Телефон

Изредка ему везёт, и он успевает до того, как всё случится. Но надеяться на это нельзя - чем сильнее надеешься, и чем яснее осознаешь эту надежду, тем реже это происходит. Однажды, думает он временами, случится что-то неизбежное - он нарушит какое-то правило, скажет что-то, чего нельзя было говорить, или просто исчерпает отпущенный ему лимит, кто знает. И тогда телефон замолчит навсегда. С начала вечера он сидит в каком-то баре в центре, где подают технический спирт и пахнет палёной рыбой. Названия он давно не запоминает - нет смысла, ни в названиях баров, ни улиц, ни в именах людей. Если они и повторяются, он давно утратил им счёт. Старик, которого он вытащил из-под автобуса, пытается скупить для него весь бар. Будто правда верит, что его жалкая жизнь сегодня изменилась от того, что его выволокли за шкирку обратно под затяжной дождь, шлифующий город в мутную сизую картинку, где едва различишь перекрёсток. Старик совершенно не против оплатить ему выпивку, снять сколько угодно девчонок, парней, да хоть владельца этой забегаловки. И, конечно, он готов слушать. Любую дикость, добросовестно кивая и иногда даже задавая вопросы, чтобы и вправду не пришлось платить владельцу. - Вот оно как, - качает он головой и цокая языком. Актёр он не слишком хороший, но старается как может. - А в тот раз, значит, пожар? - Обвалившийся эскалатор при пожаре в торговом центре. Прижало балкой и сломало несколько рёбер. А какой-то мудак пнул напоследок так, что одно пробило лёгкое. - А до того бандиты. Или нет? - Да, пожалуй. Любители подпольных боев без правил. Но они как раз не стали пачкать руки - затравили собаками. - Это, получается, всегда какие-то люди. Он думает пару секунд. - Нет. Однажды это была какая-то болезнь. Настолько быстрая, что я ещё успел увидеть морговский ящик изнутри. Старик качает головой и пододвигает ему стакан с какой-то мутной жижей, похожей на отраву. - Не дай бог так умереть. Да и вообще... Это он тоже уже слышал. - Вообще? - Он поднимает голову и растягивает губы в кривой ухмылке. - Ты каждый день встречаешь людей, которые умрут. Через год, или завтра, или через минуту у тебя на глазах. Думаешь, ты чем-то отличаешься от них? - Ну, зачем сразу... - Старик примирительно выставляет перед ним ладони. - Послушай, что я сказать хотел. Ты складные вещи говоришь. Прямо мудрые, так ведь мало кто про это столько думает, пока молодой. Только ты бы, знаешь что? - Он чуть наклоняется вперёд, понижая голос, который начинает наполняться лживым сочувствием. - Не рассказывал бы эти все истории каждому встречному, а? Про смерти эти, собак, морги, про детей этих, которые тебе глаз... - Не веришь мне? - Он по-прежнему криво усмехается, но ощущается эта усмешка так, словно от горла вверх прошла трещина. Старик не замечает, что он сжимает предложенный стакан в ладони, как снаряд. - Ну, про меня-то ладно. Мне, может, и правда недолго жить осталось. Но сам-то ты - хороший ведь человек, видно, тебе много в жизни ещё предстоит сделать. Так зачем самому себе... Стакан лопается в его руке, с глухим звоном вспарывая осколками его ладонь. Больно, сука. По-прежнему больно. Он резко поднимается и оглядывается, но похоже, эту выходку заметил только хмурый бармен за стойкой и старик, теперь испуганно бормочущий что-то на своём месте. Тусклый свет на пару секунд мигает, будто по всему миру вокруг проходят лёгкие помехи, но почти сразу возвращается в своё недоделанное состояние. Не слушая больше, он поднимается с места, с шипением выдёргивает из ладони самый крупный осколок стакана и кидает в морду старику. Может, даже и попадает. Без разницы. - Здесь есть телефон? Бармен смотрит на него без особой радости, но всё же через несколько секунд показывает пальцем в сторону выхода. - За углом. У поворота в переулок. Выходя из бара, он по привычке оглядывается, чтобы не оказаться к кому-то ближе, чем на метр. И, заматывая руку оторванным краем своего джемпера, думает - как мерзко, если на этот раз это будет заражение крови. Может, переулок у сомнительного бара - это и не худший вариант. Там, по крайней мере, тебя могут пырнуть заточкой в печень так, что всё закончится довольно быстро. Хорошо бы на этот раз побыстрее. Уцелевшая кабинка телефона-автомата покрыта кривыми граффити с одной стороны почти полностью. Вокруг валяется привычный мусор, кирпичная стена здания за кабинкой ощерилась беззубыми ошметками старых плакатов и листовок. Переулок в двух шагах будто создан для тех, кто мечтает лишиться и целостности своего тела, и кошелька. Трубка под тусклой лампочкой, грязно-серая и захватанная, выглядит так, словно утратила способность работать ещё лет двадцать назад - до того, как ею, вполне возможно, проломили чью-нибудь голову, оставив в корпусе кривую трещину. Телефон звонит. Резко, почти истерично, звонок за звонком уходит в пасмурные уличные сумерки, надрываясь так, что если бы этот звонок имитировал человек, он давно порвал бы голосовые связки. Один за другим, с почти одинаковыми интервалами. Больше всего на свете ему хочется взять трубку. Телефон звонит, каждым сигналом будто отсчитывая оставшиеся минуты, снова и снова, и он смотрит на дребезжащий кусок пластика со смесью нежности, ненависти и страха. Больше всего на свете он боится, что, взяв трубку, услышит там только тишину. Он успевает. Почти в последний момент, когда пауза между надрывными звонками длится на секунду дольше, он вдруг приходит в ужас от мысли, что это может быть его последний шанс - и он рывком хватает трубку, тяжело дыша и вжимаясь в кабинку, плотно прижимает её к уху. - Ты слышал звонок? Я знал! Я не думал, что смогу пробиться... Я думал добраться до станции, но оно так быстро меняется, я не понимаю... Ты ведь знаешь, что делать. Ты всегда знаешь. Почему всё так меняется? Я ждал, я думал, эта штука станет такой, чтобы я мог услышать, но они её уничтожили через пару часов... И я не успел... Ты слышишь меня? Почему ты не сказал мне, что нужно сделать? Голос мальчишки, резкий, растерянный, звенит в трубке натянутой струной. Слова кажутся бессвязным бредом, но он слышит их не первый раз, и он понимает. - Почему ты не отвечал? Я ведь единственный, кто помнит... Кто знает... Ты злишься на меня? Поэтому не стал говорить, что будет? Я подвёл тебя. Но ведь не может быть, что только из-за этого... Ведь не может? Это происходит каждый раз. Он мог бы сказать, что не может - но это ничего не значит, потому что если один из них потерял рассудок, то и второму беречь уже нечего, иначе бы этих разговоров просто не могло бы быть там, где каждый из них оказался. Что эти редкие звонки - сами по себе знак, что всё ещё хуже, чем казалось, ведь они подтверждают, что прошлое - по-прежнему существует, что судьба каждого из них всё ещё лежит каменной петлёй на шее, и эта петля всё ещё затягивается. Что пара часов - это не быстро, это порой целая жизнь, и даже её редко когда успеваешь получить и ещё реже - осознать. Каждый раз он не знает, что может теперь сказать. - Я не понимаю, почему. Я не понимаю... Только что я видел, они смотрели на меня, у них были знакомые лица, но сейчас я даже не могу отличить... Я иногда беру в руку телефон, а оказывается, что это была... - Доппио, - тихо говорит он, и мальчишка прерывает своё торопливое бормотание на полуслове. - Скажи мне... Чего ты боишься больше всего? Хриплый резкий голос в трубке крошится почти в шёпот. - Сойти с ума, - проговаривает он наконец. - Я каждый раз думаю, что всё, конец... Потом просыпаюсь и понимаю, что это всё была неправда, и что мне приснилось, наверно... И это происходит снова. Это когда-нибудь прекратится? Скажи мне. Кроме тебя, ведь никто не понимает, что происходит. Это... - Ты привыкнешь. - Он прислоняется к стеклу кабинки с той стороны, где оно ещё прозрачное. - Я знаю это. - Чт... - Я ведь привык. Несколько секунд в трубке звенит тишина. Сквозь пыльное стекло он смотрит на посветлевший участок неба, где ветер разогнал облака как раз, чтобы можно было увидеть летящий над городом самолёт. - Доппио, - говорит он, не отрывая взгляда от неба. И мальчишка, о котором даже не ясно, существует ли он и существовал ли когда-нибудь где-то, кроме его головы, хрипло спрашивает: - Что?.. Самолёт приближается. Двигатель, кашляющий дымом из-под его закрылок, оставляет за ним неровный чёрный след, и с каждой секундой становится всё яснее, на какой район города он упадёт. И он падает очень быстро.