Без показухи

Сегодня Арсений слишком красивый. Антон зажевывает губу, оглядывая — спускается, трогает, сжимает — его закинутую одну на другую ногу. Под джинсами может быть, блядь, что угодно — от ублюдочной сеточки (Антон ее готов разорвать) до гладкой кожи (Антон ее вылижет), но — вроде бы: не время. Не час, не два — они тут вообще надолго, кажется, а подходить просто так и стоять над Арсением монументом-ястребом, который то ли клюнет, то ли… — Шаст! Он зовет сам. Крас-с-сивый. Антон отталкивается от стены, шаг, шаг, мимо кого-то, мимо, еще шаг — и вот он. С ухмылочкой — это зовется улыбкой, но глаза выдают, — с чем-то красным в бокале, с поволокой во взгляде. Он не сидит за столом один, вокруг Арсения всегда люди, много людей, но вот сейчас — Антон бы забрал его, выхватил из чужих лап, удерживал бы своими. Он хрипит: — Звал? Все увлечены разговорами — и Антону хочется людям верить, не думать, что их наебывают мнимым равнодушием. Антон на хую это вертел. Корпораты… они слишком для всех, слишком разделяют — особенно когда вы до этого виделись несколько дней назад, а приехал Арсений прямо, ровно, уверенно — к началу. Руки пожал, очки убрал в блестящий чехольчик, походкой — от бедра — прошел мимо Антона, мол, не заметил. Это показуха — грязная, слишком бьющая в глаза показуха. Антон тыкается носком кроссовки в диван. Арсений мгновение пялит ему в пах. Понятно. — Ты звал, Арс? У Арсения не вытягивается лицо, губы не дергаются — он не шелохнется, не покажет, что его вштырило. Имидж, личико сохраняет. Антону хочется наклониться, выдохнуть ему в лицо, что он умничка, что Антону так нравится — удерживает только то, что Антон недавно гонял курить. Конечно. Только это и останавливает. — Да ты там стоишь один-одинешенек, — Арсений скалит зубы — Антон щас завоет белугой, — что-то произошло? Ты — на голову свалился и не слезаешь. Не вылезаешь, блядь. Любить тебя мало. Антон усмехается. Не улыбка — судорога, условный знак: давай уйдем. — Нет, все норм. А вы че тут? Щиколотки — открытые. Обычная — да нихуя — голая кожа. Она языком ощущается еще нежнее, чем пальцами. А когда прикусываешь ее и слышишь полувыдох, полустон, полувизг — все сразу, какофония распростертого Арсения, от которой кровь ебашит только в путь, — когда слышишь это, потом обязательно сделаешь так еще раз. Возле пятки, над щиколоткой, под коленкой, внутри бедер — обязательный путь почти-самурая. Самурая, который так и не дошел: свихнулся от желания стиснуть этот зад, сейчас вжимающийся в диван. Антон шаркает ногой, задевает коленом шевелящееся туда-сюда колено Арсения. — Да ниче, — щурится Арсений и делает глоток, настолько мягкий, невинный, что это больше пригубливание. Бледно-красные капли, похожие на вино, но это точно не вино, сейчас во рту Арсения — Антон хочет быть там же. Выбить бы стакан, но они же люди цивилизованные — поэтому, будь они одни, выцепил бы бокал из рук. Тот бы врезался в стол, но не стекляшками, а донышком — точно в цель, спокойно и без пострадавших. Главный пострадавший — Антон. Он уже видит, что Арсений делает. Выебывается, чтобы больше хотелось, потому что знает: за руку Антон его не схватит, с корпората не утащит. Они вообще… им тут даже лечь негде — сплошные диваны, забитые справа и слева, разноцветные столы — соки, пирожные, фрукты — и очерченные толпищей танцполы. Антон бы разложил Арсения — фруктово-сладкого, как сок, как пирожное, как фрукты, — везде, потому что тот бы сам этого захотел — это видно. Ладно, а еще он сам об этом говорил — в одну из тех ночей, когда они валялись без сна: Арсений смотрел рилсы, а Антон слюнявил ему плечо фырканьем и смехом. Прошел период, когда Арсений сторонился, — этот период вообще будто и не с ними был. Сейчас он сторонится, только когда надо повыебываться. Например — дернуть ногой, упс, случайно, и сразу же отвернуться. Стены-то пиздец красивые. И Антон на них пялился, а не на Арсения, естественно. Антон отходит. Достает телефон. Там — уже сообщение. Арс Забери меня? Блядь. Поддельная картинка. Ее можно легко проткнуть пальцем — настолько она тоненькая, лживая. Арсений любит вот это все — флирт, игры, становящиеся заигрыванием. Почти ролевые, но на людях. В их время только так и можно не ебануться. Антон поднимает голову. Арсений — не хватает диадемы — опирается на спинку дивана, раскинувшись, раскрывшись, кажется, даже ведет диалог с кем-то, кто с ним за столом — девчонками, — но: у него под боком телефон. Экраном вниз, с ладонью, крепко сжимающей боковушки. Там нюдсы, арсеньевские драгоценности — антоновские тоже, он их обслюнявил через расстояние и не-расстояние тоже. Бывают такие ночи, да-а. Где одной рукой мацаешь его бедро, а второй — листаешь фотки в облаке. И — Шаст, выруби, не смотри их при мне, но — кто Антон такой, чтобы отказывать себе в двух удовольствиях: в смущенном бормотании разморенного Арсения и его же изгибах — на кадре. Опасно, не опасно. Заебало это все уже. Антон перекатывает теплую слюну во рту — от правой щеки к левой, а потом делает одну-единственную вещь: подходит к Арсению со спины, упирается локтем в спинку и, улыбнувшись Даше и Тане, наклоняется ниже. — Так ты идешь? Никто не спрашивает — куда, зачем. Девочки не лезут, только улыбаются — не улыбками мы-все-понимаем, потому что Антон бы обосрался, нахуй, а как-то вежливо, равнодушно-легко — мол, одним человеком больше, одним меньше. Арсений им не сдался: вот Антону — да. Особенно когда он вот такой — захмелевше-флиртующий, наверное, еле удерживающий себя от мягкого касания к плечу, когда поднимается, когда идет за Антоном — через людей, через голоса, смех. Просто идет — не смиренно, желанно. Всем пока, всем спасибо. Ночь глубокая — уже почти одиннадцать. Еба-а-ать как поздно. Надо баиньки. Вызвать такси — пару движений пальцев по экрану и одна скуренная сигарета. Арсений мнется под боком, один раз оглядывается («А папарацци будут сегодня?») и кутается в куртку — антоновскую, конечно. Стащил ее еще до отъезда в Питер, а узнал об этом Антон вчера — когда, чувствуя себя участником «Снимите это немедленно», думал, че напялить, — Арсений предложил ту самую черную куртку, а потом прислал кружок, где эта самая куртка висит на крючке в петербургском коворкинге. Это не коворкинг, но Антон называет это коворкингом, потому что хуй поймешь, где Арсений решает встречаться со всеми этими его деловыми людьми. Работа работой, а спиздить куртку — по расписанию. В такси Арсений ползет на переднее сидение: ему нужно контролировать музыкальное сопровождение и маршрут, а еще — донимать Антона постоянными оборачиваниями и улыбочками. Когда у него есть настроение. Сейчас это настроение имеется — Антон закатывает глаза, но улыбается, когда Арсений, потыкав что-то в телефоне впереди, уперевшись затылком в спинку кресла, скользит взглядом по Антону. Будто косо, случайно. Нет, блядь, он просто издевается. Таксист молчит — не знает, что они с Арсением едут трахаться и любимиться (заниматься любовью — вот что Арсений бы сказал). Антон фыркает сам себе под нос, жмет на оповещение. Фотка грузится один квартал и поворот на перекрестке. Антон открывает, закрывает, снова открывает Телеграм, пыхтит, только сейчас замечая, как трясется колено, и — все, приплыли, видит. Это не обнаженка, это что-то более голое, откровенное: со стиснутыми в кулаки руками, вжатыми в постель, и согнутыми коленями. Такие колени — да в пол, но Антон не ведется на поводу практически животных мыслей: под коленками — всегда мягко, всегда подушки. Никаких синяков. Даже если Арсению «нормас». Фотка явно обрезанная, куцая — и яркость нужно прибавлять, чтобы рассмотреть все, потому что сделана она в полумраке, — но Антону, если бы Арсений не мельтешил впереди, в Москве, вот здесь, рукой дотянешься, — ему бы хватило и этого, честное-пречестное. Арсений — пиздец красивый. Антон любуется его профилем: согнутой бровью (снова сложное лицо), закусанной щекой — языком, тыкающимся в нее, худой щекой. Родинками. Как же Антону… повезло. Он аж пугается этой мысли, чуть трясет головой и опускает взгляд в телефон. Арс Где реакция?

Вы

Дома узнаешь

Когда ты сфоткался так?

Выдох — до Антона долетает смешок на выдохе с переднего сидения. И никакого ответа. Вот, он опять это делает — оттягивает. На входе в ЖК Арсений, на секунду обернувшись, убегает — не в сторону лифта, а в сторону лестниц, и Антон уже нихуя не понимает, конечно. Он заглядывает в светлый коридор, смотрит на пустые ступени, уходящие этажами выше, и вздыхает — нет, он не настолько долбанутый, как Арс: переться на восьмой этаж пешком. В семье все должно быть поровну: один спортсмен, а второй разглядывает себя в зеркале в лифте. До квартиры Антон добирается первее. Он сжимает в ладони ключи, представляя, как щас-с… блядь, да, как сейчас зажмет Арсения прямо в коридоре — махом, в уголке, стащит с него все его шмотки, свою куртку, коленом — между бедер, горячих, мягких, льнущих к нему. Утонуть в слюнях — заебись перспектива, если этот сейчас не появится. — И что это было? Арсений взмахивает рукой, улыбается. Под потолками — приглушенный ночной свет. Желтый, не белый. Для глаз полезно. Да. Глаза у Арсения сейчас темно-синие — Антон иногда даже боится в них смотреть: настолько они прозрачные, слишком… красивые. — Тренируюсь. — Нет, ты просто играешься со мной. — Открывай давай. В квартиру первым залетает Арсений — Антон уже думает, что он сейчас сразу закроется в ванной, готовится, милый, но — он ждет. Антон стягивает с плеч куртку, пялясь Арсению, нераздетому, шумно дышащему, в глаза, и, стоит вещам оказаться на крючке, Арсений тоже оказывается на крючке: Антон хватает его за бока, вжимает в стену. В прихожей так мало места. Дышать нечем. Антон любит поцелуи с языком, а сейчас целует Арсения в губы — даже толком не открывая рта. Пальцы Арсения — то на плечах, то на лице, то на шее. Не определился, что хочет трогать, — Антон тоже, блядь, он вообще не соображает, где его руки, где его ноги. Одна, кажется, все-таки просовывается между бедер Арсения, надавливает на пах. Ухо Антона красное — от горячего дыхания, от судорожного стона, такого тонко-тихого, что Антон отрывается от губ — и уставляется Арсению в глаза. — Скучал, — шепчет тот, гладя Антону щеку сверху вниз. Одним пальцем. Самым кончиком. Антон прикрывает глаза, наклоняется, уткнувшись лбом в чужую шею. Нога больше не вжимается Арсению в член — она, трясущаяся, ввинчивается между чуть согнутых арсеньевских коленок, стукается об стену. Скучал, блядь, это мягко сказано. — Скучал? — Я чуть не обоссался, как собака, от радости, когда тебя увидел, — бормочет Антон, и у него не получается говорить громче — голос подставляет. — А ты еще мимо прошел. — Ну ты что, что, расстроился, ну? Не издевается — и, возможно, если Антон глянет в его лицо, там будет мягкая, обрывочно-тонкая улыбка. Такие у Арсения появляются реже его обычных — ярких, громких, залипательных, — такие говорят о его смущении, волнении. — Нет, — трется Антон носом об арсеньевскую шею, вдыхая его запах, — да. Арсений хватается за его щеку, заставляет на себя посмотреть — у Антона в сердце свистит. А еще. Арсений слишком близко, Арсений слишком красивый — его бы уже в постель, его бы раздеть, под себя, изогнуть, языком, пальцами — повсюду. Нахуй разговоры. Он так и говорит — раньше, чем Арсений, гладящий его затылок, успевает ответить: — Нахуй все. Потом. Ты пойдешь в душ щас? — Иди ты? Он не отпускает. Губы не жгучие, но Антона все равно лихорадит — он оттягивает арсеньевский свитер, хочет накрутить его на кулак, порвать — бешено, совсем не цивилизованно. Куртку — нахуй, сейчас все нахуй, телефон, людей, да даже душ. Останавливает только то, что постель чистая — Антон заправлял вчера. В первую очередь — он не будет обманываться — для Арсения. На себя забивается чаще. Ждет Арсений прямо у двери: когда Антон, клацая зубами, слыша, как они поскрипывают, выходит из ванной, он чуть не отпрыгивает — а Арсений смеется и извиняется. Не хотел пугать, Шаст, дай пройти вообще. И бедром толкает — Антон успевает хлопнуть его по заднице перед тем, как закрывается дверь. «Дрочить нельзя ждать» — и Антон не знает, куда поставил бы запятую. Он стягивает трусы — на опережение, — валится на постель. Телефон валяется в коридоре, надо бы взять его, наверное, — но сил вставать нет, поэтому Антон машет рукой — фигурально. В реальности он лишь приподнимает и опускает бедра. Прикрывает глаза. Арсений любит сидеть на нем, любит облизывать Антону соски, а еще — кусаться. Грань поцелуя и засоса. Еще любит, когда Антон держит руки при себе — когда так сильно хочет, что это одно удовольствие, безобразное удовольствие — не давать ему касаться и себя, и Арсения. Это не эксперименты в постели, не попытка «разнообразить половую жизнь», это просто… привычное уже — у Арсения есть пунктик на необычную обычность. Пунктик на неожиданные появления — тоже. Антон уже переворачивается на живот, утыкается в подушку головой, жмурится — потом просовывает руку под бедра, зажимает кольцом большого и указательного пальцев головку, больно потирающуюся о постель. И внезапно слышит: — Ручки твои шаловливые. Лучше бы Антон не оборачивался. — Бля, — вырывается против воли, контроля, адекватности. — Ты просто… Он голый. Другими словами: на нем нет ничего. Еще: он, блядь, голый. Антон подскакивает, садится на край кровати, тянет к Арсению руки — тот сразу подается ближе, не шаркает, не шагает — витает, настолько легко он заскальзывает меж антоновских ладоней, пальцев. Его кожа, мягкая, влажная, ее никогда недостаточно, ее трогаешь, ласкаешь, гладишь — и она мягчает, еще сильнее мягчает. Антон эту кожу будет облизывать, как слизывает сахарную пудру. Он прислоняется подбородком к арсеньевскому животу, заглядывает в лицо. Чувствует, как его пальцы зарываются в короткие волосы. Арсению даже не нужно спрашивать — Антон всегда скучает. — Ну? Арсений почесывает ему кожу виска. Антон тихо выдыхает прямо Арсению на живот — коротко целует его, ведет губами от солнышка к пупку. Хорошо — пизда. — Поцелуешь? — Губы? Арсений кивает. Антон делает вдох, спрашивает: — Наклонишься? Арсений причмокивает, едва слышно стонет — когда Антон быстренько кусает низ живота. Скажи спасибо, что не запястья, Арс, — сейчас бы ты уже лежал. Там от одной мысли только кончить можно. Когда у них там секс был в последний раз? На той неделе? Антон смотрит, как Арсений, положив руки ему на плечи, склоняется к лицу, и вспоминает, как тогда покачивался у Арсения на бедрах — ноги потом откинулись, но Антон не жалуется. Поцелуй сладко-мятный. Арсений хихикает Антону в рот, слабо царапает голые плечи. Антон все еще не сует внутрь язык — время нежностей. Полизаться они всегда успеют. Он сажает Арсения на себя. Мнет подушечками пальцев его ягодицы — они проезжаются прямо по члену, а ноги, кажется, скрещиваются у Антона за спиной. Это не особо удобно, они сто процентов скоро лягут, но пока — от этой тяжести мутнеет перед глазами и в голове. Когда дело доходит непосредственно до постели, Арсений меняется: от показушности, провокаций к нежности, близости — ни на шаг не отойдет, не отползет. Будет сидеть на Антоне как миленький — миленький, потому что Арсений правда миленький. Антон коротко целует его в губы. Арсений заводит руку за свою спину, и Антону жаль, что зеркало в комнате находится чуть дальше — не видно, что Арсений там делает. — Тебе нравится, когда я делаю вот так? — Я не знаю, — Антон сглатывает, — что ты там делаешь. — А так? И он, прикоснувшись к головке, прижимает ее прямо к заднице — ровно посередине. Антон даже выдохнуть не успевает — изо рта вырывается подобие хриплого стона. Начинает тереться. Арсений начинает тереться, двигаться на нем, вперед, назад, чуть вбок — ластится, целует подбородок. Он весь блестит, он слюнявый, и Антон снова позволяет — позволяет себе не распускать руки, хотя пиздец как хочется. Он держит их на одном месте — на пояснице, пальцами вниз, пока Арсений… вытворяет свое — нежно любимое им: просто… трется, бешеный, сумасшедший… Антон стонет — опять стонет, и, нащупав позади себя чужую голень, раздвигает ноги. Арсений замедляется. Смотрит, наверное, как Антон пытается улечься. И — меняет позу, когда Антон, оперевшись локтями на постель, все-таки падает на кровать, лопатками в нее. Согнутые колени, пятки, теперь прижимающиеся к антоновским бедрам, задница, теплая, мягкая. Антон не помешанный, нет, он адекватный человек — пока дело не касается Арсения, особенно голого Арсения на нем, он адекватный. Самый разумный, спокойный человек на всей планете, во всей вселенной. Когда Арсений, чуть сдвинувшись, прикладывает теплую ладонь к члену, не обхватывая его целиком, а лишь… частью ладони — так сказать, аперитивом, — Антон сжимает зубы и, вытянув руки над собой, цепляется ими за подушку. Пальцы Арсения медленные, они… они хотят, ищут что-то, скользят от головки к основанию, рисуют невидимые спиральные линии, и Антон сейчас завоет — потому что так нельзя, особенно когда так тянет больше, дальше, внутрь. Ухватить Арсения, перевернуть его, поставить над собой на колени — и сделать все: и языком, и пальцами, и потом… — Так что ты хочешь сейчас?.. Ну… в общем. Антон распахивает глаза, пробует приподняться. Арсений улыбается ему. Это выглядит охуительно — это невинно-мягкое выражение лица и стоящий член. — Бля, Арс, — Антон на мгновение прикладывает ладонь ко лбу, — меня не хватит надолго. — Еще бы. — Эй, — возмущается Антон. Арсений, облизав губы, вновь сдвигается: потирается бедрами о бедра Антона, вжимает пальцы в его бока. Нет, Антон сейчас точно сдохнет, это просто полный пиздец. Возможно, когда они были на расстоянии еще там, на корпорате, Антон был выносливее… да, бля-я-я, он точно был выносливее — сейчас он просто расщепит себя на атомы, сука, лишь бы выдержать — и не кончить в эту же секунду. Как по нему не скучать? По нему целиком — от «шаловливых ручек», которые на самом деле не у Антона, а у Арсения, до его движений… слов, слов, снова движений — заводных, размазанных зигзагами. Арсений, растопырив пальцы у него на животе, будто пытается в Антона вплавиться, слиться с ним одной фигурой, начинает шевелиться — ебаная имитация позы наездника. Член снаружи, не внутри, не-а, и Антон даже не знает, чего ему хочется больше, — чтобы Арсений продолжал (тереться, впиваться пальцами в живот, громко дышать, запрокидывать голову) или чтобы Антон сделал что-то сам (все-таки перевернул его, вцепился в зад, прошелся пальцами, мягко, аккуратно, затем — глубже, горячее). Блядь, если он не переживет обычные… потирания, Арсений, наверное, даже не удивится. Он, блядь, этого и добивается. Антон жмурится, стискивает его бедра. Тихо говорит, сумев разлепить глаза: — Тебе хорошо?.. Или… мне что-то сделать? Потрогать? — Нет, — качает головой Арсений. Покрасневший и запыхавшийся. Где ты был? Не бегал, а трахался (занимался любовью — так и будет Антон себя исправлять). — Мне очень хорошо. — Точно? Арсений усаживается — усаживается — на нем удобнее, проходится задницей по члену так, что тот, наверное, скоро станет камнем, который в итоге разгорится огнем. Вместо ответа Арсений наклоняется, схватившись за плечи, и изгибается в пояснице — Антон смотрит на его член, прижимающийся к плоскому мягко-рельефному животу, — член, весь влажный, блестящий, и все-таки прикасается к нему. Потом — слизывает с подушечки, смотрит в расширенные зрачки, в прозрачную радужку. Слишком красивый. Охуеть просто. Антону реально очень повезло. Он думает так и сказать, но слова иссушиваются в глотке, есть только громкий стук сердца, а еще — тяжесть на бедрах, движения назад-вперед, Арсений, дрожаще стонущий ему на ухо, собственные руки на чужих лопатках, испарина, сбившееся дыхание — и поджимающиеся пальцы на ногах одновременно с арсеньевским глубоким изгибом. Испачканным антоновским животом. Это не одновременный оргазм — Антон всегда кончает раньше, даже если всего на несколько секунд, но раньше — и сейчас… сейчас в голове все потухает. Его хватает на единственное: — Выпрямишь ноги? Арсений едва слышно мычит — Антон знает: он сейчас ни звука издавать не хочет. — Давай-давай. Антон хлопает его по бедрам. Обычные шлепки — не спанкинг, обыденно-рутинные шлепки, от которых тоже хер оторвешься; рука прилипает к боку, бедру Арсения. Сложно — отрывать его от себя. Они все грязные — потные, в сперме, два дурака, которые опять забыли о полотенце и замызгали покрывало, хотя кончили друг на друга — на живот и поясницу. Все равно попало. Были дни, когда они после секса так и засыпали — утром уже мучились, это был осознанный выбор… вот так все откладывать, но сейчас… хуевое это решение — не убирать все сразу. Секс — это огромное дело, а спонтанный секс еще сложнее, чем любой другой. Антон улыбается усевшемуся на край кровати Арсению. После оргазма тянет в сон, но — не время. Арсений выглядит как только проснувшийся птенец — лохматый, взъерошенный, уютно-мягкий. Антон, сумев сползти с кровати, чмокает его в макушку. — Я сгоняю тогда ополоснусь хотя бы? Он всегда спрашивает. Арсений пожимает плечами. — Ты чего? — Я хотел еще полежать с тобой. О господи. — Щас, Арс, давай быстро жопы и письки помоем и ляжем, окей? Арсений закидывает голову — заглядывает стоящему над ним Антону кособоко в лицо. Его такого хочется целовать еще больше — Антон и не останавливает себя: шагает ближе, вставая позади, кладет пальцы на подбородок, гладя большими — линию твердой челюсти. Поцелуй — не очень аккуратный, но вкусный. Арсений вкусный весь — и Антон пытается, блядь, оторваться, но хуй ему — особенно когда Арсений изворачивается, шутливо буркнув что-то про давление во лбу и про то, что перевернутых минетов у них, видимо, больше не будет. Антон смеется ему в рот, отрывается — еще раз чмокает темную макушку. — Вот еще двести твоих детей. Антон показывает Арсению на живот. Тот фыркает, тыкает себе за поясницу. — И триста твоих. — Нихуя семейка у нас. — Самая лучшая.