«Mon amour. Mоn passion. Mon ange.»

Летом 1808 года французская армия внезапно потерпела серьёзное поражение в Испании. Французский император с тревогой следил за военными приготовлениями Австрии и искал поддержки России для того, чтобы держать Вену под контролем. Но отношения с Александром с момента заключения в 1807 году договора о дружбе перестали быть безоблачными. И только Эрфуртский конгресс должен всё исправить. Договор помирит страны, разделит как полагается земли. Вернёт Бонапарту то, что радовало его всегда, хотя при этом вызывало муки и ужасные народные волнения. Император Александр. Молод, чрезвычайно умён, даже больше, чем кто-то может подумать. Наполеон уверял себя в том, что любые недопонимания, возникшие между ними с тех пор, решатся разговором наедине и новым мирным договором. "Mon amour. Mоn passion. Mon ange." - каждый раз повторяет себе он, сидя над старыми письмами, от Александра. И сам уж отправил больше сотни, хоть на ответ не смел и надеяться. "Son amour. Sоn passion. Son ange." - Но только ли его? В огромном зале, с высокими сводчатыми потолками, оставалось лишь двое. Главы зависимых от Французской империи государств давно разошлись, не посчитав нужным задерживаться. Лёгкий ветер влетал в комнату, разбавляя духоту в ней, теребил волосы французского императора, заставляя своими ледяным потоком ещё сильнее приумножать тревогу в трепещущем сердце. Собрание давно кончилось, решение было вынесено, но руки его мерно подрагивали, периодически поправляя белоснежные перчатки, треуголку, мундир. Ладонь то и дело ложилась на ножны, на голубую шёлковую ленту, проходящую через одежды. Он никак не мог найти покоя. Некогда один из самых опаснейших правителей , давно осатаневший монстр, с юных лет прогрызающий плоть и кости, идя по головам ради своей цели, сдался пред лицом своего страха, страха потери того, кто некогда чаще названной жены, чаще родной матери разделял с ним на двоих одну жизнь, кого Наполеон допустил преступно близко к своей самолюбивой натуре, сейчас остался, чтобы обсудить аспекты договора лично. Словно он собирается их исполнять. Словно ему сейчас есть дело, до чувств утопающего в своей же жгучей пучине обиды и любви. Враг, милый друг, любовь, горевшая в Французском короле сильней огня любого пушечного выстрела, повернулся к нему спиной, игнорируя своего оппонента в тяжёлом молчании, будто испытывал неловкость, как маленький ребёнок которого заставили беседовать с незнакомцем. Возможно не замечать действительно проще, чем пересилив себя, повернуться и посмотреть в эти чёрные глаза. Уставшие под натиском битв и заговоров. Желание оппозиции сбывается, союз с Прибалтикой укреплён, можно и вовсе забыться, отдаться праздным забавам, утехам с женой и фаворитками, умело выплясывать мазурку и вальс на балах, забыть о войне, забыть о тревогах государственной жизни, наконец расслабиться, отдавшись течению времени, всё идёт по плану, но лишь одна зазноба в душе печально бесконечно ныла, болела, выбивалась из всеобщей яркой картины жизни молодого монарха. Неудобство от такой ситуации начинает сильно надавливать на виски. Сашенька не может молчать. — Vous voulez me parler? Parlez, n'hésitez pas. Je suis toujours prêt à vous écouter, votre majesté. (Желаете поговорить со мной? Говорите же, не стесняйтесь. Я всегда готов Вас выслушать, Ваше Величество.) И Александр оборачивается, даже не сощурив блестящие от садящегося солнца голубые глаза. Льдистые, Недостижимые. С трудом, однако, он смотрел на обманутого, он чувствовал, что Бонапарт лучше его самого знает правду. Конечно, он ангел французского императора, но разве может сидеть ангел на плече самого дьявола? И "дьявол" замирает, словно свинцовые стрелы пронизывают душу. Слова Александра мелодично вытекают, звонко доносятся до него, но так холодно, как хрустальные снежинки, опускаются к самому сердцу. Неужели он забыл? Совсем позабыл с австрийцами, крысами-англичанами и пруссаками о своей смертной любви. Он неловко улыбается Александру, а тяжесть внутри сжимает лёгкие, грудину, рёбра. Словно чья-то костистая рука с силой заострённого копья впивается в каждую внутренность, выворачивая её наизнанку. Вздох. Может он подумает, и не откажется от старого приятеля? — Ne pensez-vous pas que votre coopération avec la France est suspendue à un cheveu mince, capable à tout moment..se couper? Les britanniques n'attendront pas, toute gaffe de l'un de nous - et les deux pays sont condamnés, impitoyablement condamnés, Alexander. (Не думаете ли Вы, что ваше сотрудничество с Францией висит на тоненьком волоске, способном в любом момент..оборваться? Англичане не станут ждать, любая оплошность любого из нас - и обе страны обречены, беспощадно обречены, Александр.) Хоть Александр и пытался обучить Наполеона русскому, он редко использовал такой сложный, грубый язык, поэтому нежная французская речь использовалась между ними чаще всякого другого языка, и в этом не было проблем, ведь с момента беззаботного детства Александр умело владеет многими зарубежными языками. Наполеон пытался раньше вставлять в свою речь нелепые русские слова, с неправильным ударением и произношение. Александр смеялся над ним, а Бонапарт позволял это делать. Он не считал себя особенным рядом с ним. Лишь государственной фигурой, а не помазанником Божьим показывал себя француз. Странно, что сейчас юный монарх об этом задумывается. — Mon cher Monsieur Bonaparte, je suis extrêmement, oui, extrêmement reconnaissant de votre inquiétude à mes affaires et à mon pays. Et je sais comment apaiser votre inquiétude au sujet de ma coopération avec d'autres États, en particulier avec les prusaks, mais croyez-moi, cela ne peut pas rompre nos relations alliées, faites-moi confiance. (Дорогой мой господин Бонапарт, я крайне, да, крайне благодарен за Ваше беспокойство моими делами и моей страной. И я на знаю как утолить Вашу тревогу по поводу моего сотрудничества с другими государствами, в частности с прусаками, но поверьте, это никак не сможет разорвать наши союзнические отношения, доверьтесь мне.) Доверьтесь. Доверьтесь юному и неопытному императору, желающему затоптать вас в собственной любви, в собственной привязанности, что давила на шею как цепь у собаки, верного пса, лежащего у ноги хозяина. Что терпит пинки, что будет есть мусор, ради того чтобы угодить. Пред ним даже невыносимый характер, жестокость и кровожадность поработителя Европы оседает на дно души, словно пыль. Властность уже не чувствуется в голосе, только обида, только грозно-болезненно чувственный взгляд в лицо, летящая на пол шляпа, всплеск обиды, боли и невыносимости, что накопились в душе за годы молчания, годы, которые он терпеливо ждал хоть малейшей весточки от любви, а получал лишь послов, словно сам русский император стыдился приходить, помня о дурных замыслах своих. Наполеон же просто молчал, ему нечего было сказать. Как никогда раньше он чувствовал себя просто преданным его променяли на Прибалтику, и тут ужасную партию исполнило его самолюбие, ведь кажется, Александр должен был выбрать его, а не свою полоумную бабулю и российское дворянство. Он вздернул голову, словно ожидая объяснений от son ange. — Ne vous taisez pas, Napoléon. Je ne suis pas celui qui tolérera votre colère aveugle, vos vieux griefs contre moi. Je peux partir si ça vous vieux de profiter de la solitude. (Не молчите, прошу, Наполеон. Я не тот, кто станет терпеть ваш слепой гнев, ваши старые обиды на меня. Я могу уйти, если так мешаю Вам наслаждаться одиночеством.) Александр понимает, что разговоры не подействуют. Он тяжко вздыхает, взмахивает рукой с такой безнадёжностью, что Бонапарт потупляет взгляд в пол. Ему совсем тяжело дышать, что-то в глазницах пульсирует, сердце отбивает бешеный ритм. Если он уйдёт - то уйдёт навсегда. Станет чужим ангелом. Понимая, что нечего больше терять, некуда сильнее позориться, последний рывок будто от самого сердца разрывает тело до гортани. — Vous êtes si désolé pour les autrichiens?! Comment sont-ils, les pauvres, sans le roi russe! Je jure que je jurerai jusqu'à ce que j'accomplisse: je verserai tout leur sang, jusqu'au dernier balte, Alexander! Vous êtes le seul à m'arrêter! Ils sont dans une caserne, mais si vous les menez contre moi, Alexander.. ( Вам так жаль австрийцев?! Как же они, бедненькие, без русского короля! Я клянусь, я буду клясться пока не исполню: я пролью всю их кровь, до последнего прибалта, Александр! Вы один меня останавливаете! Сейчас они сидят в казармах, но если Вы поведете их против меня, Александр..) Он затихает, глубоко вздыхая, пытаясь набрать воздуха, смотря как уже у самых дверей "Русский король" замирает, словно прощается с этим местом навсегда. А ситуация всё накаляется, и боль никак не проходит. Он не может его удержать, не сможет вернуть те стыдливые поцелуи в Тильзите, крепкие объятия и смех, на перекор чужим косым взглядам. "Ты помнишь, Александр, как я касался твоих губ, не успевая даже толком поцеловать отстранялся, чувствуя как ты смущаешься, как на нас смотрят твои дружки? Ты помнишь, как я снял перчатку и сжимал твою руку на том предствлении в Московском театре? Может наши крепкие объятия тобой ещё не забыты? Интимность, расплывчатость рамок, сейчас ты воротишь нос от меня , ангел мой, а раньше не брезговал находиться в покоях моих постоянно, смотреть, касаться, нуждаться во мне, больше чем в ком-либо ещё? " — Александр?.. Вырывается из уст Бонапарта. Исковерканный русский тихо звучит в огромном зале. Французский акцент заставляет его ещё сильнее увеличить тон голоса, сделать выше. Иссохшие губы дрожат, тело бросает в адское пламя, а потом в самый холодный ледник Антарктиды. Он видит, как обладатель имени оборачивается, как глаза его поблескивают в тени, а рот приоткрывается от изумления, от неожиданности услышать родной язык. — Ты же..помнишь как мы..любили друг друга? "Ты". Как чужда французу такая "некомпетентность." Как чуждо несоблюдение субординации со своим ange. Способный пользоваться его личными вещами, порой даже белоснежным платком, утирающим капли бесконечной любви, он не мог так несвойственно себе назвать его на " Ты". Ломаное, мягкое "ты". С трудом, задумываясь над каждым словом, чувствуя, как в глазах рябит, как всё вокруг бледнеет и расплывается, он держит паузу. Как Александр, чуть сдерживая слезинку, подходит к нему, резко прижимает к груди, безмолвно прислонясь горячими губами к ледяному бледному лбу, а столь пылающая рука без перчатки мягко ложится на его шею. Саша чувствует, как капли украшают его камзол. "....Разве я посмею забыть этакий обман?"