи. Стояла напряженная атмосфера. Куроо сделал еще одну попытку: — Я зайду к тебе в номер вечером? Что ты хотел бы выпить? — Не знаю, — коротко ответил Цукишима. Он чувствовал себя ужасно. Будто с него содрали кожу, и всё на свете теперь делало ему больно и плохо: яркий солнечный свет, летний зной, слова Куроо. — Хорошо, тогда я что-нибудь куплю в баре. Обратно они дошли в молчании. Цукишима закрыл дверь номера прямо перед носом Куроо, глухо послышалось: «До вечера». Он помылся под прохладной водой, смывая это жуткое чувство уязвленности. Ничто не могло сделать его уязвленным, ничто и никогда. Но у Куроо это всегда хорошо получалось. До вечера Цукишима погрузился в работу на ноутбуке. За окном только начали сгущаться сумерки, как в дверь постучались. Он открыл. На пороге стоял, конечно, Куроо с двумя баночками охлажденного пива в одной руке и бутылкой спиртного — в другой. С них стекала капельками воды, руки Куроо были мокрыми. Цукишима молча пропустил его в номер. Цукишима опустился рядом с ним на пол и устало потер глаза: капли действовали лишь некоторое время, вновь перед глазами мелькали мушки, и было всё мутно. — Давай немного посидим, и я пойду спать, ладно? Завтра у меня второй день конференции. — Хорошо. Мне и этого будет достаточно, — проговорил Куроо, улыбнувшись и открутив крышку бутылки. Но в действительности этого было недостаточно; наверное, ни одному из них. На Куроо хорошо смотрелась легкая хлопковая рубашка цвета слоновой кости, она была чуть расстёгнута, лишь на две пуговицы. Голова сначала разрывалась — Цукишима контролировал, что должен проговорить в этот момент, а потом язык стал заплетаться и в итоге он попросту замолк. В голове стало превосходно пусто. — Знаешь, что я еще хотел сказать? Что всё это не проходит вот так бесследно, как тебе хотелось бы. Мы расстались, но я всё равно искал твою макушку в толпе. Вдруг так и произошло бы? Как во сне. Как было бы здорово. Я знал: однажды так случится, что мы встретимся, к примеру, на чьей-нибудь свадьбе, а? — Ну и что бы ты делал? — тихо проговорил Цукишима. Наступила ночь, Цукишима смог дотянуться только до прикроватной лампы, и ее тусклый свет едва ли освещал комнатушку. — Это бы ничего не изменило. — Это да. Ну, а вдруг? Или хотя бы посмотреть на тебя разочек, можно сделать хотя бы это? Разве это так ужасно? — Ну, посмотри, — пробубнил Цукишима и поднял взгляд, встретившись с пытливым пьяным взглядом напротив. И вот застрекотали за окном насекомые, Цукишима заметил это только сейчас. Тянуло едким, пьянящим с улицы, это еще больше затмевало рассудок. Цукишима и рад бы думать, что Куроо просто воспользовался ситуацией, такой вот подлец с кошачьими глазами и обворожительной улыбкой. С бронзовой кожей. С руками этими сильными. И сам же нырнул в эти сильные умелые руки. Они коснулись его плеч, затем спустились к лопаткам, будто нащупывая, нет ли там дьявольских крыльев. У поцелуя терпкий привкус, над губами солоновато от жары. Как же жутко было бы снова чувствовать это прекрасное, когда обещал себе не поддаваться. Но у Цукишимы была пустая голова, и он сделался податливым как прирученный после долгих безуспешных попыток кот. Хотелось выговорить: «Не надо», но Цукишима заткнул сам себя рукой и откинул назад голову. Быстро спускаясь от груди к животу и целуя вдоль дорожки светлых волос, Куроо прильнул к паху, член под одеждой уперся ему в губы. Найдя ими головку, чуть закусил, совсем легонько, а потом любовно прильнул щекой, и по телу Цукишимы пробежала дрожь. По сосудам текла лава. В голове было до того пусто, что он едва ли контролировал собственное тело. Потом он будет раздумывать, сделал бы также, будь он не пьян и в рассудке. Глаза теперь были бесполезны, ими Цукишима не видел никаких очертаний, поэтому закрыл. Они слезились, удушающий запах окутывал и пьянил. Куроо снял с него брюки, прильнув уже к голой чувствительной коже. Горячее дыхание коснулось головки, и это было приятно, а затем — приятней в сто крат. И все же, когда любишь, совсем по-другому ощущается. Мир становится другим — непредсказуемо ярким, потом блекнет, Цукишима не любил непредсказуемость. Куроо навис над ним, у Цукишимы были закрыты ставшие бесполезными глаза, но он поклялся бы, что наяву знал до мельчайшей детали, как Куроо смотрел и как свисали на лбу его непослушные черные прядки. Стрекот кузнечиков за окном вновь в одночасье затих. Голая кожа коснулась его голой кожи, горячий член прильнул к другому. Рука тоже горячая, Куроо сделал несколько постыдных движений, пока Цукишима только на ощупь цеплялся за его плечи и искал губы. И стыдно, что достаточно нескольких размашистых движений, пары минут, чтобы сделалось до одурения прекрасно и пусто. Разлитой на белом не загоревшем животе спермы было недостаточно — Куроо лишь торопливо ее вытер, на несколько секунд уткнувшись лбом в грудь Кея. Должно быть, так победоносно ему было ощущать это сердцебиение и скорое вздымание грудной клетки. Куроо перевернул его на живот и стал выцеловывать спину: место под сомкнутыми лопатками, холмики позвонков, затем родинки алые, рассыпанные в беспорядке. Цукишима их не любил. Куроо же — наоборот. Указательный палец протолкнулся в рот, там еще горячее, Цукишима лишь почувствовал новый прилив возбуждения. Прохладный пол не спасал. Куроо упирался членом в его задницу, и Цукишима заскулил, поддался бедрами назад. До чего легко быть глупым, потом подумает днем Кей, вместо того, чтобы думать о конференции; так легко проживать всё и не размышлять о том, что было правильно, а что нет, что является действием от сердца, а что — лишь велением собственного тела. Член скользил между бедрами Цукишимы; приподняв тело над полом, Куроо додрачивал его член, и вновь Кея оглушило на время так, что не слышался лай собак там, на улице и разговоры людей под окнами. Цукишима теперь слеп и глух. Чувствал только удушливый запах. И ощутив восторг, почти сразу заснул. Проснулся уже на кровати. Первым делом подумал, что Куроо умудрился его поднять и перенести на кровать, протолкнув к стене и заснув рядом. Куроо проснулся почти вслед за Цукишимой. Его взгляд устремился ко взгляду напротив, Куроо улыбнулся, но Цукишима — нет. Он протянул руку, дотронувшись до волос, пальцами накручивая волны. Всегда так хотелось сделать, глядя на них. Куроо однажды задал этот вопрос Акааши, не хочется ли ему, но тот даже не понял, шутка ли это или реальный вопрос. — Мне нужно собираться, — тихо проговорил Цукишима. Ему одновременно хотелось убежать и не прерывать это утро, снившееся ему когда-то. — Хорошо, — также тихо, почти шепотом, проговорил Куроо, — но только пообещай, что вечером мы встретимся. — Не могу обещать, — Цукишима поднялся, садясь на кровати. Куроо уткнулся лицом в подушку, пряча там горькую улыбку, затем поднялся, сделав, что и подразумевал Цукишима — исчез, закрыв за собой дверь. Побаливала голова. Она казалась тяжелой, боль распирала в затылке, Цукишима выпил таблетку и закапал капли в глаза, протер стекла очков, но вновь всматриваясь в пейзаж вдали, обнаружил замутненный взор. Невозможно. Не стоило пить. Может быть, уже возраст не тот, подумал Цукишима, но в действительности он редко болел и не жаловался ни на что, кроме падающего зрения. К тому же, удушающий аромат под окном будто стал еще сильнее или так ему попросту казалось, настолько запах уже забился в носу. Во время конференции он едва ли различал людей вокруг, его глаза слезились от софитов конференцзала и ярких мониторов коллег. В комнате отдыха был приглушенный свет, ему стало легче, и общаться с новыми знакомыми стало чуть приятней. Цукишима наконец не плевался раздражением в окружающих людей и поделился собственной визиткой и брошюрой от компании. Он почти забыл о Куроо. Но на сердце было тяжело или даже невыносимо. Если абстрагироваться, как абстрагировался от замутненного зрения, Цукишима мог вытерпеть это ощущение, но оно оказалось изнуряющим, выматывающим, и вечером его раздражительность поднялась, и стало также невыносимо общаться с людьми. Пора убираться, подумал он. Покинуть досрочно конференцию, сославшись начальству на плохое здоровье? Или покинуть гостиницу, чтобы не встречаться с Куроо случайно или специально. Соблазн был. По дороге домой такси попало в пробку. Он почти не заметил это время простоя, находясь глубоко в своих мыслях. Стемнело, от этого его глазам стало легче, и исчезла муть. Но по возращении вновь вернулась. Он поужинал, ощущая, что в глазах стремительно мутнеет. Теперь Цукишима связывал муть в глазах с удушливым запахом, который никто не замечал. Он внимательно рассмотрел небольшой сад у летней веранды, откуда исходил запах и, срывая по лепестку от растущих цветов, принюхивался, но так и не нашел источник столь удушливого и сладкого. На открытой площадке между этажами стоял Куроо. Он произнес: — Вот смотрю на тебя, как ты цветочки нюхаешь, сразу хочется тебе целый букет подарить, — улыбнулся он. — Не стоит. Возможно, на какие-то из этих у меня аллергия. — Печально. А мне так понравилось тобой любоваться. — Хватит, — произнес Цукишима. Он не хотел это слышать, его сердце неизбежно привыкало. Чтобы подняться на второй этаж, пришлось столкнуться с Куроо на площадке. Он этого совсем не хотел, но другой лестницы не было. Поймай меня. Нет, оставь меня в покое. Скажи что-нибудь, не говори, хоть слово, оставь меня. В голове было тоже мутно. Теперь Цукишиме было слишком жарко, до того жарко, что хотелось лечь на холодный кафельный пол, чтобы хоть как-то охладить своё тело. На лестничном пролете его поймал Куроо — взял за руку. И Цукишима не дернулся, не мог. Ему было это приятно, так приятно, что тошно от собственной слабости. — Цукки, — произнес он почти шепотом, так сладко и мило было это его «цукки», обволакивающе приятно. Нельзя поддаваться. Горячая рука Куроо двинулась от запястья выше, и он притянул Цукишиму к себе за локоть. От локтя порхнула к талии, пальцы чуть оттянули ремень на брюках. — Можем подняться к тебе? Цукишима прикрыл глаза. Они ужасно устали. Закрыв глаза, он мог ощущать хотя бы небольшое облегчение. Прикосновения Куроо отдавались восторгом внутри, прикосновение ангела, благословение бога. Он взял Куроо за руку. Кровать совсем узкая для двух больших мужчин, подумал Цукишима. Куроо сел на его бедра, тяжесть эта от желанного тела делала Кея ненормальным. Возбуждение распространялось по его телу и достигало самых кончиков пальцев, и эти пальцы дрожали, когда он расстёгивал ширинку на джинсах. Улыбка Куроо развязывала ему руки. Цукишима закрыл глаза, он больше не хотел смотреть на свою слабость в упор. И Куроо наклонился за поцелуем. Опалив дыханием, горячо поцеловал. Кею вдруг вспомнилось, как они выбежали на пробежку вечером и затесались в пролеске. Цукишима помнил это ощущение — влажная земля, щекочущая трава, муравей ползущий, вверх по ноге, Кей стоял на коленях и отсасывал ему прямо в том пролеске, настолько Куроо сделал его другим, развязным, смелым. Рука на затылке, пальцы перебирают кудряшки там. Цукишима знал, что Куроо это нравилось, это заставляло Цукишиму улыбаться. Куроо даже заставлял его улыбаться. Это не хотелось признавать. — Я все еще тебя люблю, оказывается, — проговорил тихо Куроо. — Так больно и так хорошо мне еще никогда не было и ни с кем. — Лучше бы ты молчал, — проговорил тихо Цукишима, усмехнувшись. — Это правда, — улыбался Куроо. Они помолчали, Тецуро лишь поглаживал его затылок. — Цукки. — Что? — И все-таки я не хочу молчать. И расстаться навсегда после этой случайной встречи не хочу, Цукки. Цукишиме захотелось, чтобы он заткнулся, но Куроо продолжал: — Я не искал встречи с тобой, знал, что ты всего, что со мной связано, избегаешь. Но в конце концов, увидев тебя, я теперь даже готов смириться с тем, что ты не говорил мне слов любви. А когда мы ругались, не говорил, что тебе не нравится. Ты вообще ничего не говорил, — он уткнулся лбом в спину Цукишимы. — Это самое ужасное, знаешь? Это заставляло меня сомневаться, так ли я тебе вообще нужен. Я правда хотел однажды услышать хоть слово, но все что я слышал — это колкие твои фразочки и тишину, когда требуется ответить. Я и сейчас хочу услышать хоть слово, но я готов забить на это, настолько мне хочется быть с тобой. Оказывается, хочется быть с тобой. Цукишима не умел выражать свои чувства словами. А в школе за сочинения ему всегда ставили сотню и снимали иногда пару баллов за ошибки. Но это совсем другое. В горле были нужные слова, но никак не могли вырваться, как птички, на волю, как будто его не научили. Цукишима силился их выговорить, двигал бессмысленно губами, но не получалось, и в комнате звучал лишь стрекот кузнечиков с улицы да смех детишек на летнем кафе. Сауна грелась, пахло деревом. — Мы с ребятами завтра уезжаем, — заговорил вновь Куроо. — Пожалуйста, можешь дать мне свой номер? По приезде встретимся? Цукишима молчал, ничего не получалось сказать. — Все, что мне нужно, чтобы ты сказал, нужен ли я тебе, Цукки. Это несложно. Если ты скажешь «Нет», я всё пойму. Ты же знаешь, я всё пойму, я оставил тебя тогда в покое, как ты и просил. Ничего не получится, если ты не скажешь. У Цукишимы ничего не получилось. Он закрыл глаза, он даже не смог сказать: «Уйди, давай потом». Куроо поднялся с кровати. — Ладно, я тогда пойду. Мы завтра утром уезжаем, после завтрака. Если захочется, найди меня в кафе. Дверь тихонько закрылась и настала тишина. Цукишима чувствовал смесь разочарования, обиды и злости и бесконечной нежности в то же время. Разочарования, потому что Куроо не понял всё сам, детская обида за то, что он не читал мысли и попросту предоставил Цукишиме выбор решать. И нежность, потому что он все же говорил так мягко, словно бы Цукишима никогда не поступал с ним плохо, но это было неоднократно. Посреди ночи Цукишима резко поднялся. Во сне его горло стискивали ветвящиеся стебли растения, и во сне же он перестал дышать, проснувшись, он понял, что и дышать наяву не может. Язык распух, он открыл рот и стал глотать воздух, но распухший язык мешал. Тогда Цукишима выбежал на улицу, опустился на землю, нависая над цветами. Его сердце бешено стучало, он боялся, что вдохнуть не получится, он чувствовал этот удушливый запах совсем близко по мере того, как отгибал цветы в поисках того самого. Лишь тусклый свет фонаря освещал поиски источника жуткого запаха, который никто не чувствовал. Наконец он нашел: маленькие белые цветы в пышных соцветиях источали сладкий отвратительный запах, Цукишима потянул за стебель с силой и вырвал с корнем, отпрянув и падая на землю. Откуда здесь появился багульник, подумал Цукишима. Он откинул растение за забор, некоторое время его руки пахли им, он поднялся в номер и умылся, с усердием потер руки. Наконец он перестал чувствовать этот запах, и в глазах стало проясняться, и он вновь стал дышать полной грудью. До утра Цукишиме безмятежно спалось. Прозвенел будильник, открыв глаза, Цукишима почувствовал себя лучше. Но тут же в голову ударило воспоминание о разговоре с Куроо этой ночью. Предстояло сделать выбор, но Цукишима не хотел делать его. Он хотел, чтобы Куроо решил все за обоих, это заставило Цукишиму усмехнуться, настолько ему было противно от самого себя. Это было совсем не по-взрослому. Но может быть, Цукишима и не такой взрослый, как он думал раньше. Вероятнее всего, они уже уехали. Кей поднялся и умылся неторопливо, в конце концов, разве Цукишима обязан за ним бегать? А обязан ли Куроо бегать за Цукишимой в попытках удостоиться его любви? Он посмотрел в окно — на веранде собирались знакомые лица, возможно, они еще только собирались уезжать? Вскоре к воротам гостиницы подъехал небольшой маршрутный автобус. Похоже, за ними, подумал Цукишима. Было ужасно больно внутри. Так больно, что ему хотелось заплакать, но он бы не простил себе подобную слабость. В конце концов он совсем не умел говорить о любви, как Куроо. Куроо был идеален — красив, умён и невероятно мил, нежен с ним и никогда не делал больно. Такой идеальный, что становилось стыдно за свое молчание. Он сделал запись в блокноте, оторвал листок. Быстро спустился по лестнице, но, выйдя на улицу, выровнял шаг, будто бы вовсе не он чуть не упал с лестницы впопыхах. — Куроо? — они складывали сумки в багажное отделение, Куроо повернулся. Он лучезарно улыбнулся. Так улыбнулся, что сделалось приятно на душе, легко. — Вот… моя личная почта. Цукишима протянул небольшой листок Куроо, тот принял его, мельком посмотрев и засунув в карман джинсов, усмехнулся: — Ты такой старомодный. Ну кто сейчас переписывается по почте? Цукишима нервно поправил очки. — Если что-то не нравится, выкинь листок. — В таком случае… а ты вообще будешь ждать моего сообщения? Просто скажи, будешь или нет. Цукишиме потребовалось сделать огромное усилие, чтобы произнести: — Я очень жду, — но почему, почему было так трудно произнести столь простые слова. Цукишима чувствовал себя слабым. Он не хотел больше этого. Куроо с нежностью на него посмотрел. Всё в Куроо было пропитано этой нежностью. — До встречи в Токио, — произнес он.