***
— Этот дистрикт всегда самый худший, — вздыхает его мать, закатывая глаза и жестом подзывая Безгласого чтобы тот подлил бледно-зелёной жидкости ей в бокал. — Я бы его и вовсе пропустила. Светловолосый мальчик в ответ тоже закатывает глаза. За прошедшие годы он наловчился избегать свою мать, и та в основном отвечает ему взаимностью. Идеальной капитолийке вроде неё обычно нет дела до изувеченного сына. Совместный просмотр Жатвы, пожалуй, их единственная традиция. Он игнорирует её острую реплику и склоняется ближе к экрану, всматриваясь в толпу, как он делает на протяжении последних трёх лет, надеясь хотя бы мельком увидеть девочку, которая поселилась в его снах. Это её первая Жатва, но он за неё спокоен. В конце концов, он имеет определённое влияние на президента. Дедушка ему ни в чём не отказывает. — Вик Хоторн! — Радостно выкрикивает помпезная сопровождающая, и он смотрит, как толпа расступается, давая дорогу худощавому темноволосому парню, который так сильно похож на ту девочку, что его сердце испуганно ускоряется. Он уговаривает себя, что в этом нет ничего необычного. Он знал, изучая ту местность, что такая внешность типична для жителей Двенадцатого. — Мадж Андерси! — Сопровождающая вызывает второе имя. — Чтож, — его мать с довольной ухмылкой на лице обращается к его отцу, — это уже куда интереснее. Дочка мэра? Даже для такого захолустья это неслыханно. Он слышит, как отец бормочет что-то в ответ, какое-то замечание, но ему становится так легко, что он расслабленно откидывается на спинку мягкого кресла. Правда, ему бы так хотелось увидеть её хотя бы на минутку. Он уже начинает подумывать, не вернуться ли ему в свои комнаты, когда на площади, транслируемой на экран, происходит какое-то смятение. — Доброволец! — Полный отчаяния крик доносится с экрана. — Я доброволец! Он раскрывает глаза от удивления. Такого раньше не было. Происходит что-то беспрецедентное, и от этого пронзительного голоса у него щемит сердце. Нет. Он смотрит, как она занимает место плачущей мэровой дочки, которая блестящими от слёз губами произносит имя, что на вкус словно лучшее его воспоминание. Китнисс. Он видит её, и она прекрасна. И он решителен.***
Она заходит в главный зал, сопровождаемая Эффи Тринкет. Лучезарная и пестрая, Эффи искрится едва ли не до боли в глазах любого, кто на неё посмотрит. Но её трудно ненавидеть – настолько её переполняет искренняя радость и гордость от того, что её наконец заметили, что она наконец получила победителя. По другую сторону – Хеймитч, её уже подвыпивший хмурый ментор. Он уходит прочь, едва заприметив стол с булькающим вулканом шипучей жидкости. Она пытается чувствовать к нему признательность, он спас ей жизнь, и она ему благодарна, но всё чаще она сравнивает его с жестяными контейнерами, в которых поставляют зерно и масло из Капитолия – он словно оболочка, несущая в себе ресурсы, но сама по себе абсолютно бесполезная. Ей двенадцать. Она напугана и ошеломлена. Её называют самым молодым победителем в истории. Аккуратно направляясь к центру комнаты, она осматривается вокруг себя широко раскрытыми затравленными серыми глазами и растерянно моргает от ярких вспышек направленных на неё фотоаппаратов. Она улыбается и кивает покрытым стразами и перьями людям, которые неугомонно щебечут, улыбаются своими белоснежными зубами и усмехаются глядя на неё сверху вниз. Ей кажется, словно она превратилась в марионетку, которую она как-то видела в Котле: она чувствует себя такой же куклой на ниточках, двигающейся в соответствии с кивками и жестами Эффи, которая настаивает, чтобы Китнисс общалась, развлекала, благодарила, интересовалась спонсорами, которые спасли ей жизнь. Она покорно пробует все предложенные ей деликатесы: кусочек говядины, обёрнутый толстым куском солёного сыра; устрица, начинённая сладким и сочным крабовым мясом; жемчужинки рыбьих яиц на хрустящем ломтике запечённом хлебе. От икры, – ах, точно, так это называется, – её мутит, но от хлеба на глаза наворачиваются слёзы. Это напоминает ей о доме и о всём хорошем, и ей становится так плохо и горько. Изысканные закуски можно было бы назвать лучшей едой, что она когда-либо пробовала, но она чувствует как её желудок, сжавшийся за голодное время, проведённое на Арене, скручивает спазмом. Она пытается улыбаться, отведывая блюда, символизирующие павших трибутов – детей, которых она убила. Таких же детей, как она. Как парень из Первого, который мог бы быть на её месте и есть сытное оленье рагу, популярное в Двенадцатом, если бы только тот лук со стрелами в последнюю секунду, словно по волшебству, не оказался перед ней, позволяя ей точным выстрелом в глаз прикончить огромного карьера. Её прицел тогда был точным, как никогда прежде. На последнем кусочке тоста с икрой Китнисс едва сдерживает очередной позыв тошноты и сверкающая фиолетовая женщина перед ней корчит лицо от отвращение. Эффи неодобрительно хмурится, и Китнисс пытается улыбнуться в ответ, выдавливая из себя лишь слабую полуухмылку. Кажется, она этого больше не выдержит. Все эти улыбки, обжорство, сальные взгляды, следующие за ней на каждом шагу, пока она блуждает по залу, здороваясь с незнакомцами. Ей хочется к сестре, к маме, ей хочется… — Привет, — произносит мягкий голос прямо над её ухом. Она вздрагивает от ощущения теплого дыхания на своей коже, и поворачивается к источнику звука, замечая, что окружившие её причудливые капитолийцы внезапно замолкли. Она судорожно набирает в грудь воздуха. Это тот мальчик. Пит. Она впивается в него глазами. Эффи бубнит что-то о манерах, но тот самый мальчик стоит прямо перед ней, и она уже не видит ничего кроме широких лесов, одуванчиков и обещаний. Он протягивает к ней руки, и она падает в его объятье, теряя толпу вокруг них из поля зрения. Она не видит ничего кроме него. — Сработало, — шепчет она. — Что сработало? — Его голос звучит успокаивающе, убаюкивающий, как сказка на ночь. — Наше желание, — говорит она ему в шею. От него пахнет чем-то пряным и тёплым. — В каком-то смысле, — с улыбкой в голосе говорит он. Он немного отдаляется от неё, чтобы подтянуть наверх штанину, раскрывая её взгляду металл протеза. — Думаю, сойдёт, — добавляет он со смешком, который может сойти за вопросительный. — Ты идеален, — серьёзно говорит она, кладя ладонь ему на щеку. Он расширяет глаза, удивлённый прикосновением, прежде чем закрыть их, прильнуть к ней и снова посмотреть на неё. Его глаза такие же голубые, как она запомнила. А она хорошо их тогда запомнила. Он берёт её за руку и аккуратно тянет её за собой сквозь толпу и прочь от них к тёмному коридору, который охраняют двое миротворцев. Они молча кивают мальчику, когда он проходит мимо них. — Это что, сон? — Спрашивает она, когда он заводит её в позолоченный лифт. Этажи проносятся мимо них и она прижимается к нему ближе, надеясь, что ей это не снится. — Нет, — его голос приносит ей незнакомый комфорт и он улыбается, глядя на неё, — всё по-настоящему. — Где мы? — Осторожно спрашивает она, когда они выходят из лифта в одну из самых богато изукрашенных гостиных, которые она когда-либо видела. Одна только эта комната с лёгкостью обгоняет по масштабам весь пентхаус в тренировочном центре. — Здесь я живу, — попросту говорит он, поворачиваясь к ней. — Я подумал, может тебе захочется убраться подальше от всего… этого, — объясняет он, заботливо ведя её к обитому бархатом дивану. Он усаживает её, задерживая прикосновение на её косе. — А нас не наругают? — Она зевает, прикрывая глаза. Она так устала. Может, Эффи не будет против, если она всего лишь немного вздремнёт. Он смеётся и тёплый звук его смеха укрывает её, словно одеяло. — Нет, Китнисс. — Ты изменился, — бормочет она, и роняет голову ему на плечо, словно это магнит, когда он садится рядом с ней. — Это из-за тебя, — шепчет он, но она думает, что, должно быть, плохо его расслышала. — Это хороший сон, — она пытается остаться в сознании, но она так устала. Она не спала с самой Арены, и этот диван такой удобный, и Он рядом с ней такой тёплый и хороший, ведь это её мальчик, её желание… — Тогда спи, — говорит он, гладя её по волосам. И она засыпает.***
Она резко просыпается, в панике раскрывая глаза, чувствуя, как по коже ползут мурашки. Она до сих пор слышит детские крики, слышит острый звук спуска тетивы, когда она послала стрелу Катону в глаз, и отвратительный хлипкий звук, который последовал при попадании, совсем такой же, как бывает с белками. Пит навалился на неё в глубоком сне. Его рот раскрыт, мягкие губы едва-едва прикасаются к её ключицам. Она поворачивает голову и еле удерживает себя от вскрика. — Мой внук заботится о вашей судьбе, юная победительница, — тихо произносит президент Сноу в сумраке комнаты. — Удача на вашей стороне. Неужели это очередной страшный сон? Она закрывает глаза. Больше никаких кошмаров, решает она, и засыпает.***
Никто её не ругает. Когда они просыпаются, Пит впервые рассказывает ей, кто он такой. Он прямо говорит ей, что президент Сноу – его дедушка, не стесняясь, но с небольшой тревогой, как если бы он рассказывал ей, что будет на завтрак, не будучи уверен, что предложенное соответствует её вкусу. Она молчит какое-то время, прежде чем спросить его, что это значит. — Ничего, — говорит он, — и абсолютно всё.***
Пит ей не соврал. Его родство с президентом не влияет ни на малейшую деталь между ними, не меняет то, что она чувствует, находясь рядом с ним. Вместо того, чтобы вернуться в тренировочный центр, свои последние дни в Капитолии она проводит вместе с ним в его капитолийском доме, в пентхаусе Президентского дворца. Ей даже позволено проигнорировать традиционные для нового победителя мероприятия, что не остаётся незамеченным старшим поколением победителей Игр. Но она юна и не замечает всего этого, и она думает лишь о доме в Двенадцатом. И о Пите, её островке безопасности, в который она вцепляется со всем своим решительным отчаянием. Периодически к ней приходит Эффи или её команда подготовки, чтобы подготовить её к последнему интервью с Цезарем Фликерманом. Пит остаётся сидеть на диване, беспокойно наблюдая, как Эффи задаёт ей один за другим вопросы, которые могут встретиться на настоящем интервью. Этот процесс утомляет Китнисс и оставляет её в дурном настроении, и Пит утешает её, словно они старые друзья. В каком-то смысле так и есть. В один из этих дней они дремлют на его мягкой кровати, размером с целую комнату в её доме в Двенадцатом. Внезапно она поворачивается на бок и внимательно на него смотрит. — Разве это не странно? — Хммм? — Сонно бормочет он. — Мы с тобой. Мы же почти незнакомы, — объясняет она, и он открывает глаза, чтобы взглянуть на неё. — Всё, что нас связывает, это старое желание. — Но теперь мы знаем друг друга, — говорит он, протягивая к ней руку и переплетая их пальцы. Ведь это и было его желанием.***
Тур победителя оказывается адом. Каждый дистрикт оборачивается новым ужасом, одна монотонная речь сменяет другую, и все их Китнисс должна протараторить людям с лицами, словно высеченными из камня – родителям детей которые жили и умирали вместе с ней на Арене. Ночью она плачет в свою шелковую подушку. Во сне её преследуют кошмары. Хеймитч необычайно добр к ней, и даже искорка в глазах Эффи несколько меркнет, когда та видит, насколько истощенной и несчастной Китнисс выглядит каждый вечер. Иногда Китнисс слышит, как они переговариваются приглушенными голосами, когда думают, что она уже заснула, и это заставляет её гадать, чем они занимаются у Хеймитча в комнате в такой поздний час. Однажды, услышав собственное имя через тонкие стены вагона, она пытается подслушать, но их слова остаются сокрытыми в ночи. Единственная хорошая вещь, принесшая ей радость за весь тур это короткая остановка в Капитолии, где их ждёт вечеринка в Президентском дворце, с танцами, бесконечными столами, ломящимися от еды и… И где её ждёт Пит, который не оставляет её ни на секунду и уверенно отваживает от неё самых надоедливых поклонников. А потом он уводит её в свои комнаты, где она погружается в глубокий сон. Без единого кошмара.***
Теперь ей тринадцать, и она – самый юный ментор. Хеймитч в своём пропитанном виски стиле пытается подготовить её к тому, что её ожидает, но в конечном итоге, сходя с поезда в толпу ожидавших её приезда капитолийцев, она остаётся одна. Двое трибутов, оба старше её, мрачно на неё озираются. Собравшаяся толпа выкрикивает имя Китнисс, неистовствует от её присутствия, полностью игнорируя новых трибутов, что для них равно смертному приговору. — Даже Финник Одейр столько людей не собирает, — заговорчески шепчет ей Эффи. От этих слов её начинает потрясывать. Её имя скандируют снова и снова, и она замечает девочку, которая, должно быть, её ровесница, и ещё одну, постарше, и обе они носят темные косы, перекинутые через плечо. Её двойники оставляют её в недоумении, толпа на неё наседает, и тут появляется он. Она почти что бежит к нему через появившийся небольшой коридор в толпе, чувствуя тепло и безопасность впервые с момента, как она села на поезд до Капитолия, а может даже ещё раньше. — Добро пожаловать обратно, — говорит Пит, заключая её в крепкое объятие. Он стал выше и чуть взрослее. — Что-то я не рада вернуться, — признаётся она, не замечая кислое выражение, промелькнувшее на его лице. Он отстраняется от неё, чтобы как следует её рассмотреть. — Ты взгляни на себя, — говорит он дразнящим тоном, хватает её за руку и ведёт к большому черному автомобилю – композиции из толстого стекла и метала, не замечая небольшой отряд миротворцев, окружающий их защитным кольцом. — Тебя не узнать. По звонкам и письмам и не поймёшь, как ты похорошела. — Она хмурится, глядя вниз на наряд, в который её одели почти что насильно – пышное розовое платье и туфли на каблуках. Она с тоской вспоминает о своих простых брюках и рубашке, которые Эффи выбросила в мусор. — Какой же ты врун, — бормочет она, но стискивает его ладонь крепче и следует за ним, когда он, слегка хромая, подходит к машине и садится на заднее сидение. Поездку они проводят в тишине, Пит чувствует, что она не в настроении для болтовни. Вместо этого он тихо показывает ей симпатичный парк, когда они проезжают мимо, и обещает, что возьмет её туда на прогулку, после того, как она распакует вещи и устроится на новом месте. — Я же буду вместе с тобой, у тебя дома? — С надеждой спрашивает она, вспоминая об уюте и покое, что она испытывала в том месте. Он вздыхает и перебирает её пальцы. В этот раз даже Пит не может выкрасть её из тренировочного центра. Как ментор, она обязана оставаться вместе со своими трибутами. Она учится местным обычаям, не только от Хеймитча, но и от внезапных союзников и наставников, которых она находит в лице Финника Одейра и Джоанны Мейсон. Они берут её под своё крыло, объясняя ей, как всё устроено. Они оба – хорошие люди, несмотря на то, что каждый разговор с Финником оборачивается флиртом, а Джоанна иногда общается с ней сквозь зубы. И всё равно ей не хватает её светловолосого мальчика. Её друга. На протяжении следующей хаотичной недели перед Играми они с Питом почти не видятся. Она изо всех сил старается помочь своим трибутам. Она уговаривает себя, что это даже хорошо, что ей приходится оставаться в тренировочном центре, и у неё получается в это поверить. По крайней мере, пока обоих её подобпечных не убивают, сдирая с них кожу и выпотрошив, когда те ещё даже не успели отбежать от рога изобилия. Другие менторы проявляют сочувствие. Почти все приносят искренние соболезнования, кроме Блеска и Кашмиры, которые не прилагают особых усилий, чтобы скрыть издевательские ухмылки. Финник и Джоанна пытаются её успокоить, но Китнисс погружается в шок. Хеймитч исчезает ещё до выстрела пушек. — Я думаю, я хочу… — Она заикается и безвольно отмахивается от рук Финника. — Я хочу увидеть Пита. Джоанна с Финником напряженно переглядываются. — Китнисс… — Начинает было Финник. — Мне нужен Пит, — говорит она, истерично повышая голос. В голове она снова и снова проматывает сцены освежеванных трибутов, не в силах выгнать эти картины из мыслей. Сама того не осознавая, она начинает раскачиваться из стороны в сторону. Ей протягивают тонкий металлический аппарат, и Джоанна сдержанно объясняет ей, что это телефон, который они могут использовать для чрезвычайных случаев. Трясущимися руками Китнисс набирает длинную строчку цифр, которую она помнит наизусть ещё с прошлого лета. — Пит, — говорит она в трубку. — Ты мне нужен.***
Он отводит её в парк, в место, которое он называет “игровая площадка”, и они раскачиваются вперёд и назад на висящих стульях. Она с притупленным восхищением осматривает цветные сооружения, и он находит в этом очарование и печаль, объясняя ей как используют те или иные качели. Он на собственном примере демонстрирует молниеносный спуск по вишнёво-красной горке, в конце едва не переворачиваясь через голову. Но слабая улыбка на её губах – первая с того момента, как он забрал её из тренировочного центра, – стоит того. Он усаживает её на качели и какое-то время раскачивает её, пока она крепко цепляется за цепи, держащие её сидение. — Зачем это? — Спрашивает она. Ей невдомёк, зачем могли построить такое место. Она поворачивает голову, осматривая простирающийся вокруг них парк, и гадает, сколько белок может прятаться в растущих там деревьях и кустах. Она сощуривает глаза, и это делает это место похожим на леса Двенадцатого. Конечно, если не учитывать охранный отряд миротворцев где-то вдали и этоу площадку. — Чтобы играть, — объясняет он, наконец садясь на ярко-фиолетовую качель рядом с её. — Вот бы тут были одуванчки, — наконец произносит она, глядя в пространство. Он держит её за руку.***
На следующий год всё повторяется. Её трибуты справились чуть лучше. Они скооперировались и сумели продержаться до самого заката солнца. Но позже на пещеру, где они спрятались, набрели карьеры и подожгли их укрытие. Ночью Китнисс почти чувствует на языке вкус обугленной плоти, а крики горящих детей не перестают отзываться эхом в её голове. По сути, теперь, без подопечных за которыми нужно присматривать, они с Хеймитчем могут вернуться домой. Но она не может заставить себя вылезти из кровати Пита. В тот же момент, как прозвучала пушка, означающая смерть её трибутов, за ней приехала машина, и с тех пор Китнисс и Пит были неразлучны. Он суетится над ней, пока она лежит в темноте, гладя ее по волосам и напевая несвязные мелодии, массируя её руки. Его терпение оказывается на исходе, когда она отказывается есть. — Китнисс, — шепчет он, продолжая соблюдать желанную ей тишину и покой. Не нарушая тьму, в которой она нуждается. — Китнисс, тебе нужно поесть, — он опускает взгляд на тарелку с горячей овсяной кашей, сдобренной мёдом. — Не голодна, — бормочет она в подушку. — Ты будешь есть, — без всякого выражения констатирует он. — Нет. С удивительной силой для пятнадцатилетнего мальчика, он хватает её за плечи и поворачивает её на спину. Она смотрит на него, не отводя взгляда. — Открой рот, — говорит он тоном, который не предполагает аргументов. И она повинуется.***
— Я не нравлюсь твоим друзьям, — говорит он, лениво пропуская её волосы сквозь пальцы. — Думаешь, это из-за Деда? — Они за меня волнуются, — говорит она, чувствуя, как её веки наливаются свинцом. — Финн и Джоанна для меня как старшие брат с сестрой. Они защищают меня. — А Хеймитч? — Невесело спрашивает он. — Он на меня всегда смотрит с таким видом… — Они ведь тебя даже не знают, — наконец отвечает она, поворачивая голову у него на коленях. — Ты ни разу не навещал меня ни в тренировочном центре, ни в пункте наблюдения, — зевая, отмечает она. — Я не могу. — Почему? — Конфликт интересов. Я член президентской семьи, — его голос такой же успокаивающий, как его пальцы у неё в волосах. — Из-за моего влияния я не могу проводить время в личных комнатах Победителя и уж тем более в наблюдательном пункте для менторов. Она удивлённо смотрит на него. — А как же я? — Спрашивает она. — А что насчёт тебя? — Спрашивает он в ответ и почесывает её скальп именно так, как она любит, наблюдая, как она расслабляется на глазах. — Я Победитель, — даже спустя три года, она запинается на этом слове. — А ты – мой лучший друг. Я тут практически живу, каждый раз когда посещаю Капитолий для игр или по другим делам. — Ты другая. — Почему? — Настаивает она. — Китнисс, — его голос остается мягким, но при том непримиримым. Он с силой наматывает её волосы на пальцы и тянет их, пока она не вздрагивает. — Ни одна вещь на этом свете не сможет удержать меня от того, чтобы быть рядом с тобой. — Его пальцы расслабляются и он снова массирует её скальп, унимая приченённую им лёгкую боль. На какое-то время она затихает, обдумывая услышанное. — К тому же, — добавляет он, — это ты приходишь ко мне, в мой дом. Для победителей это позволительно. — Почему? — Вцепляется она в уточнение. Он отводит взгляд от неё и молчит. — Вызовы на дом… Некоторые Победители таким занимаются, в рамках их службы Панему. Как ты, к примеру, иногда посещаешь определённые вечеринки или открытия. — Она чувствует, что он что-то недоговаривает, но она так устала, и ощущение его пальцев в волосах такое приятное… — Значит, некоторые Победители, — она снова зевает, с трудом удерживая глаза открытыми. — Некоторые. Но не ты. Напоследок она вспоминает Джоанну и Финника, и то, как они странно смотрят на неё иногда. Или взять Кашмиру и Блеска и их взгляды, полные едва прикрытым презрением и чем-то ещё. Это потому, что она другая. А эти вызовы на дом… Она засыпает.***
— Скучал? — Выкрикивает она в просторную пустоту капитолийской квартиры, слегка пошатывающейся походкой проходя вглубь комнат, пока пара сильных рук не обнимает её со спины. — Каждый день, — улыбается он в изгиб её шеи. — Я пыталась улизнуть пораньше, но у Джоанны с Финником были другие планы, — говорит она, кладя голову на его широкое плечо. Он вдыхает воздух вокруг её лица, и, чувствуя характерный запах, вопросительно приподнимает бровь. — Они сделали мне коктейль из запасов Хеймитча, — объясняет она с робкой улыбкой. — Сказали, что это компенсация за то, что они пропустили мой шестнадцатый день рождения, — продолжает она, выделяя голосом дословную цитату. Пит вздыхает. — Они на тебя дурно влияют, — говорит он, поджимая губы от удивления, когда она внезапно разворачивается в его руках и целует его в обе щёки. — Ты такой глупый, когда ревнуешь, — говорит она. — Разве ты не знаешь, что ты мой лучший друг в Капитолии? — Поддразнивает она с лёгкой улыбкой на губах. — В Капитолии? — Уточняет он, хмурясь. — А кто твой самый лучший друг? От него не ускользает, как её лицо резко теряет всякое выражение, словно она закрылась от него. — Никто, — отмахивается она. — Ты мой лучший друг. Он вспоминает о фотографиях из системы наблюдения, которые посылают ему по указанию его деда. Отчасти, чтобы удовлетворить его потребность в Китнисс, хотя бы изображениями. Отчасти, как предупреждение. Китнисс нарушает серьёзные законы. Но хуже того – она разбивает его сердце. Он думает о высоком темноволосом парне, который часто запечатлён на фотографиях вместе с Китнисс, когда они оба заходят в лес. Гейл Хоторн. Он гадает о том, чем они занимаются в Двенадцатом, и об этой незнакомой ему Китнисс, которую он видит на фото – в грязных штанах и толстой куртке, с упрямым выражением на лице. Когда они лежат в его кровати той ночью, он смотрит на Китнисс, спящую рядом, слегка сопящую и с нахмуренными бровями. Он всматривается в её лицо и вспоминает, какой холодной и одинокой кажется его постель, когда она возвращается домой. И он понимает, что не долго ещё сможет терпеть эту канитель с её отъездами. Он медленно тянется рукой вниз, под резинку пижамных штанов и аккуратно, ужасно аккуратно, чтобы её не разбудить накрывает себя рукой. Он смотрит на её лицо и притворяется, будто она любит его так же, как он любит её. Что она никогда уже не уйдёт из его кровати. Он позволяет фантазиям завладеть собой, постепенно подводя себя к развязке. Свободной рукой он тянется к ней и нежно прикасается к её коже. Её легкий стон наконец заводит его через грань. Он поправляет штаны и вытирает руку салфеткой с прикроватного столика. Пододвигаясь ближе к Китнисс, он вдыхает её запах и, пока его веки тяжелеют, его разум генерирует последние мысли, перед тем, как он засыпает: Ему нужно, чтобы Китнисс была в безопасности. Ему нужно, чтобы Китнисс была с ним. Как ему оставить Китнисс себе.***
— Что случилось? — Немедленно спрашивает Пит, открывая дверь перед Китнисс, которая сразу же заходит внутрь, не обращая на него внимания. — Где ты была? Она бросает своё меховое пальто с перьями на стул и бубнит что-то, похожее на “а что?” или “почему спрашиваешь?” — Ты уже несколько часов в городе, а сюда даже не зашла, — надавливает он, нервно взлахмачивая волосы. — Да, можешь поговорить об этом с Эффи, — раздражёно бросает она, падая на диван в его гостиной. — Мне пришлось сразу же идти на открытие какого-то дебильного магазина одежды. Он садится рядом с ней, кладёт её ноги себе на колени и, сняв с неё обувь, бросает её на пол. Она жалуется ему на день, проведённый в Капитолии, и он внимательно слушает её, счастливый попросту от того, что может слышать её голос и держать её ступни у себя на коленях. — Я вообще не понимаю, зачем я здесь, — говорит она, прикрывая рукой глаза. — Я же совсем недавно была тут на Играх! — С гримасой недовольства завершает она. С окончания Голодных Игр прошло четыре месяца, и он предпринял ряд шагов, чтобы дать Китнисс причину приехать обратно в Капитолий, ожидая, что это её обрадует. Он останавливается в своих размышлениях. — Ты не хотела меня видеть? — Аккуратно спрашивает он голосом, пронизанным плохо прикрытой ранимостью. Её лицо смягчается и она приподнимается на локтях. — Нет, то есть, да. Дело не… дело не в этом, просто… Пит, это тяжело объяснить. Он выжидающе смотрит на неё. — Это всё не по-настоящему, — говорит она, нервно сглатывая. — Весь этот свет, еда, обжорство, люди… Я как будто оказываюсь во сне, проживаю это притворство, и потом возвращаюсь домой. И если бы не кошмары, то иногда мне начинает казаться, будто ничего этого и не было. Иногда приятно просто забыть обо всём, что случилось. — Не знал, что ты так чувствуешь, — он напряжённо встаёт и слегка пошатывается на протезе, чего она не видела от него уже несколько лет. — Что это не по-настоящему. Что я не настоящий. — Пит! — Возражает она, вскакивая на ноги рядом с ним. — Спокойной ночи, — говорит он без выражения. — Охрана отведёт тебя обратно в тренировочный центр. Она шокированно смотрит на него. — Пит, это же не про тебя. Ты… конечно же ты настоящий. Ты здесь единственный, кто даёт мне хоть какой-то смысл во всём происходящем. Только ты меня и удерживаешь на земле. Без тебя я бы совсем потерялась, — говорит она с болезненной искренностью, серыми глазами умоляя его понять. Но всё равно он уходит от неё в сторону спальни, и она с лёгкостью преграждает ему дорогу. Она же победитель, в конце концов. — Прекрати, — говорит она, кладя руку ему на грудь. Он смотрит по сторонам, избегая её лица. — Не злись на меня, — отчаянно командует она, утыкаясь лбом ему в плечо. — Ты не можешь. Он вздыхает и кладёт руку на её затылок. Поддаваясь ей, он прижимается лбом к её лбу. — Я на всё готов ради тебя, — говорит он. Она отстраняется. — Я хочу лечь, — говорит она, глядя на него вверх сквозь бахрому ресниц. Её взгляд кажется ему древним, а не всего лишь семнадцатилетним. Он нервно глотает воздух. Они раздеваются до белья и ложатся на кровать, но всё чувствуется по-другому. Он обнимает её и она гладит его по спине, однако, эти движения его не успокаивают. Он затвердевает почти мгновенно, но понятия не имеет, что она от него хочет. Она кладёт ногу ему на талию, обвивая его, и внезапно он чувствует резкий укол стыда, из-за протеза. — Китнисс… Она мягко целует его. Он дрожит. Его рука находит её грудь, спрятанную за кружевом лифчика и он аккуратно накрывает её своей ладонью. Она отдергивается от прикосновения. — Ничего если мы… если мы просто поспим? — Спрашивает она, пока из уголка её глаза соскальзывает слеза. — Пит, я так устала. — Хорошо, — с болезненным напряжением говорит он. — Хорошо.***
Её следующие трибуты одновременным скоординированным движением сходят со своих платформ до конца отсчёта. Им было по шестнадцать, они были влюблены, и в конце их разорвало на кусочки, а вместе с ними и рассудок Китнисс. — Я ненавижу это место! — Кричит она, смахивая со стола изящный фарфор, утонченные приборы вместе с изысканной едой, которую по заказу Пита доставили в его комнату, вскоре после скоропостижной кончины трибутов из Двенадцатого. — Как ты всё это терпишь?! Он с тревогой смотрит на неё, готовый в любой момент принимать действия. — Убийцы, убийцы, убийцы! — Внезапно выкрикивает она, словно не контролируя себя, с выражением бессильной ярости и отчаяния на лице. Её истеричные вопли заглушены его губами. Он целует её, словно пытаясь закупорить её мятежные вскрики. — Ты не можешь здесь так говорить, — говорит он, едва отрываясь от её губ, придерживая её голову, когда она пытается отстраниться. — Китнисс, — поцелуй, — нельзя так говорить, — поцелуй, — даже здесь. Нигде, — шепчет он ей в губы. Она наконец отрывается от него, с глазами расширенными от удивления. Она вытирает губы и снова открывает рот, чтобы сказать что-то ещё. — Подумай о сестре, — настаивает он. — О матери. Она замолкает.***
Он бездумно переключает каналы на телевизоре в его комнате, развалившись на диване рядом с необычайно затихшей Китнисс. С самого её прибытия у неё на лице застыло это странное выражение, которое он никак не может распознать. — Что хочешь посмотреть? — Спрашивает он, тыкая её пальцем ноги. — Мне всё равно, — говорит она, — Я всё равно на всю ночь не могу остаться. — Она поворачивается к нему с напряженным выражением лица. — Почему?— Он вопросительно приподнимает брови. — Твои трибуты уже… их больше нет, — неуклюже заканчивает он. Иногда он говорит об Играх с меньшей деликатностью, чем стоило бы, но он старается, ради неё. — На, — он втискивает пульт ей в руки, словно подарок, о котором она не просила. — Выбери ты. Так какие у тебя планы на вечер? — Я не знаю, — хмурится она. — Хеймитч мне особо не рассказывал. Мне только сказали, что меня ждёт какое-то… обязательство… — Она запинается, переключая внимание на экран перед ними. От изображения на экране она ярко краснеет, а затем становится такой бледной, какой он её ещё не видел. Он тоже смотрит на экран и нервно сглатывает, быстро переводя взгляд на неё. — Пит. Пит, это же… Брут с Энобарией. Что они делают, что это такое? — Взвизгивает она, беспорядочно нажимая на кнопки пульта. Внезапно действо на экране частично перекрывается заставкой с названием программы “Ночь с Победителями”, сразу после чего Китнисс наконец находит правильную кнопку и выключает телевизор. Её грудь быстро вздымается и опускается вместе с её короткими вдохами, и Пит начинает волноваться, что у неё начинается какой-то приступ. — Они были вместе, — она заикается, её широко раскрытые глаза полны потрясения и шока. — Это показывают по телевизору, Пит. — Все хорошо, — говорит он, протягивая руку к ней, но она вскакивает на ноги и отступает на шаг назад. — Я об этом не знал, — говорит он, глазами умоляя её поверить. — Клянусь. Такие фильмы бывают, но… — Он запинается на полуслове, краснея, — но я никогда раньше не видел подобное с Победителями, клянусь! —Они сделают это и со мной? — Истерично, на грани крика спрашивает она. — Нет, — твёрдо говорит он, но в его глазах мелькает что-то, от чего её сердце на момент замирает. — Китнисс, я никогда не позволю, чтобы с тобой случилось что-то подобное. — Финник. И Джоанна, — бормочет она, начиная ходить из одного угла в другой. — Они говорили всякое, намекали на что-то… Но я никогда… — Она останавливается и поднимает взгляд на него. — Меня ждут обязательства, Пит. И Хеймитч не мог посмотреть мне в глаза, — её голос надламывается и затихает. — Нет, — говорит Пит, качая головой. — Дед бы так не поступил. Только не с тобой. — Это из-за того что я тогда сказала, — шепчет она, и они оба вспоминают выкрикнутые ею обвинения, её бунтарские возгласы, о которых Пит пытался её предупредить, пытался остановить их своими губами. После такого случая это повторялось ещё несколько раз, Китнисс срывалась и Пит пытался заставить её замолчать единственным известным ему способом. В дверь стучат, и они оба замирают, глядя на источник звука. — Сэр, — слышится голос миротворца с непривычно сочувственной интонацией. — Мисс Эвердин ожидают в другом месте. Китнисс стоит с застывшим выражением ужаса на лице, и Пит полон решимости.***
Китнисс с мокрыми от слёз щеками цепляется за него до последней секунды, пока её, наконец, не уводят миротворцы. Пит начинает действовать незамедлительно. — Ты знаешь, что должно произойти, — ровным голосом говорит ему дед. — Мисс Эвердин непредсказуема. Она нарушает слишком много законов, мой мальчик. Я и так относился к ней с величайшим терпением, но это пора прекращать. — Я хочу её контракт. Дед с шумом вздыхает. — Я понимаю, но сможешь ли ты держать её под контролем? — Пусть приведут сюда Хеймитча Эбернети. Я хочу её контракт, — говорит Пит. Президент делает нужный звонок.***
Сперва, когда её внезапно и незамедлительно доставляют обратно в апартаменты Пита, она чувствует облегчение. Содрогаясь, она падает в его объятья и не может перестать осыпать его благодарностями: не нужно и говорить, что за её внезапное спасение ответственен именно он. Но затем, осторожно подбирая выражения, он начинает рассказывать ей о контракте, Капитолии и переезде. — Пит, — говорит она, поднимая на него взгляд, — я не могу здесь жить. Я не могу остаться здесь. — Тебе придётся, — отвечает он, опуская глаза. — Китнисс, другого выбора нет. — Но как же моя семья? — Спрашивает она онемевшими губами. — Ты сможешь их навещать, — тихо говорит он. — И, раз твой контракт купил гражданин Капитолия, твой выигрыш отойдёт им. Всё будет не так уж и плохо, правда? Китнисс? Я позабочусь о тебе. Она снова плачет.***
Приходят её вещи из Двенадцатого. Она плачет целыми днями и проводит много часов у телефона, разговаривая с сестрой, матерью, а однажды, даже со своим другом Гейлом. Пит пытается подслушать их разговор, но это не так уж просто. — Передавай Мадж привет, — говорит она и тут же издаёт звук, будто ей не хватает воздуха. — И… прощай. Он быстро отворачивается, когда её взгляд внезапно встречается с его, и остаток вечера они проводят порознь. Но ночью они неизменно находят друг друга. — Почему ты вызвалась добровольцем вместо дочери мэра? — Спрашивает он её той ночью, прижимаясь лицом к её волосам. Она напрягается. — Она моя подруга. Она… Она была влюблена в брата Вика, — наконец шепчет она в ответ. — Вик, тот второй трибут. — Слова будто застревают у неё в горле. — Мой лучший друг, Гейл. Вик был его братом. Он с шумом выдыхает, его дыхание оседает на её шее. — Мадж с Гейлом, они любили друг друга… да и всё ещё, влюблены просто до сумасшествия, с самого детства. А я не могла… не понимала, что такое любовь. Мне казалось, это будет несправедливо. — Она замолкает, собираясь с мыслями. — Я никогда не понимала такую любовь. До сих пор не понимаю. — А я да, — говорит он.***
— Я так больше не могу, — рыдает Китнисс, сползая вниз по стене их кухни. Пару месяцев назад они переехали в симпатичный коттедж в самом престижном районе города. Это была идея Пита, ему показалось, что Китнисс не помешает перемена. Начало с чистого листа. — Они все умирают, — всхлипывает она, поднимая на него затравленные глаза. — Пит, пусть они перестанут умирать. — Тише, тише, — утешает он её, с трудом перебравшись на пол рядом с ней. — Китнисс, в следующем году тебе больше не придётся этим заниматься. — Как? — Спрашивает она, цепляясь худыми пальцами за его плечи. — Как?***
Он оказывается прав. Дистрикт Двенадцать коронует своего нового, четвертого за всю историю Панема, победителя – шестнадцатилетнюю девушку из торговцев. — Прости, — говорит Китнисс, передавая Хеймитчу свою карточку ментора и коммуникатор, который им выдают на время исполнения их обязанностей. — Я не могу, это… это слишком, — шепчет она и спонтанно сжимает его в крепком объятии. С момента переезда в Капитолий Китнисс с ним сблизилась. Хеймитч – единственный кусочек дома, за который она так отчаянно цепляется. И теперь она будет видеться с ним все реже – цена, которую ей придётся заплатить за свободу от этой ежегодной бойни, ответственности и гложущего чувства вины. — Всё хорошо, Солнышко, — хрипло говорит он, похлопывая её по спине. — Я понимаю. — Мне так повезло, — говорит Китнисс, не отрывая лица от его рубашки. — Еще одна победительница. Я… Мне даже не верится. — Да уж, — соглашается он, переводя взгляд на стоящего позади неё Пита. — И правда повезло.***
Ему казалось, что после освобождения Китнисс от её менторских обязательств, всё постепенно будет улучшаться. И, возможно, какое-то время всё действительно становилось лучше. Она кажется счастливее, становится более нежной. Иногда они целуются по ночам и её руки смело гладят его по животу, от чего он стонет ей в губы. Он говорит себе, что она делает это потому, что хочет с ним чего-то большего, а не из-за контракта, или опасений, что вместо него её может ждать что-то похуже. Ему двадцать лет, и он ужасно старается сдерживать себя, когда они остаются наедине, чтобы не испугать её глубиной и искренностью его любви к ней. Он знает, что она всё ещё слишком хрупка, но вместе с тем он уверен, что она становится сильнее. Лишь найдя её в ванной, где блестящий кафель заляпан кровью, капающей с её запястий, он понимает, что она не в порядке. Ей не становится лучше. — Я просто хотела почувствовать хоть что-то, — говорит она с расширенными от шока глазами. Он кричит на неё. Бросается словами, о которых позже сожалеет. Она замыкается в себе.***
— Пит, — говорит она. — Ммм? — Спросонья мямлит он, с трудом вырываясь из глубокого сна на звук её голоса. — Помнишь, когда мы были маленькими? — Шепчет она, спрятав голову у него под подбородком. — Помнишь наше желание? — Да, — растерянно отвечает он. — Я загадала другое, — сообщает она полусонным голосом. Он не решается спрашивать.***
— Как ты это терпишь? — Плачет она. Её оливковая кожа выглядит тусклой, а серые глаза лишены блеска. Пит уже давно опасался этого разговора. Она потребует уехать из Капитолия. Она разорвёт контракт. Ей так плохо с ним, что она предпочтёт разорвать контракт, лишь бы убраться от него подальше. — Как ты меня выносишь? Я такая жалкая. Это всё моя вина. — Она сломлена, уязвима и отчаянно нуждается в любви. — Нет, — он качает головой и подходит ближе, аккуратно, как к раненому животному. — Китнисс, я люблю тебя. — Ты застрял со мной! — Говорит она дрожащим голосом, и это причиняет ему почти физическую боль. — Китнисс. Китнисс! Прошу, позволь мне показать, как я счастлив быть вместе с тобой, — умоляет он, его голубые глаза не покидают её лица, когда он хватает её за руки. — Позволь мне любить тебя. Она опускает голову и тупит взгляд в пол. Он целует её в висок. В обе щеки. По очереди целует её глаза. Она размыкает веки, и, глядя на него сквозь пелену мокрых ресниц, кивает. Она дрожит, когда он ведёт её в их спальню. Он укладывает её на кровать и нежно раздевает её, осыпая поцелуями её лицо, шею, ложбинку между грудями. Она удивлённо вдыхает, когда он делает аккуратное движение языком вокруг её пупка, а затем ведёт язык ниже, прямо к тому месту. Она дёргается, глубоко вдыхает, стонет и хватает его за волосы, пока он поглощает её. Она распадается на части у него на языке и тут же он перемещается выше. И тогда он оказывается на месте, прямо напротив её центра, и ему даже не нужно разрешение, чтобы соединить их тела воедино. Он боготворит её тело, проникая в неё медленно и нежно. Так нежно, что почти незаметная боль была мимолётна и едва отразилась на изгибе её опухших губ, которые он тут же накрыл очередным поцелуем. Влажные губы, кожа на коже, и это всё так ярко и сильно… — Пит, — стонет она, отчаянно цепляясь за него. — Пит, — её мольбы – словно музыка для его ушей. — Ты первая, — обещает он. — Ты всегда будешь первой. — Ты это уже делал? — Спрашивает она потом, вся покрасневшая, смущённая, и окруженная любовью. Она лежит, уткнувшись носом ему в шею, и ему кажется, будто у него вот-вот разобьётся сердце от счастья, которое он испытывает. — Нет, — врёт он, тепло и радостно. — Для меня нет никого, кроме тебя. И это правда. Китнисс, его Китнисс – единственный человек, существующий в его вселенной. Другие девушки ничего не значили, они для него даже не существуют. Те, которых ему толпами приводили под дверь, в те периоды, когда Китнисс возвращалась в Двенадцатый. Девушки со внешностью, искусно перекроенной, чтобы попадать под его высокие стандарты – вздёрнутый нос, смуглая кожа и тёмные волосы, непременно заплетённые в косу. Стройные, подтянутые тела, которые он всегда брал сзади, чтобы бездумно вбиваться в них, наматывая на кулак длинные тёмные косы. Кончая, он всегда, каждый раз, повторял имя Китнисс. И затем, насытившись, он их выбрасывал. Эти мерзкие куклы, бледные имитации единственного человека, которого он любил, напоминали ему о том, чего он опасался, что никогда не получит. Теперь он рад, что избавился от них – всех до единой. Китнисс может быть только одна.***
Он делает всё, что может, чтобы облегчить её жизнь в Капитолии. Чтобы сделать это её домом. Вечерами он массирует ей спину, её гримасы боли и спазмы – верные признаки того, что старые травмы с Арены до сих пор дают о себе знать. Ночью, когда она плачет, особенно остро ощущая тоску по дому и семье, он гладит её по волосам. Он начинает понимать, что дело не в том, что его ей недостаточно, просто её сердце способно уместить в себе более одного человека за раз. Ему это незнакомо. В его сердце есть место лишь для Китнисс. Он говорит ей, что они навестят её семью во время фестиваля урожая в её дистрикте, и в ответ она притягивает его к себе. В награду за его обещание, она оставляет его запыхавшимся и насыщенным. Когда она скучает по лесу, он ведёт её на площадку и подолгу раскачивает её на качелях. Специально для неё строят лучный тир, и когда она видит это, её глаза загораются. Он клянётся себе, что будет делать что угодно, чтобы видеть её такой каждый день. И весной, когда их парк впервые усыпан одуванчиками, он понимает, что выиграл. Он знает, что она, наконец-то, любит его так же, как он её. Когда она поворачивается к нему и целует её, настойчиво проводя языком по его губам, он думает – наконец-то, наконец.***
Его шаги, один чуть тяжелее, чем другой, разносятся эхом по коридору на пути к офису его деда. Он беззаботно присвистывает, кивая в приветствии вооруженному миротворцу, стоящему у двери в офис. — Пит, мой мальчик, — улыбается ему Президент Сноу, сидя за своим столом. — Уже много недель мы с тобой не виделись, — говорит он с упрёком. — Извини, дедушка. — С улыбкой говорит он, наклоняясь над столом, чтобы пожать морщинистую руку деда. — Я был занят. — Ничего страшного. Садись же! — Он указывает на кресло на другой стороне стола. — Должен признать, твои “Ночи победителей” оказались отличной идеей. Мне сообщают, что программа снискала успех по всем фронтам. — Спасибо, мне передавали, — скромно отвечает Пит. — Пожалуйста, похвали Брута и Энобарию за их исключительное представление. — Думаю, тебе стоит знать, что в ближайшее время мы планируем расширять программу. Плутарх Хевенсби, наш глава отдела развлечений, считает, что ночи с победителями обеспечат Панему надежный источник дохода, с одних только платных каналов, — говорит Сноу. — Это будет весьма выгодное предприятие. Пит пожимает плечами. — Главное, чтобы Китнисс в это не вмешивали, — с отвращением говорит он. — До других мне дела нет, — он останавливается, прежде чем добавить: — и, разумеется, моё имя, как и степень участия, должны оставаться в строгой конфиденциальности. — Конечно, — кивает президент Сноу. — Но, само собой, твоя идея будет вознаграждена. Ты будешь тайным продюсером. Пит безотчётно улыбается, глядя в сторону окна. Дед складывает руки перед собой, понимающе улыбаясь. — Как дела у юной мисс Эвердин? Пит слегка краснеет. —Надеюсь, что в ближайшем будущем её станут называть миссис Мелларк-Сноу. — Как раз вовремя, — одобрительно кивает его дед. — Я надеюсь, с этим не будет никаких… препятствий? — Аккуратно уточняет Пит. — В прошлом особое отношение к Китнисс вызывало не самую приятную реакцию у некоторых. — Имеешь в виду других победителей? — Дед качает головой. — С ними проблем не будет, Пит, ни в коем случае. Питу вспоминает враждебно настроенных Кашмиру и Блеска, которые, согласно сообщениям внутренних источников, крайне отличились распусканием мерзких сплетен об их с Китнисс отношениях. Особенно с тех пор, как её контракт был внезапно выкуплен при условиях абсолютной секретности. — Кажется, у меня есть идея для следующего выпуска “Ночи с победителями”, — улыбаясь, говорит он.***
Это – самое громкое событие сезона. Каждый капитолиец был готов на всё, лишь бы раздобыть билет на свадьбу единственного внука Президента и самой популярной победительницы за всю историю Панема. Хеймитч наблюдает, как Джоанна раздражённо дёргает своё неудобное платье, тщетно пытаясь его поправить. Как Финник широко, пожалуй, слишком широко, улыбается своей капитолийской спутнице, что сидит рядом с ним. Заметив Хеймитча с другого конца помещения, Китнисс пробирается к нему через весь зал, беззаботно улыбаясь и сверкая в своём наряде невесты. — Ты счастлива, Солнышко? — Бормочет он. — Пит делает меня счастливой, — говорит она с сияющими глазами и целует его с нехарактерной ей жеманностью, прежде чем присоединиться к своему новоиспеченному мужу у свадебного торта. Он подносит к её рту маленькие кусочки изысканного десерта и счастливо смеётся, когда она раздавливает свой кусок торта прямо о его подбородок. От Хеймитча не ускользает, как рука молодожёна собственнически обхватывает живот девушки, делая заметным намечающуюся выпуклость растущей там жизни. Он запрокидывает стакан с крепким ликёром, выпивая его до дна, и жестом требует принести следующий. Он уже подносит новую порцию ко рту, когда вдруг чувствует нежное прикосновение к руке. — Пойдем лучше домой, — тихо говорит Эффи и тянет его за собой. Они уходят, не оборачиваясь.***
— Где Китнисс? — Хмуро спрашивает Хеймитч, озираясь вокруг почти пустующей платформы. Обычно она встречает его с поезда, жадная до любой новости и весточки из родного дистрикта. — Дома, в постели, — беззаботно отвечает он, перехватывая поудобнее двигающийся свёрток в его руках. По-шлаковски смуглокожая малышка с капитолийскими голубыми глазами улыбается Хеймитчу беззубой улыбкой. — Беременность была не из лёгких, — мрачнеет Пит. — Думаю, на этих двух мы и остановимся. Их нам хватит с головой, — говорит он, с обожанием глядя на дочь, сидящую у него в руках. — Похоже, ты наконец получил всё, чего хотел, парень, — сдвигая брови, говорит Хеймитч. — Можете называть меня Питом, мистер Эбернети, — отвечает он с уважением, как и принято относится к старшим людям, даже в Капитолии. — И Китнисс в абсолютной безопасности. Наши дети не будут знать Игр. Думаю, в итоге, каждый из нас получил то, чего хотел. Даже вы, мистер Эбернети, — со знанием замечает Пит. Хеймитч думает об Эффи Тринкет, которая была выпущена из оков капитолийского контракта и теперь лежит, нагая и желанная, в простынях его кровати в Двенадцатом. — Полагаю, вскоре ты нацелишься на президентский пост, — огрызается он. — О, нет, это не для меня. Мне больше по душе наблюдать за происходящим из-за кулис. По крайней мере, на данный момент, — скромно говорит Пит. — Да и зачем это, иногда мне кажется, что дедушка готов прослужить нам ещё сотню лет! Хеймитча перетряхивает. — Пожалуй, хватит о политике, — с пониманием говорит Пит. — Поздоровайся с дядей Хеймитчем, милая, — говорит он, протягивая ему ребёнка. И так двое идут к неприметному черному автомобилю: один с прихрамывающей походкой, другой – старый, уставший и потрёпанный. Сжимая в руках ребёнка победительницы 70-ых голодных игр, он думает, что, возможно, пришла пора послать весточку его старому другу, Плутарху Хевенсби.