Stand By Me

Любым праздникам на базе Хыонгхоа — от Рождества до дня Колумба — всегда предшествовала череда проблематичных приготовлений, большая часть из которых с легкой руки капитана Броуди бросалась на плечи сержанта Эндрю Принса — человека ответственного и в чем-то слывшего даже находчивым. Сержанту Умеренности стоило лишь раз предложить использовать вместо конфетти полоски старых газет, когда товарняк с нужными для празднования Дня Благорения припасами был расстрелян партизанами в засаде Гванчху — после этого Эндрю негласно был назначен походным тамадой, хотя шумных сборищ не любил, а вид полупьяной солдатни с пылающими от дрянного самогона щеками и маслянистыми навыкате глазами наводил тошноту воспоминаниями об отце. Мистер Принс-старший, будучи потомком ирландских мигрантов и не в меру гордясь своими корнями, традиций древнего народа старался не нарушать, и потому все свободное время с пятницы по воскресенье проводил в пабе на Кипарисовой улице, возвращаясь домой разве что за деньгами, чтобы было на что традиции поддерживать, раздавая при этом уроки любви к исторической родине жене и трем своим детям, щедро делясь знаниями с помощью обитых металлом носов тяжёлых рыжих ботинок. В возрасте пяти лет Эндрю мог различить скрип этих башмаков среди десятков иных звуков, доносящихся с порога их дома — и как только слышал глуховатое «скрр» и следом — звонкое бряцанье, то срывался с места, где бы ни был, бежал к креслу в гостиной, залезал за пыльную спинку и сидел так тихо, как только мог. Однажды отец его там отыскал — и больше Эндрю в убежища не верил, не прятался, предпочитая лишний раз не обманываться и не давать шанса надежде. Сам сержант редко выпивал, никогда не напивался, но запрещать своим ребятам иногда побаловать желания у него не возникало. Во-первых, с солдатами надо как-то дружить и договариваться, а сухой закон не лучший в этом деле помощник начальника. Во-вторых, иных занятий залитыми дождями вечерами, кроме как напиваться и на спор бить на задницах москитов (кто больше) у солдат не было — расслабляться парням приходилось средствами доступными, а средства эти были крайне скудны. Еще можно было тягать опиаты у медсестёр и выдрачивать душу на постеры с Ракель Уэлч и Полом Ньюманом, но этими делами парни предпочитали заниматься в одиночестве, а вот коллективное времяпрепровождение требовало не иначе как виски с колой — иначе и без того опостылевшее общество становилось совсем уж невыносимым. Потому-то Принс, вздыхая и хмурясь, сиживал вечерами за хозяйственными гроссбухами, выписывая из города все новые эшелоны бутылок, после чего отчитывался такому же, как и он, недовольному капитану — бунта на корабле не произошло, экипаж вовремя получил целебное снадобье. На дни рождения именинникам частенько дарили особенную бутылку — привезенную со Штатов, где алкоголь, как известно, лучший в мире (не отдает тараканьим дустом — и на том спасибо). Подобную роскошь заказывать положено было за пару недель непосредственно до мероприятия. Рядовой Стив Уилкинс притянулся в кабинет к Принсу чуть ли не заполночь. — Нужны три бутылки Редфорк-ликёра, сержант, — глумливо ухмылялся Стив, подавая бумаги. Два месяца назад он и еще пара ребят попали под обстрел на мосту Керка: Уилкинса, без сознания, но живого, с широченной улыбкой на лице нашли на берегу реки. С тех пор Стив улыбаться не переставал. Врачи разводили руками — тут уж либо контузия сама пройдёт, либо придётся привыкать. На похоронах своего отряда Уилкинсу разрешили стоять не по уставу, спрятать рот под широким зелёным шарфом. — Кому это нужны? — нахмурился Принс, вчитываясь в косые строчки. Ликер из Оклахомы. Джонсон? Уэнсли? Кто ещё был из тех краев? — Так для вас же, сержант. — Для меня? — Принс слегка растерялся, — Спасибо, не стоит. Уилкинс молча глядел на него со все той же вымученной улыбкой, упрямо протягивая желтоватый листок. Эндрю и без слов понял, что именно тот хотел ему сказать — больше вас, сержант, порадовать нечем, подпишите сраные бумаги, давайте просто закончим с этой херней. Вздохнув, он поблагодарил Уилкинса, зарегистрировал запрос и отправил парня на боковую. Три бутылки, мать его, Редфорк-ликера. Какими еще сюрпризами хотят его побаловать солдаты? Хорошо бы не валом дизентерии, как в прошлом месяце. Когда болтал с Поттом следующим вечером, тот тоже вскользь обмолвился о готовящемся празднике. — Ничего масштабного, надеюсь, не будет. Потт округлил глаза. — Разве здесь можно устроить что-то масштабное, сержант? — фыркнул он, стряхивая пепел в без того полную сора и бычков стеклянную банку. Майк курил не просто паровозом, а натуральным бигбоем на 132 фута. — Да и не масштабного не надо. Моя бы воля… — Воля не воля, а нехорошо забирать у людей свой личный повод праздновать. Это все равно что украсть. Вы ведь не вор, сержант Принс? Эндрю на ироничный спич ответил не словами, иначе — с силой ткнулся лбом Майку в плечо. Его бы воля — он бы провел этот день вот так, один на один, в тишине, в клетке из рук, уткнувшись лицом в юбки Жоржетт, если та соизволит явиться. Потт его, кажется, понял. — Я тоже приду поздравить, — тихо сказал он, невольно дернув плечом, как будто испуганный порывистостью Принса. Эндрю моментом отстранился. — Буду ждать. Мне бы хотелось. Майк, секунду погодя, неуверенно подался вперёд, приобнимая его едва ли не кончиками пальцев. — Ты… — Все в порядке. Понимаю. Принс честно врал синими глазами — не особо он что-то понимал. Зато в одном уверен был наверняка — у каждого в памяти есть собственные рыжие ботинки, и с ними тоже нужно считаться. **** В честь дня рождения сержанта Принса даже в лазарете лежачим налили по стопке — что уж говорить об обычных солдатах, которые добрались до дармовой браги, кажется, ещё с полудня, и к вечеру в Большую залу притянулись осоловелыми и чрезмерно радушными, бормоча друг другу витиеватые поздравления уже даже забывши по какому поводу и в чью именно сторону. Уилкинс и Берридж, которым было поручено украсить залу шариками, решили выполнить задание заранее, чтобы в день празднования не отвлекаться на ерунду и спокойно напиваться со всеми вместе, потому развесили нужное загодя — большая часть синих шаров сдулась и сморщилась на стенах, напоминая кому вялые сливы, кому пустые яйца. Столы и стулья по-хозяйски посдвигали, так как предполагалось, что понадобится место для танцев. Сержант Томас Гарровей пробрякивался на гитаре все утро, обещая на торжестве показать свою новую песню, упрямо делая вид, будто кто-то помнил его трехаккордовую поделку под Дилана «Все мы люди середины лета». — С днем рождения, сержант! — грохнули солдаты, как только Принс, подгоняемый полковником Броуди, зашел, наконец, в Залу. Пахло горящим от спирта желудком, немытым телом и — тоненько, невесомо — тортовой ванилью. Чуть притушили свет, оставив лишь торшеры по углам. — Благодарю, друзья, — улыбался направо и налево Эндрю, выслушивая вразброс поздравления с несуразными, неисполнимыми пожеланиями, где каждый солдат хотел ему того, чего не хватало ему самому, вплоть до маленькой жены итальянки и роли в дорогом вестерне (кто-то заспорил, что жанр давно себя изжил и подыхает прямо на виду у безголовых зрителей). Эндрю рассеянно кивал и все озирался — высматривал обещавшего заглянуть Майка. — Кого-то не хватает, сержант? — Броуди по-свойски хлопнул Эндрю по плечу, — Давайте, парни, покличем наш сюрприз для мистера Принса, а то он, кажется, слегка скучает в обществе одних только мужиков! Солдаты глухо взревели и расступились нестройными рядами. В секунду догадавшийся за чем дело станет Принс почувствовал вдруг колющее волнение — ему одновременно и хотелось увидеть то, что сейчас произойдёт, и не хотелось вовсе. Из-за спин навстречу ему плыла Жоржетт — в платье с открытыми плечами, с глухим чёрным лифом, плоско стянутым на груди, и кокетливой пышной юбкой, собранной из алых кружев. Пышные космы черноволосого парика собраны широкой лентой у затылка, темные глаза жирно подведены, кровью на губах растеклась помада, кожа на лице бугрится слоями пудры. — Позвольте поздравить вас, сержант Принс! — мурлыкнула она, протягивая ему бутылку ненавистного Редфолк-ликера, — Позвольте спеть для вас песню! Подпевайте мне, мальчики, кто знает слова! Кто не знает — подпевайте в три раза сильнее, черт вас дери! Ухахатываниями и подначиваниями Принса заставили прилично глотнуть из бутылки, пока Жоржетт, хитро ему подмигнувши, отошла чуть поодаль, где уже суетился Гарровей со своей гитарой. — У меня нет ни дома, ни работы, ни матери, ни отца, ни любви, ни денег, ни талисмана, ни мечты — и бога, представьте себе, тоже нет! — весело тянула она, залезши на стол и отбивая себе ритм ударами широких ладоней по плотным коленям. Солдаты, все как один, гулко вторили нехитрым словам и топали в такт ногами. Эндрю, то ли вмиг опьяневший от сладости ликера, то ли внезапно протрезвевший от суток ожиданий бесового сборища, никак не мог собрать в кучу мысли, до чесотки дерущие голову изнутри. Эти парни с таким безбашенным, остервенелым весельем распевали о том, как у них нет ничего за душой — ведь и впрямь кто поручится, что, вернувшись домой, у них останется хоть что-то им важное? Жоржетт, перепевая Симоне, намекала, что у каждого будет собственное тело — ноги, руки, голова — но кто поручится, что завтра, послезавтра, через три дня останется хотя бы даже это? Он пустыми глазами глядел на трясущийся впалый лиф на груди Жоржетт — и совсем некстати вспомнилось, как он ласкал её через этот лиф языком, как она прерывисто дышала, выгибаясь навстречу, и как долго ещё на тяжёлой ткани сохло влажное блестящее пятно, пока они пережидали грозу в его кабинете, пытаясь продышаться после объятий настолько цепких-крепких, что они безо всяких отдавали одной лишь безнадёгой. Принс украдкой огляделся — смотрит ли кто-нибудь из солдат на нее с вожделением, восхищением? Вокруг он видел только разявленые в гоготе пасти и узкие со смеху глаза. Эндрю захотелось подойти к Жоржетт, стащить её со стола, тряхануть хорошенько, чтобы никогда больше — и при всех поцеловать, громко сказать то, что шептал лишь наедине — ты самое красивое, что я видел в жизни. Ничего этого он, конечно, не сделал, молча, без улыбки продолжая смотреть, как смеются над его Жоржетт, как будто специально корчащей самые пошлые, похабные рожи, какие только можно представить. — Сержант, право первого танца за вами! — крикнул кто-то из толпы. Жоржетт, тотчас прекративши петь, тяжело соскочила со стола и решительно направилась к имениннику. — Жоржетт, отсосешь мне? — раздухарился один из солдат, Стоун, про которого говорили, что дома, в Беррике, штат Небраска, каждый день его сестра молится богу, чтобы он не вернулся и не начал вновь делать с ней то, что делал последние восемь лет. — Таким длинным языком ты и сам свою залупу можешь лизнуть спокойно, — громко хмыкнула Жоржетт под радостный рокот солдатни, где больше всех ржал, естественно, Стоун. — Руку мне на талию, сержант Принс, — она сама положила его ладонь куда требовалось, одарив беззаботной, ребячливой улыбкой. Гарровей перестал терзать гитару, поколдовал над техникой — из проигрывателя нежно зашуршали первые строчки when the night has come and the land is dark. — Ненавижу каждого из них, — шепнул Эндрю на ухо Жоржетт. Щеки его пунцовели, в голове шумело, ноги отказывались слушаться. Они в одиночестве топтались по центру Залы под смешки и глумливые гыгыканья десятков наблюдателей. — За что это? — За то что смеются. — О да пусть смеются, в жопу их каждого, — выдохнула она и прижалась к нему сильнее, чем вызвала новую волну гогота со стороны, — Пусть смеются как можно громче, смех даёт нам право танцевать в обнимку у всех вокруг на глазах — а ты попробуй, сержант, сделать подобное всерьёз, и узнаешь, в чем разница. Пусть смеются, Эндрю, если хочется — а ты просто наслаждайся моментом…если это, конечно, момент. Последнюю фразу она произнесла куда беспокойнее. — Это момент, — ответил Принс, убирая ей сбившуюся прядку со щеки. Толпа улюлюкала, и в шуме этом все одно уловить можно было и легкую музыку, и обрывки мягких фраз Бена Кинга. Не боюсь. Не боюсь, пока ты со мной. Жоржетт торжествующе улыбнулась.