Ванна с петрушкой

— О, Киёши. Как же повезло, что ты дома. Могу я войти? За все годы вынужденного знакомства Киёши никак не может привыкнуть к Ханамии. Но уж если человек повадился внезапно вторгаться в твою жизнь, стоит ли удивляться, что он стоит на пороге твоего дома и выглядит так, словно почтил тебя своим драгоценным присутствием? Киёши подавляет инстинктивное желание захлопнуть дверь перед носом Ханамии. Красивым, кстати, носом. — Думаю, что нет, не можешь. Дело в том, что я… — Уходишь? Я составлю тебе компанию. Занят? Я помогу или подожду. И всегда этот притворно-дружелюбный тон, и опять этот обманчиво-нежный взгляд из-под длинных ресниц. Тьфу. То есть — как красиво, как лживо. Похоже, не так-то просто выставить Ханамию. Он просчитывает все варианты развития событий, он готов подождать или увязаться за Киёши, а значит, у него действительно есть дело. Но какое? — Нет, я сейчас собирался принимать ванну. — Киёши замечает, что на лице Ханамии отображается слишком уж живой интерес, и спешит добавить: — Лечебную. Это надолго. — Могу я взглянуть на твою ванну? — немедленно отзывается Ханамия. — Ты сказал, она лечебная, может быть, и мне такую нужно? Я не задержу тебя… надолго. И вот Ханамия уже снимает обувь у порога и идет в ванную, не спрашивая больше ничего, идет в верном направлении, так, словно он завсегдатай киёшиной ванной. Этот момент, когда повод отказать был, но что-то пошло не так. *** Ханамия сидит на краю ванны и то медленно зачерпывает воду в ладони, то пальцами растирает плавающие в ванной листья петрушки. Киёши стоит чуть поодаль, завороженно следит с безопасного расстояния за этой прекрасной сценой и искренне радуется, что он не на месте бедного растения. А может быть, напротив, думает Киёши, мне хотелось бы узнать, способны ли эти дивные пальцы на нежность вместо разрушения? Как они бы сомкнулись на… — Киёши, — мягко говорит Ханамия, и картинка перед внутренним взором Киёши не расцветает, а меркнет. — Ты знаешь, каково лечебное воздействие петрушки? Уверен, что жаждешь добиться именно такого эффекта? «Жаждешь» он произносит так, что Киёши невольно ощущает сухость во рту. — Не знаю, что ты себе выдумал, Ханамия. А я вот с помощью петрушки собираюсь очистить свой разум. Тебе тоже было бы полезно. Напрасно он дает Ханамии столь значительную зацепку. — Ты так считаешь? — задумчиво тянет Ханамия. Его пальцы все еще царапают воду, если можно царапать воду. Впрочем, Ханамия может даже это, даже сверх того. — Тогда я могу остаться? — ласково спрашивает Ханамия. — И принять с тобой ванну? Ты же одолжишь мне полотенце и одну из своих футболок? А еще я могу… — Не можешь, — как-то слишком резко вырывается у Киёши. — Но у себя дома ты можешь все. Ханамия смотрит на него снизу вверх каким-то потерянным взглядом. Нет, скорее взглядом, что до краев полон ядом. И тон его сразу меняется от ласкового к убийственному. — Оу, ну надо же, как ты забеспокоился. Что тут такого? Не сожру же я тебя, да и места полно, хватит нам обоим. Твоя ванна, как я посмотрю, такая большая. Надеюсь, у тебя… — Ты посмотрел на ванну, теперь я провожу тебя до порога, — вежливо, но твердо произносит Киёши. Ханамия вскидывается, глаза его загораются нехорошим огнем. — У меня были планы на тебя! — А у меня были планы на ванну! Ханамия бьет кулаком по воде так, что во все стороны разлетаются брызги с ароматом петрушки. Он зло смеется и, кажется, больше не пытается притворяться. Почему-то эта перемена действует на Киёши умиротворяюще. Ему нравятся искренние чувства, даже если это искренние чувства Ханамии, причем выраженные столь ярко, что лучше бы не. — И ты не можешь послать ванну, но можешь послать меня?! Ну-ну. — Когда это я посылал тебя прежде? И сейчас бы не послал, но… увы. — Увы, — повторяет Ханамия. Он уже успокоился. А может быть, его вспышка гнева тоже была продуманным актом притворства. — Итак, я пришел к тебе с добрыми намерениями, а ты послал меня. Но ты не сделаешь этого дважды. Завтра жду тебя у себя дома, где мне можно все. Тогда сейчас, — подчеркивает он, — сейчас я уйду. Ты же не откажешься прийти? Становится как-то даже жутковато от этой одержимости. — Я не знаю, где ты живешь, — неуверенно говорит Киёши. — Это ничего, я напишу тебе адрес. Или пришлю за тобой машину. Или сам за тобой заеду. Или… — Пиши адрес, — сдается Киёши. — Я приду. Когда Ханамия уходит, Киёши устало опускается в ванну с петрушкой, в воду, отравленную прикосновениями Ханамии. Завтра, вероятно, случится то, чего они оба давно жаждали. Сам он не раз признавался себе в этой жажде, но не собирался ее утолять. Однако, если Ханамия настаивает, пусть все произойдет уже. А пока нужно очистить от Ханамии разум. Ведь именно для этого он и приготовил себе ванну с петрушкой. Киёши закрывает глаза. Картинка перед внутренним взором не меркнет — вспыхивает ярким пламенем.