***
— Ну здравствуй, плутовка! — в трубке слышится бодрый голос Трексии. Я сонно натягиваю одеяло на лицо, и сильнее зажмуриваю глаза. Какого чёрта она так бодра с утра? Это просто преступно! — Чего тебе? Я сплю! Трель очаровательного, заливистого смеха раздаётся в моём смартфоне. Под закрытыми веками я сразу вижу эти алые, растянутые в широкой улыбке, губы. Такой красивой быть тоже преступно. Всё в этой особи против природы, даже против нашей. Бесконечное соперничество и бодание меня веселит, но тот трепет, который я испытываю, глядя на эту рыжеволосую бестию, обычно мне совсем не свойственен. — А я вот новости смотрю, и кофе пью, хочешь кофе? Я пришлю к тебе курьера, с доставкой завтрака и свежих цветов. — Какой кофе, Трес? Мне нахрен не нужен кофе. Мне нужен сон! Демоница снова смеётся, и я гадаю, это солнечные лучи, заглядывающие в окно моей спальни, греют мне щеки, или этот звонкий, чистый смех. — Ладно, ладно, не ворчи. Не хочешь кофе, получишь на орехи. Скажи, милая, какого чёрта в новостях очередной досуха высосанный мужик? Вот ведь проклятье! В голосе моей собеседницы больше нет привычной ей игривости, нет ласкающей слух мягкости, только сталь. — Молчишь? Разве мы с тобой это не обсуждали, Виксария? Думаешь, я смогу вечно выгораживать твою аппетитную попку из этих историй? — Прости, я не рассчитала силы, — я закатываю глаза. — Мозг свой там ищешь? — смеётся Трес. Я в испуге подскакиваю и оглядываю спальню. Как она догадалась? — Можно подумать, я тебя не знаю. Все эти твои недовольные мордашки, ухмылки, капризно надутые губы. Не расстраивай меня больше, дорогуша, я ведь могу и разозлиться. — Какой ужас, — саркастично говорю я. Трексия тут же поддаётся на манипуляцию. На самом деле, мне это льстит, нежно гладит мою гордыню по шерсти. Могущественная демоница, которая старше меня на три столетия, ведётся на такие простые уловки. Хочет на них вестись. Это добавляет перчинки нашим отношениям. Мы ни подруги, ни коллеги, мы просто две бездушные оболочки, что по какой-то причине тянутся друг к другу. Это непривычный тип связи. Когда кто-то ищет твоего общества, потому что ты, это ты. Так было только с Ксантеей, с которой я была вместе две сотни лет. Потерю которой теперь не заполнить и тысячами грешных душ. — Маленькая плутовка, постоянно язвишь мне. — А ты постоянно получаешь от этого удовольствие. Я поняла, что ты злишься, но я могу положить трубку и продолжить спать? Мы можем разобраться с этим позже, а не в… — я смотрю в верхний угол своего смартфона, — Черт, Трес, семь утра! Семь долбанных утра! — Ты можешь положить трубку, но только после того, как ответишь положительно на моё приглашение. Ты всё ещё должна мне кучу бабок, красавица. А с учётом того, как бодро ты куролесишь, твоего активного согласия больше не требуется. Считай, что ты по крупному проштрафилась. Отказа я больше не приму. — Хорошо, я поняла, я расплачусь, любым способом, который ты сочтешь нужным, — я пренебрежительно фыркаю, — Становись в список моих клиентов, занесу тебя в очередь. Ммм, может бы в… никогда? Тебе подходит? Её предложение давно висело между нами. Но она впервые настояла. Сама я никогда не ответила бы на него положительно. В этом новом мире я познавала большой спектр эмоций, и некоторые были для меня совсем загадкой. К примеру, почему работая в эскорте, именно перспектива сексуальной связи с Трексией, заставляла меня чувствовать себя, виноватой перед Ксантеей? Словно бы я предаю всё, что между нами было, хотя эта связь такая же, как и многие другие. Встреча, после которой мне простят крупный заём, а может быть, ещё и чаевые дадут. Какое глупое слово. Как и всё в этом мире. Встреча с Трексией тот же секс, ничего личного, только выгода. Ну и у нее хотя бы из-за рта не пахнет, это я точно знаю. — «Никогда» — мне не подходит, освободи свою субботу, — выводит меня из размышлений приказной тон Трес. Вот теперь она и правда злится, — Не вынуждай меня повторять дважды, я устала скакать перед тобой на задних лапках. Я сообщу о месте и времени. Демоница кладёт трубку, а перед моим мысленным взором всплывает её разъяренное лицо. Я довольно улыбаюсь. Ничего, пусть позлится, ей полезно. В дверь звонят. Я с раздраженным стоном скидываю голые ноги с постели, мой стон, конечно, больше похож на рёв раненого медведя. Я топаю так громко, что, наверное, даже соседи снизу чувствуют моё недовольство. Какой ещё червь вздумал беспокоить меня?! Рывком распахиваю дверь. Перед лицом встаёт настолько огромный букет из роз, что за ним я даже не вижу курьера. Но чувствую смрад его души. Этот запах впитывается в каждый миллиметр моей кожи. Сразу же хочется мыться. Я не такая неряха, как люди. Отодвигаю в сторону букет, разглядывая невысокого роста курьера. — Квартирой ошиблись? — спрашиваю я сладким голосом, и вижу, как стекленеют его глаза. — Нет, это точно вам, — его голос отстранен, он смотрит сквозь меня, опьяненный своими фантазиями, в которых я только что стала главной героиней. — Хм… от кого? Слышу, как из соседней квартиры выходит жилец, недолго думая, затягиваю посыльного в свою квартиру и захлопываю дверь. Только сейчас замечаю, что во второй руке он держит высокий бумажный стакан из кофейни. Провожу пальцами по бархатным лепесткам роз, они цвета губ моей дарительницы. Мне не составило труда сопоставить цветы и наш с Трексией разговор. — Противная какая девка! — я со злости топаю ногой, хотя внутри показного гнева против воли что-то мурчит, — То разговаривает со мной в приказном тоне, как с жалким человечишкой, то цветы дарит! Курьер всё так же не двигается, он словно муха, застрявшая в паутине, будет стоять здесь хоть до завтра, пока я не позволю его иллюзиям прекратиться. В центре букета торчит небольшой кусочек глянцевого картона с золотыми вензелями по краям. Беру в руки короткое послание. «Орион–Люкс, королевский пентхаус, суббота, десять вечера. И прекрати постоянно злиться, заработаешь себе мимических морщин. А будешь бесконечно скалиться, вот так, как сейчас, нос и вовсе гармошкой будет. Приятного аппетита, плутовка, жду встречи.» И отпечаток алой помады. Когда я подношу кусок картона к носу, я не думаю, почему я это делаю, я — есть высшее существо, и я делаю всё, что захочу. От помадного отпечатка пахнет косметической отдушкой. Немного арганового масла, миндаля, и чего–то неуловимо-цветочного. Запах наполняет лёгкие и первичная волна злости снова идёт на убыль. Тонна косметики на моём туалетном столике пахнет также, она в принципе вся пахнет одинаково, но запах этой помады мне нравится больше всех. Я хочу себе такую же. Да. Бережно кладу картонное послание внутрь кармана пижамных штанов. В глубине себя зная, что могу позволить покупку десятка таких помад, однако, ценность для меня будет иметь только эта картонка. Волна возвращается, грозя смыть меня. С тех пор, как я попала в Сильверпорт, я вообще всегда злюсь. — «Приятного аппетита»?! Дрянная девчонка, я тебе что, коза?! Не поживать ли мне розовых листьев?! Выхватываю у застывшего курьера из рук кофе, снимаю крышечку и отпиваю горячего напитка. Я просто дьявол во плоти, если не выпью с утра кофе. Трексия выбрала нежный напиток с медовым сиропом и большим количеством молока, он будто снова щелкнул меня по носу, говоря в голове голосом Трексии «Не злись, плутовка, морщинки будут». Плечи, наконец, расслабленно оседают, а на губах появляется спокойная улыбка. На телефон приходит сообщение. На этом контакте у меня стоит красное полыхающее сердечко, иногда, в зависимости от настроения, я переименовываю его в «стерва», и всё то же полыхающее сердечко. Какое ребячество, чем дольше живу среди людей, тем больше тупею. «Кстати, этот парень, как тебе аромат? Пару недель назад вышел на свободу. Ни семьи, ни друзей. Такого точно никто не хватится. Ты же ещё не успела перекусить цветочными листьями?» Теперь улыбка на моих губах становится более хищной. Взгляд курьера на секунду проясняется, и инстинкт самосохранения заставляет его дернуться, но прийти в себя я ему не позволяю. Поддев кончиками пальцев щетинистый подбородок, я довольно заглядываю в глаза своей жертве. — Ну привет, подарочек, — воркую я так сладко, как только могу. Этот не умрет в агонии, у меня хорошее настроение, — Всë будет быстро, мой сладкий, — и на выдохе впиваюсь в его губы. Когда безжизненное тело падает на пол, я уже довольно насвистываю, думая лишь о том, что эта рыжая стерва знает толк в ухаживаниях.***
Вечность может быть нудноватой, скучноватой, ленивой, вязкой и однообразной. Но эти два дня до субботы кажутся мне вечностью, умноженной на два. Утром я чувствую себя очень нервно. А привычная злость ввинчивается в каждый мой раздраженный жест. Я громко хлопаю дверьми, рычу на каждый звук из общего коридора, чувствую полное отсутствие аппетита, что, вообще-то, мне не свойственно, и не могу сконцентрироваться ни на одном деле. За время пребывания в этом мире я полюбила кондитерские видеоуроки, и спустя четыре месяца, множество потраченных зеленых купюр, и парочки случайно отравленных мною бездомных собак, я уже могла делать вполне симпатичные капкейки, и даже могла в плохонький тортик. Как вам такое, м? Вся в муке, от рогов до копыт, насвистывая бодрые попсовые (слово-то какое) мотивчики, по утрам я пеку тортики, а ночами, с тем же энтузиазмом, выкачиваю души из мужчин и женщин. Передника в цветочек не хватает. К слову, местная культура мне тоже пришлась по вкусу. Электронные коробки волшебным образом показывали все, что захочешь. Но и эта магия не всегда мне давалась. При некоторых моих запросах, коробка выдавала красную надпись «родительский контроль». Как-то раз я спросила Трексию, как починить эту проклятущую штуку, на что она расхохоталась как никогда раньше, и спросила, какой запрос я делала. От чего-то я тогда ужасно смутилась, и бросила трубку. Но зато коробка показывала мне множество разных людских сюжетов, смешных, страшных, страстных. Они меня завораживали, и…злили, поступки некоторых людей за гранью моего понимания. Так проходили мои выходные, я пекла себе капкейки и смотрела коробку. Мне нравилась музыка. Какое диво, здесь она звучит по просьбе, и без людей, звучит для тебя одной, только у тебя в ушах, и ей можно ни с кем не делиться. А еще смартфон — ручная коробка, отнимал ужасно много времени, и в какой-то момент, я начала понимать, почему люди хватают эту хрень с утра, даже не почистив зубы. Многое здесь было удивительно, но слишком сложно. Как бы мне не нравились коробки, кексики, метро и музыка в ушах, я все равно мечтала вернуться в Валантис. Здесь мне было одиноко, иногда дико, а иногда… я притворялась, будто Тея еще там. И все, что мне нужно — это отыскать дорогу домой. Она встретит меня, раскинет руки в стороны и громко засмеется. Тогда моя вечность снова пойдет быстрее, будет не такой вязкой и горькой. Я скроллю новостную ленту в коробке, не задерживая внимания ни на чем. Какое дурацкое слово, как и слово «чаевые», как и слово «метро», которое звучит так, будто корова злится, и слово «дурацкое», у них тоже, дурацкое. До вечера еще много времени, а я уже не знаю куда себя деть. Почему-то именно сегодня я постоянно вспоминаю Тею и Валантис. Кексы не приносят мне удовольствия, а все просмотренные мной людские сюжеты только раздражают. Вместе со злостью и переживаниями внутри меня, затапливая слезами глаза, расползается печаль, и… ревность. Это мне совсем не нравится, я ревную себя к Трексии. Ревную, потому что есть повод. Но, я только для Ксантеи, так было двести лет, так будет и дальше. Экран смартфона расплывается перед глазами, по щекам бегут соленые капли. Я всегда была вспыльчивой, но мокрые дорожки так отвратительно щекочут щеки и шею, что это бесит меня до зубного скрежета. Не совладав с собой, я швыряю телефон в стену, он отлетает он нее, как мячик, и улетает куда-то под диван. Теперь он не смотрит мне в лицо глазком фронтальной камеры, а значит, можно плакать. Много, горько и надрывно, до боли и царапин, сжимая в руке прощальный подарок Ксантеи. Ее потеря ощущалась во мне, как потеря части тела. Умом ты понимаешь, что эту часть уже не вернуть, но фантомные ощущения всегда с тобой. Хочешь упрямо идти к своей цели? Но вдруг понимаешь, что у тебя всего одна нога и костыль. Хочешь протянуть руку новому существу? Но культя только сотрясает воздух, руки-то нет. И ничего не выходит, ты никуда не движешься. Потому что отныне только ползешь, и теперь всегда будешь одна, потому что никого не хочешь.***
Итак, тряпки. Вечер накрыл Сильверпорт, повсюду светятся неоновые вывески, за окном медленно кружатся снежинки, а я хмуро смотрю на гору свой пестрой одежды. Я очень полюбила наряжаться, в этом мире принято скрывать тело. Весьма странные традиции для тех, кто без зазрений совести лжет, завидует, придает, жадничает. Но голое тело у них тут неприлично. Очень, очень странные люди. В Валантисе тоже одевались, но вокруг их обряда облачения тела в тряпки было меньше диковинных правил. Многое из того, что делали люди в Валантисе, мне казалось умным. К примеру, сапоги в лесу, где всюду колючие ветки, змеи и гнус, это удобно. А вот ворох платьев, которые какого-то дьявола деляться на коктейльные, вечерние, повседневные, и деловые, это — какая-то немыслимая дурь. Еще я не раз замечала, что в определенной одежде люди хотят друг друга больше, чем без нее вовсе. Очень, очень странные люди. А еще эта раса изобрела кроссовки! Словно босой ногой ступаешь, но ничего не колется и не царапается. И видимо в противовес своей гениальности создали шпильки. Надеюсь, изобретателю отрубили голову. Но тряпки я полюбила, как и туфли, а потому скупала самые невообразимые и эффектные наряды. Чуть позже заметила закономерность наряд–чаевые, и стала «шоппиться» с удвоенным рвением. Однако сегодня мне не нравилось ничего. Я не хочу наряжаться для Трексии, но я не хочу выглядеть блекло на её фоне. Это платье — слишком скромно, это — слишком вульгарно, слишком ярко, слишком мрачно, или просто «слишком». Волосы меня тоже злят. Собранные в высокий хвост, они оголяют щеки, а тело я себе выбрала круглолицее и плотное, теперь жалею, потому, что рядом с Трес, и ее изящным скульптурным лицом, выгляжу как хомяк. Распущенные же волосы имеют большой объем, отчего голова огромная и кудрявая, я как не стриженный баран. Волосы не подходят к платью, платье не подходит к сапогам, и опять все сначало. Дьявол! От злости снова рычу и несколько раз подпрыгиваю на месте, громко топая. Понимаю, что нужно срочно успокоиться, лишь когда с очередным прыжком, вместо мягкой пятки на паркет приземляется копыто. Тут–тук–тук. Глубоко выдыхаю и снова ощущаю хрупкой, девичьей ступней прохладу гладких досок. В конечном итоге останавливаюсь на коротком платье цветом дорогого, людского металла. Огромный вырез удачно демонстрирует полную, бледную грудь, кулон Ксантеи отражает искусственный свет и привлекает к ней внимание, свою кудрявую солому, я забрала в высокий хвост. Довольно оглядываю себя в зеркале. Слишком ли это? Да. Но лучше слишком хорошо, чем слишком плохо. Это для себя, не для Трес. Захлопывая дверь своей квартиры, я думаю о том, что в Валантисе, мне, возможно, теперь тоже положено носить тряпки, уж слишком я много лгу в последнее время, стала совсем как… человек.***
Я говорила, что люблю метро? Забудьте! Бесконечное количество цветных узлов, то сходятся, то расходятся в разных точках, и сводят меня с ума. Какие-то придурки присвистывают мне вслед, но я слишком занята распутыванием изображенных на карте узлов. И вообще, откуда сегодня столько людей? Мне не хотелось чтобы свидание с Трексией прошло слишком интимно, но я забыла, что ему будет предшествовать поездка на метро. После этой давки границы слова «интимно», обычно, очень размываются. Люди толкаются в вагоне, я чувствую, что моя прическа начинает лохматиться, и пытаюсь сдержать себя от гнева, и не выкачать души из каждого, кто наступил мне на ногу. Ко всему прочему, выхожу из подземки с другой стороны от отеля, и теперь меня от него отделяет широкая проезжая часть. Почему сегодня все так? Значит ли это, что мне не нужна эта встреча? Я же изначально ее не хотела, надо было отказать. Я чувствовала интерес Трексии, но понимала, что не могу ответить взаимностью. А теперь весь вечер складывается против меня. Да и платье все-таки дурацкое, а еще я опаздываю. Прическа наверняка выглядит ужасно, и почему я не поехала на такси? — Так и знала, что ты не поедешь на такси, и почему ты все усложняешь? — мягкий голос с легкой смешинкой раздается у меня за спиной. Трексия выглядела великолепно. Мы не виделись пару недель, но за это время, я забыла какое впечатление она каждый раз на меня производит. Удивительно, что сугробы не разливаются ручьем вокруг этой особи. Рыжей гривой можно спалить, пожалуй, пару небольших городов. На ней белоснежное кашемировое пальто, под ним неизменно дерзкая мини юбка и высокие красные сапоги. Руки расслабленно лежат в карманах, и выглядит она так, будто никогда не мерзнет. Хотя сама я уже чувствую, как морозец кусает мои затянутые в тонкие колготки икры. — Я думала, ты будешь ждать меня в номере, — стараюсь, чтобы мой голос не выдавал радости от того, что меня встретили. Трес закатывает рукав своего пальто и указывает на дорогие часы. — Тик-так, Виксария, как непрофессионально. — Мне казалось, мы встречаемся сегодня как подруги… — меня отчего-то больно кольнул тот факт, что она сразу же перешла к «делу», несмотря на то, что я и сама не хотела, чтобы во встрече было что-то личное. — Как подруге я присылаю тебе подарки, справляюсь о твоих успехах, отвечаю на глупые звонки по ночам, и прошу тебя о встречах. Но ты все это упускаешь из виду и всегда мне отказываешь, — в ее голосе хоть и звучала обида, но на губах все равно была теплая улыбка, — К тому же, я знала, что ты снова выпрыгнешь не там, где надо. Хотела прислать за тобой машину, но тогда бы ты приехала еще злее, фыркая, как спесивая кобыла. А меня утомляет каждый раз усмирять твой характер. Я показательно цокаю, так громко, чтобы она услышала, даже несмотря на хаос и шум большого города. Она смеется. — Твои мурашки порвут колготки, если ты все так же будешь стоять столбом. Трес уверенно подходит ко мне, берет меня под руку, словно мы пару столетий уже вместе, и ведëт меня обратно в подземный переход. На платье у меня лишь легкий полушубок, и его длина не уступает в дерзости юбки Трексии. Когда мы смешиваемся с шумным потоком людей в переходе, она наклоняется к моему уху, и обжигает его своим дыханием. — Отличные ножки, кстати.***
В холле отеля обстановка мне кажется непривычной. Сегодня в людях как-то особенно превалирует похоть. Я чувствую ее из каждого угла, в котором обнимаются и целуются парочки. Хмурюсь, другие пороки сегодня почти не имеют запаха, и это для меня в новинку. — Трес, что с ними? У них начался период сношения? Они ищут пару для потомства? Трексия заливается восторженным хохотом. Консьерж окидывает нас строгим взглядом, но наткнувшись на Трексию, сразу узнает в ней гостью пентхауса, а потому раболепно и фальшиво расплывается в улыбке. Волна чужой зависти так сильно бьёт в ноздри, что у меня кружится голова. —Да, — Трес все ещё хохочет не в силах справится с собой, — Иными словами, День влюбленных. Праздник у них сегодня такой. Я замедляю шаг, растерявшись. День влюбленных? Она пригласила меня на встречу в день влюбленных? Мы разве влюблены? Факт того, что людская раса сегодня чествует любовь, меня одновременно и смущает, и странным образом радует. Мне приятно, что Трексия выбрала такой день, хоть я и не понимаю вложенных в него смыслов. — Я почти не чувствую в людях других пороков. — Да, они считают, что любовь очищает, делает лучше, — демоница оглаживает меня ласковым взглядом, — Как знать, может, раз в столетие они и бывают правы. Наши шпильки щёлкают почти в унисон по мрамору холла, пока мы движемся к лифтам, а мое любопытство подначивает меня задавать все больше вопросов. — У них есть какие-то особые традиции в этот день? Жертвоприношения? Трексия снова хохочет и я злюсь, этот смех заставляет меня чувствовать себя глупо. Она так давно в этом мире, она застала первое появление коробок с человеческими сюжетами. Тогда они действительно были похожи на коробки, большие и пузатые, и картинки были только чёрно-белые. Конечно, она лучше меня понимает что происходит, но неужели нельзя быть чуть более терпимой к неприспособленности своей подруги? — Извини, — борясь со смехом, пытается извинится она, а на нас уже обращают внимания гости отеля, — Просто ты такая смешная, — она проводит пальцами по моей щеке, — Я покажу тебе сегодня все особые традиции. Двери лифта закрываются за нами с мягким звоном. Роскошь пентхауса встречает нас приглушённым светом. В огромные панорамные окна смотрит ночной город. В помещении странный булькающий и вибрирующий звук. Я думаю о том, что уже слышала такой. Этот белоснежный булькающий котел люди называют джакузи. Хочу задать очередной вопрос, но уже слышу в своей голове бойкий смех Трес, и решаю промолчать. Демоница кокетливо улыбается и помогает мне снять полушубок. Глядя мне в глаза, приседает на пол, предварительно сильнее задрав юбку, и расстегивает мне сапоги. Она смотрит на меня снизу вверх, но даже при этом я отчетливо ощущаю, кто тут хозяйка положения. Я не могу отвести взгляда от ее гипнотических серо-зеленых глаз. Освободив мои ноги от обуви, она оставляет скромный поцелуй у меня на колене, и подаёт мне пушистые, мягкие тапочки. Быстро сняв верхнюю одежду, проходит в глубину зала, где на небольшом подиуме стоит булькающая ванна. На стеклянном столике рядом нас уже ожидает запотевшая бутылка розового шампанского. Она молча и терпеливо ждёт, пока я осмотрюсь, и буду готова сама начать разговор. Трексия выглядит почти незаинтересованной в происходящем, но в полумраке я слышу, как чирикает зажигалка, и в пальцах теперь тлеет огонек тонкой дамской сигареты. Едкий запах всегда раздражает мои чувствительные рецепторы. — Как ты можешь травится этой дрянью? — не выдерживаю я и прерываю затянувшееся молчание. — Ну ты же справляешься с поеданием кексиков каждый вечер, — она улыбается, — Смотри, Виксария, однажды сапожки на икрах не сойдутся. Я раздраженно фыркаю. Она знает, что я сама выбрала эту оболочку, как и знает, что эта оболочка не может ни похудеть, ни поправиться, ведь в конечном итоге, это просто иллюзия. Но она все равно зачем-то шутит. Я не стану пленницей этой очаровательной улыбки, ни сегодня, ни завтра, никогда. Будто прочитав мои мысли, Трексия тяжело вздыхает. — Если ты не заметила, я не прошу тебя спать со мной. Все это время я лишь просила о твоём внимании. Секс же мне доступен в любое время, и для этого мне даже не придется прилагать такие усилия, — она обводит рукой роскошный зал, как бы говоря «ну же, посмотри, как я заморочилась». — В таком случае, я совсем не понимаю, чего ты от меня хочешь. Я уже говорила тебе, что не ищу больше любви. Я свободна, я одна. Мне больше не нужен камень, прикованный к щиколотке, который при любом удобном случае потянет меня на дно. Я уже там, Трексия. Если однажды мне придется спуститься глубже, я просто не вынесу. Любовь — привилегия сильных и смелых. А я хочу печь тортики, трахаться без привязанностей, смотреть человеческие сюжеты, и плакать только по ним, а не по себе. — Я не хочу быть твоими кандалами, плутовка. Я хочу, чтобы ты не была одинокой. Сильные и смелые, говоришь? Ты их видела вообще? Как ты думаешь, моя сладкая булочка, почему в этом идеальном мирке, где любви, по твоему, достойны только сильные и смелые, ты все ещё не умерла от голода? Я молча смотрела в окно. Конечно, в этом мире людских пороков было даже больше, чем в Валантисе. В нашем мире люди сводили все свое простое существо к выживанию. Мы были до них, мы будем и после. Но человеческая раса хрупкая, ей нужно тепло, еда, крыша, а потому стоило только появиться «главному чуду природы», как оно начало изобретать. Укрытия от непогоды, костры, что готовят мясо, оружие… Время в моём мире уже достаточно новое, чтобы люди умели создавать себе одежду разных кроев, строить довольно прочные дома, изобретать навыки охоты, рыбалки, практиковать медицину. Но даже Валантис, в котором все так просто, иногда может погрязнуть в дрязгах. Но здесь… Мозг человека научил его преследовать собственную выгоду, ненавидеть, завидовать, научил его науке убийства. Мозг человека создал религии и обряды, и оправдал ими страшные науки и поступки. Вот почему тут мы всегда будем сыты. Чем дольше развивается эта хрупкая раса, тем больше она плодит вокруг себя сложностей, традиций, озлобленности и войн. Если иметь возможность перемещаться между мирами, то в Сильверпорт можно заглядывать как на шведский стол. Тут люди спокойно убивают за зелёные бумажки, а значит, наш обед всегда свежий. В то время как в Валантисе рог изобилия всегда на какое-то время бывает конечный. Люди объединяются против непогоды, эпидемий, объединяются на охоту, чтобы накормить потомство. Иной раз нужной души за весь день не найти, тут же я с такой проблемой пока не столкнулась. Трексия молчала, она видела, как я распутываю «цветные узлы метро» в голове. Наверное, она хотела сказать мне что-то важное, но я пока не понимала, что. — Подойди давай, хватит стоять у порога, я хочу выпить. Я подошла к ней, и она с лёгким хлопком открыла бутылку шампанского, наполняя мой бокал до краев. Такой странный у них этот напиток. Пузырьки бьют в нос, потом мучает отрыжка, но мне нравится, он сладкий, после него липнут губы и пыльцы, а ещё немного горят щеки. Отставив свой бокал на столик, Трексия начала раздеваться, попутно непринужденно болтая. — Рассказать тебе все тайны человеческой души, дорогуша? — шелковая блузка, напоследок обняв ее плечи, плавно скатывается к ногам. Трексия изящным движением перекидывает ногу на ногу, и на секунду я успеваю заметить, что под юбку она белья не надевает, впрочем, как и под блузку, — Большая часть этих пар имеют дома, потомство и свою пару. И ты даже не представляешь, как сегодня ломятся от посетителей дешёвые мотели, в которых люди пытаются утолить свой голод. Даже за шумом вибрации джакузи я слышу, как расстегивается молния на ее юбке, и та тоже соскальзывает на пол. Трес, довольно расставив руки в стороны, немного кружится, желая продемонстрировать свой «наряд». Я без тени смущения рассматриваю ее грудь, тонкую, аккуратную полоску рыжих волос на лобке, у нас не принято прятать наготу, и пару мы выбираем не по телу. А потому оболочки очень вторичны. Трексия была красивой, и я не могла это оспорить. Но я четко чувствовала, что не ее напряженные соски вгоняют меня в краску, а тембр голоса, который она выбирает для беседы. Добрый, доверительный, мягкий. Словно она готова разделить со мной все тайны этого мира, разбавить мое одиночество, стать той, кто всему научит, и ничего не попросит в ответ. Она снова закуривает, второй рукой берет свой бокал, и лениво забирается в джакузи, при этом не растеряв своей хищной грации ни на секунду. — Милая, если ты собираешься там стоять, то займись делом, спинку мне потри. — Ещё чего! — я буквально задыхаюсь от возмущения. Одним движение снимаю с себя платье, слышу, как по плитке бьются многочисленные пайетки, когда оно падает на пол. Снимаю кулон Ксантеи, не хочу, чтобы камень помутнел из-за воды. От взгляда Трексии это не укрывается, и она грустно улыбается. Будто все обо мне знает и все понимает. Мое тело погружается в горячую ванну, сажусь напротив Трексии, прижимаясь ближе к борту, чтобы между нами было как можно больше расстояния. Теперь пузырьки повсюду и это щекотно, но и приятно. Перевешиваюсь через борт и забираю свой бокал с напитком. Трексия с сигаретой в пальцах делает вид, что она задумчиво стучит по подбородку. — Так о чем это я? Ах да, люди, — она говорит это настолько пренебрежительным тоном, будто только что прихлопнула муху глянцевым журналом, — По утру они вернуться домой, чтобы продолжать лгать и предавать, не все, конечно, не всë так плохо… пока, — она довольно улыбается, — Давай копытце. — Ммм? — сонно спрашиваю я, поддаваясь блаженной неге пузырящегося котла. Трексия тушит сигарету в воде и лениво скидывает ее за борт ванной, туда же ставит и свой бокал. Острые коготки царапают мою пятку под водой, и приподнимают ногу на поверхность. Она упирает мою стопу в свою мягкую грудь, и слегка массирует. Я делаю ещё один большой глоток шампанского и из меня вырывается стон удовольствия. Где-то под пальцами ноги, я чувствую упругий, как горошина, сосок. А она спокойным тоном продолжает. — А ещё люди хранят тайны. Кто-то крошечные и безобидные, вроде любовницы в шкафу, а кто-то мрачные и тëмные, вроде той же любовницы залитой бетоном в бассейне. Но они все равно продолжают делится на пары. Не ограничивают себя в удовольствиях, очень многие даже не считают нужным наказывать себя за свои проступки. Не от того ли они придумали закон? Не справились с собственной природой, и пришлось снова изобретать. Законы — как наказания, религии — как прощение. И даже если не это всë, и какая-то часть этой расы действительно не черства душой, то поверь, булочка, нет ни одной особи, что хотя бы раз не завидовала. Что в сердцах не проклинала, или той, что хоть когда–то не ненавидела и не злилась. Можно быть сильным и смелым, и при этом быть серийным убийцей. Одно другое не исключает. Так почему же себя ты вычеркнула из списка достойных любви? — Я не считаю себя недостойной, я считаю себя не желающей. — Врушка. — Ты убиваешь ради собственный выгоды, ради желания набить свое брюхо. Считаешь себя лучше людей? Трексия гордо вздергивает подбородок. — Лучше всех прочих, в принципе. Мы хищники, дорогуша, нас создала природа. И создала до людей, для того, чтобы когда они появились, мы регулировали эту бесконечную популяцию, делали мир чуть чище и приятнее. Я — санитар этого леса, если тебе так будет угодно. Хорошее я у природы не заберу, я ее дитя, а вот плохие побеги матери не нужны. — Сколько гордыни, — я чувствую, как острый ноготь проезжается по моей стопе, — С такой-то внутренней батарейкой, ты пожалуй, можешь быть полностью независима от питания. Трексия целует большой палец моей ноги, а потом с озорством его прикусывает. — Чувство собственного достоинства, плутовка, ты все напутала. Совсем молодая, и ничего не знаешь. Я смущенно отвожу глаза, снова она пытается меня уколоть. — Ты пытаешься выглядеть лучше меня, вся такая невинная овечка, с курчавой копной, — демоница смеётся, — За гордыню меня осуждаешь, за голод. Я такого не прощу, даже тебе. Ты такая же хищница, но прикидываешься хрупкой розой. — Зачем же ты меня, такую раздражающую, все ещё пытаешься соблазнить? — я хочу выдернуть свою стопу из тонких пальцев, но хватка железная, и по покатой спинке ванной я скатываюсь под воду. Вынырнув на поверхность, злобно отплевываюсь, мокрые волосы налипли на лицо, и вместе с каплями воды теперь плывет косметика. Замечательно. Можно подумать, сегодня я недостаточно позорилась. — Не соблазнить, Виксария, а быть рядом. Я хочу, чтобы ты была у меня, а я была у тебя. Понимаешь? Быть друг у друга, уничтожить скорбь и одиночество. Стать единой силой. — Отпусти, хватит! — мне, наконец, удается с силой выдернуть ногу, и я с грацией слона выбираюсь из ванной. Вода выплескивается на плитку, мои ноги оставляют после себя мокрые следы, но мне все равно. Я не хочу, чтобы Трексия видела, как мои глаза снова наполняются беспомощными слезами. Кто бы мог подумать, что у пустой души, помимо всего прочего, могут быть рваные, гнойный края. Они только–только затянулись слабой коркой, но их снова растревожили, лишая меня всякой возможности дышать. Эта боль, она всегда такая внезапная, настигающая меня каждый день и сгибающая пополам, переламывающая на двое хребет. Высотки уходят в ночное небо, разрезая его светом окон, снегопад прекратился, ночь выглядит спокойной и тихой. Спящей. В отражении стекла я вижу свое обнаженное тело, и хрупкую фигуру Трексии, которая приближается ко мне осторожно, как к дикому зверьку. Она мягко обнимает меня. Прижимается ко мне мокрым телом, и я чувствую, как мои нежные ягодицы колят короткие волоски ее лобка. Трексия оставляет пару мягких поцелуев на плече и заглядывает в мои глаза, которые отражаются стекле, ее подбородок укладывается на мое плечо. Он так идеально ему подходит, словно так должно быть. Я обхватываю себя руками, будто мне холодно, хотя на самом деле, я хочу оградить себя от ее объятий. Уберечь себя от очередных кандалов, которые закуют меня чувством вины и предательства, которые камнем скорби потащат меня на дно. — Мы никогда не будем друг у друга, Трексия. Тебе ли не знать, что в нашей работе всегда будут десятки, и десятки других. Мы не можем дать друг другу то, чего ты хочешь. Так к чему тогда все это? Конфеты, букеты? Я ценю твое внимание, но уж будь добра, отыщи чувство собственного достоинства среди гордыни, и прекрати добиваться ту, кто не ответит тебе взаимностью. Она лишь улыбается мне в отражении стекла. — Маленькая колючка. Тебе ещё предстоит узнать, что те, кто раздевают тело, и те, кто раздевают душу, это, как правило, совершенно разные существа. Счастливчик тот, у кого все совпадает. Но это большая редкость. Я могу предложить тебе свободу, крепкое плечо, никакого осуждения, и я могу принять твою боль. Я знаю, что не смогу заменить ее. Знаю, и даже пытаться не буду. Вместо этого я буду делиться. Я готова делить место внутри тебя с Ксантейей. Только позволь мне. Я смотрю в темное стекло, вижу бледнокожее, утонченное лицо Трексии, вижу ее нежную улыбку, и на секунду оно сменяется смуглым озорным личиком с карими глазами. По этому лицу бодро рассыпаны веснушки, волосы веселыми пружинками вьются по плечам, а улыбка такая широкая, что даже пухлые губы превращаются в тонкую полосочку. Это лицо такое родное, оно было со мной всегда. Тея. Я протягиваю руку к стеклу, желая коснуться, боюсь обернуться, ведь внутри себя я знаю, что это лишь иллюзия моего тоскующего мозга. Касаюсь пальцами прохладного стекла. Ксантея в ответ утвердительно кивает и исчезает. Меня душат слезы. Трексия зовёт меня «маленькой», даже несмотря на то, что рядом со мной, она выглядит хрупкой куколкой из музыкальной шкатулки. Я выше, шире в плечах и в фигуре, но при этом я чувствую себя так, что если сейчас она разомкнет объятья, меня сдует ничтожной слабой песчинкой, в этом странном, чужом мире. Я крепче сжимаю ее руки, знаю, что пора уходить, но кутаюсь в этих объятьях как птенец в безопасности своего гнезда. И Трексия с пониманием убирает руки. Как будто все чувствует, как будто ей не нужно слов. — Иди, я закажу машину. Спасибо тебе за вечер, — я не слышу в голосе ни обиды, ни разочарований, лишь спокойное принятие того факта, что для меня ещё слишком рано. — Спасибо, прости… Я спешно натягиваю на себя платье, позабыв даже о колготках. Завязываю узлом всё ещё влажные волосы. И спешу быстрее убраться, пока не предала ту, что всю жизнь любила. — Виксария! — Трес тормозит меня у дверей, — Ты забыла, — в ее протянутой ладони кулон Ксантеи. — Все это, делает тебя той, кто ты есть. Эта боль не уйдет никогда. Со временем станет легче, но облегчение это будет не освобождающим, а во спасение. Однажды, ты просто не найдешь в себе силы больше скорбеть. И тогда, я буду рядом. Я забираю кулон из протянутой руки, и сжимая его в ладони, кладу в карман шубы. — Машина ждёт, не простудись, — демоница встаёт на цыпочки и целует меня в лоб. С тем же трепетом и лаской, с которой люди целуют своё потомство. Как семью. Я киваю, и покидаю пентхаус, впервые за долгое время почувствовав, что хочу раздеть свою душу.***
Хвост кожаной плетью врезается в снежные шапки, побеспокоенные снежинки носятся белой крупой по всей крыше. Как только снежный танец прекращается, я снова со злостью ударяю по непритоптанному снегу. Копыта ритмично барабанят по внешнему фасаду дома, на крышу которого я влезла в пьяном угаре. Скоро уже рассвет. Фонари погаснут, безумие большого города снова оживет. Ночь — как лучшая подруга, спрячет все неприглядные человеческие тайны, и обо всём смолчит. Я сижу на краю крыши и жалко напиваюсь. Дешёвый коньяк обжигает горло и ложится на ранее выпитое шампанское. Голова кружится, но я жду, когда мне станет ещё хуже. Рядом со мной небольшая коробка из кондитерской, в ней несколько черничных чизкейков, которые постепенно утопают под снегом, что валит, не переставая. Наверное, не лучшая идея закусывать коньяк кисломолочкой, но мне не грозят ни несварения, ни простуды, ни похмелье. Если я и умру, то наверное только от тоски и стыда. Теперь, когда я допустила эту встречу, мне стало ещё хуже. Это больше не что-то образное, это поддержка и верная спутница, которая уже сказала, что будет ждать меня вечность. Как я могу заставить её столько ждать? Очередной обжигающий глоток, я морщусь, коньяк стекает по подбородку, пара капель сбегают в декольте. Отламываю пальцами кусочек творожного десерта и безразлично жую. Какая жалость. Венец природного замысла, сидит и надирается людским пойлом, объедаясь сладостями до тошноты, и размазывая по грязным щекам потекшую от слез тушь. На зуб попадается кисловатая ягода черники, и вихрь воспоминаний стирает холодную зимнюю крышу, заменяя её на солнечный лес. Ксантея хохочет, она сплела нам венки из какого-то сорняка. Я говорила этой балде, что это не цветы, но ей всегда было всё равно. Она умудрялась видеть лучшее вокруг себя, была искренне влюблена в каждую глупую букашку. Я всегда шутила, что Ксантея родилась «не на той стороне». Разве может быть демон таким беспечным? Вечно смеющимся и бесконечно добрым? Мать природа всё перепутала, вместо рогов Ксантея должна была получить острые длинные уши. Она как всегда отмахивается от меня, и ползая по поляне, собирает чернику прямо в подол своего простого льняного платья, которое она умыкнула у кого-то из деревенщин. Я знаю, что стопы и колени мы потом не отмоем неделю. Присаживаюсь рядом, и закидываю в подол еще пару ягод. Синие от черники губы Ксантеи так привычно мне улыбаются. Ветер бросил пригоршню снега в лицо. Бутылка почти опустела. Я рычу. От досады, от бессилия, от того, как быстро я нашла себе другую, как быстро её предала. А в голове голос Трескии: «Будешь бесконечно скалиться, нос гармошкой будет.» Со стоном прячу замёрзшее лицо в тёплых ладонях, над большим городом медленно поднимается солнце. Какой дурацкий этот ваш День влюбленых.