— Элли! Такси приедет через тридцать минут. Одевайся быстрей! — Я и Элли одновременно глянули на маму, стоявшую в коридоре с бигуди в волосах. Элли, встав из-за стола, ответила:
— Сейчас, — она ненароком глянула на меня и пошла в комнату: одевать красное платье, которое недавно купила ей мама.
Через пять минут я тоже зашёл в комнату и, стоя в дверном проёме, смотрел, как Элли рассматривает себя в зеркале.
— Тебе идёт, — улыбнувшись произнёс я.
Она повернулась ко мне всем телом, и, также с приподнятыми уголками губ, ответила:
— Спасибо! Мне тоже очень нравится.
Это красное платье мама выбрала без нашего спроса, из-за того, что Элли ничего не нравилось:
— Мам, ну, оно какое-то не такое... — Она уже порядком выводила маму из себя, но всё равно упрямилась.
— Элли! Что опять?! Цвет не тот?! Длина не та?! Материал не нравится?! — Мама не стала сильно повышать голос: мы всё-таки в общественном месте.
Я сидел на одном из пуфиков и сдержанно посмеивался с них, но Элли это заметила и недовольно зыркнула на меня.
— Раз ничего не нравится, тогда я сама выберу! Потом не жалуйся! — Прикрикнула мама напоследок и пошла смотреть платья в другом конце магазина.
Я проводил маму скучающим взглядом, когда передо мной прошли женщина с недовольным сыном – подростком и остановились около футболок в мужском отделе.
— Мам, я не хочу такие! Посмотри какие они ужасные! — Ворчал парень шёпотом, явно стыдясь, что его мать до сих пор выбирает ему одежду, прям как маленькому. — Я сам потом куплю, — добавил тот, когда его мать достала белую футболку с чёрными полосками.
— Знаю я, какую ты одежду выберешь! Потом людям в глаза смотрят стыдно, — осадила его мать, на что парень потупил взглядом в пол.
«Нормальная футболка, что ему не понравилось?», подумал я, смотря на белую футболку в руках женщины.
После поникшего вида сына, женщина недовольно простонала и поставила на место одежду.
— Ладно, выбирай что хочешь, но чур без всяких странных картинок и надписей, — поставила условия мать парню, на что тот, вмиг повеселев, закивал головой.
Они ушли из магазина, а я встал с пуфика и решил взглянуть на футболку, которая не понравилась тому парню.
Я взял его со штанги и начал рассматривать как вдруг — сзади меня появилась Элли и внезапно спросила:
— Классная футболка!
— Элли! Чего пугаешь, я подумал это мама! — Недовольно цокнув языком, я немного повернул голову влево, чтобы взглянуть на девушку.
Мама не разрешает мне покупать одежду самому, потому что: «Херню одну выбираешь! Ты хоть представляешь, сколько раз, мне за твой внешний вид на собраниях краснеть приходилось?». Под «херней», моя мама имела в виду — мешковатую - оверсайз одежду. Я не понимал её недовольств, ведь в школе почти все так ходят, а почему-то прилетает только мне.
— Давай купим, а маме не скажем? У нас же есть карманные, как раз хватить, — Элли украдкой посмотрела по сторонам, приблизилась к моему уху и шепнула: — или украдём, — я прыснул и оттолкнул её лицо, на что та весело хохотнула.
Но мне было не до смеха. Я заметил, как на меня осуждающе смотрит старая дама и что-то шепчет женщине помоложе. В груди громко застучало, появилась пульсация в ушах, лицо и мочки покраснели, а ладони вспотели. Мне начало казаться, что на меня смотрят все в этом помещений, со всех углов, и даже те, кто просто снаружи магазина мимо проходили.
Мигом положив футболку обратно, я вытер ладони об джинсы.
— Пошли отсюда, — промямлил я Элле, которая с ноткой грусти смотрела на меня всё это время.
Я ненавижу Элли за это. Она никогда не может, не заступиться, не защитить, не как минимум поддержать. Просто стоить и обижается постоянно. Ну и трусиха!
Сев обратно на тот пуфик, я начал медленно дышать, пытаясь успокоить сердце.
— Элли, смотри какое красивое... — Мама снова подошла к нам, с красным, длинным платьем в руках. Я попытался не подавать виду, но мои, всё ещё, горящие щеки меня выдавали.
Мама, обеспокоенно посмотрев на меня, спросила:
— В чём дело? Почему у тебя лицо красное? — Наклонившись, она обратной стороной ладони коснулась моего лба, а затем и моих щек.
— Всё хорошо, просто… — Я запнулся. — Здесь так душно, — оправдался я, и под конец улыбнулся, надеясь, что мама купится.
— Дома проверим температуру, — она протянула платье, и Элли, взяв его обеими руками, пошла в примерочную.
Она не стала спорить с мамой насчёт платья, учитывая, что вторая даже не собиралась её слушать.
— Красавица! И почему ты платья так редко носишь? Посмотри в зеркало — ну просто принцесса! — Радовалась мать, что красное платье хорошо сидело на её ребенке.
— Да, прикольное, — Элли тоже выглядела довольной. К её и моему удивлению, это платье действительно очень красивое и удобное.
У мамы зазвенел телефон:
— Здравствуйте.... Да... Вы уже подъехали? Да, дом 43... Хорошо, мы уже выходим! — Она положила телефон в сумку, ещё раз взглянула на себя в зеркало, слегка поправила прическу, и, прежде чем она бы крикнула на нас, чтобы мы обувались, мы уже сами начали собираться в коридоре.
Мама вышла в коридор, попутно проверяя свою сумку:
— Кошелёк есть, телефон тут... Так... Ключи здесь, — она взглянула на нас, но обратилась только к Элле: — Ты ничего не забыла?
— Нет, — одновременно ответили мы.
Мама схватила пакет с подарком, лежащие у полки рядом с входной дверью, выключила свет, и мы, наконец, вышли.
На улице нас уже почти час ждал отец, который увидев нас, развел руками и недовольно произнес: «Ну, наконец-то!». Он сел на место рядом с водителем, а я с мамой и Элли сели сзади.
На свадьбе было ужасно шумно. Музыка била по ушам и свет с освещением постоянно менял цвета. Я и Элли сели за «детский стол» с остальной малышней. К нам начали подходить наши родственники, о существовании которых, мы узнали только сейчас. Они обнимали, пожимали руки и целовали нас в щеку и говорили, как мы выросли. Нам оставалось только неловко улыбаться и кивать головой.
— Элисон красавицей выросла! Помню, как она была вот такой, — женщина средних лет с темными, короткими волосами опустила одну руку на уровень своих колен, и продолжила: — А теперь уже невеста! Небось, парни прохода не дают? — Она засмеялась, и Элли тоже смущенно хихикнула, а я недовольно фыркнул: эти разговоры уже надоели. Нам всего лишь семнадцать недавно исполнилось, а они нас уже сватают кому попало.
Когда от нас наконец отстали, и все начали обращать больше внимания на виновников торжества и тамаду, мы вышли на улицу чтобы подышать воздухом. На улице уже было очень темно — горели уличные фонари. Мы прошлись по тропинке до ближайшей скамейки и сели на него. Я вздохнул свежий, холодный и вечерний воздух, и хотел предложить Элле уйти отсюда куда-нибудь подальше: свадьба всё равно ещё долго будет идти, но к нам неожиданно подошли до тошноты знакомые лица.
— Ого! — Протянул один из парней. — Элисон, впервые вижу тебя в платье. Оказывается, ты не такая уж и плоская! — Он противно гоготнул, широко раскрывая рот, а остальные парни подхватили, и тоже начали смеяться. Элли, опустила голову и волосы закрыли её лицо. Она сгорбилась и дотронулась до своих плеч, тем самым, прикрывая грудь.
Парни продолжали смеяться, и похлопав её по плечу, бросили: «Да чё ты — шутка же была!» и удалились.
Во мне кипела злость и обида, но я смог только зло провожать их взглядом.
— Ты ничего не сделал, — еле слышно произнесла Элли, кладя свои руки обратно к себе на ноги.
— Мне было страшно, — также тихо ответил я ей, смотря куда-то в даль.
— Ну и трус, — прошипела она сквозь зубы, и резко встав со скамейки, пошла обратно в здание, где проходила свадьба.
Праздник закончился в двенадцать ночи, и все гости отправились в коттедж неподалеку, чтобы продолжить празднования.
Я пытался уговорить маму, чтобы мы вернулись домой, потому что я уже устал и хотел спать, но она ответила, что я могу поспать и в коттедже.
Элли со мной не разговаривала, да и я с ней особо не желал. Мне просто хотелось спать.
Как только мы добрались до коттеджа, я сразу пошёл на второй этаж. Мама сказала, что я могу лечь где хочу, и я выбрал комнату, где кровать была встроенной в подоконник. С него открывался довольно скучный вид на пустую глушь, но звездное небо было безумно красивым.
Я лёг в том же, в чём был одет до этого, потому что пижаму с собой не взял, а Элли молча легла рядом, всё ещё одетая в, уже слегка помятое, красное платье.
По закону подлости — я не смог уснуть. Пролежал на кровати минут тридцать и пытался заставить себя спать. Но шум с первого этажа был слишком громким даже здесь, и я прекрасно его слышал. К всему прочему, у меня болела голова после прошедшей свадьбы и живот, потому что я объелся всего, чего только можно и еда ещё не успела перевариться. Нахождение Элли рядом с собой, мне тоже не нравилось. Она мешала мне спать, просто по факту своего присутствия.
— Почему ты такой слабый? — неожиданно задала вопрос Элли.
Я резко обернулся на неё — она смотрела перед собой на потолок.
— Мужчины вроде должны быть сильными, — продолжала она, сохраняя свой невозмутимый вид.
— Отстань, — бросил я ей, и попытался снова уснуть.
Мне плевать на её высказывания обо мне. Существуют слабые мужчины, что с того то? Неужели я не могу быть мужчиной, который не умеет махать кулаками, с худым телом, и любящий цветы и вязание? Я могу! Конечно могу.
Тем не менее, мне стало обидно, и неприятные мысли начали лезть в голову. Я принял сидячие положение, протер лицо руками и взглянул на дверь, находившиеся прямо противоположно мне.
Элли тоже села и смотрела на меня, немного опустив голову.
— Свистнем со стола немного алкоголя? — Я не смотрел на неё, и сразу слез с кровати, чтобы выйти из комнаты. Кажется, Элли улыбалась мне, но я стоял к ней спиной и не мог знать точно.
Я спустился на первый этаж, где постоянно туда-сюда ходили гости и было очень шумно. Зашёл в большую гостиную — там было много столов с кучей еды и выпивки. Людей здесь было особенно много, но никто ещё не сел за стол: некоторые женщины всё ещё таскали еду из кухни и ставили тарелки с салатами, нарезками из мяса, конфетами и печеньем на столы.
Меня заметили, но особо не приставали: многие уже были пьяными. Я нашел уже вскрытую бутылку виски, стоявшую на полу с другим алкоголем и напитками. Там было много другой алкашки, навряд ли исчезновение одной заметили бы. Схватив, я засунул её в один из цветных, непрозрачных пакетов, валявшиеся рядом. По пути забрал ещё немного еды, потому что сочные и румяные шашлыки и сладкие фрукты, лежавшие на столе, выглядели ну уж очень аппетитно.
Я вышел из гостиной и быстрыми шагами отправился обратно на второй этаж. Никто ничего не заметил, и я благополучно вернулся обратно.
Связи с тем, что рюмок не было, пришлось пить так — из горла. Я подумал, что надо было взять ещё сок или минералку, чтобы запивать виски: он сильно обжигал горло при проглатывании. Но мы просто закусывали едой и всё в принципе было нормально.
Виски быстро закончились, бутылка была всего лишь пятьсот миллилитров, хватило примерно на чуть больше, чем десять глотков. Поэтому пришлось просто доедать мясо, и яблоки с виноградом.
Я открыл окно, так как мне стало невероятно жарко.
Мы сидели на подоконнике и смотрели на медленно движущиеся в ночном небе облака. Никто не произносил не слова — я слышал лишь как у меня во рту хрустит яблоко.
Алкоголь наконец-то подействовал, и я расслабился. Стало очень спокойно, словно все проблемы не такие уж большие, как мне казалось ранее. Голова перестала болеть и на меня накатило сонливость.
Я хотел было посмотреть на Элли, но она куда-то исчезла. Я даже и не заметил, как она ушла, наверное, был слишком занят алкоголем.
Забравшись под одеяла, я продолжал смотреть в открытое окно. Я чувствовал себя хорошо, и с этим чувством спокойствия, в конце концов, и уснул.
Проснувшись рано утром, я сразу почувствовал сильное недомогание. Посмотрел влево от себя — там лежала Элли, тоже с уже открытыми глазами. Со звуками старого, кряхтящего деда, я принял сидячие положение и вытянулся. Во рту была пустыня — надо было вчера ещё и воду оттуда взять. Я спустился и внизу до сих пор была шумиха: большинство гостей давно проснулись, а может они и не спали вовсе, и теперь устроили чаепитие. Мама, заметив из гостиной мой помятый вид, помахала мне, приглашая попить чай с ними. Я показал палец вверх, и пошел умываться. Тут ко мне присоединилась и Элли. Мы попытались привести себя в порядок настолько, насколько это было возможно, и пошли садиться за стол.
У нас было ужасное похмелье, в голове всё ещё было туманно, поэтому мы просто сюрпали чай и ели кислые леденцы. Родственники за столом, что-то говорили и спрашивали у Элли, а обо мне все, конечно же, благополучно забыли, но мама отвечала на вопросы за неё, поэтому участвовать в разговорах нам не пришлось.
Вернувшись к полудню домой, мы решили нормально поесть. Мама приготовила нам яичницу. Попробовав немного, я понял, что нужно побольше соли. Достав из верхнего шкафа солонку, я сел обратно за стол, где уже сидела Элли, и посолив еду, снова попробовал — вкус у неё был странноватым, но это не помешало мне насладится блюдом.
Со вкусным обедом, у нас поднялось настроение и мы решили выйти погулять. На улице уже наступал закат, и воздух не был настолько горячим как днём.
Достав свой велик, мы с Элли пошли кататься.
Я сел за руль, а Элли устроилась сзади меня, и я сразу начал крутить настолько быстро, насколько мог. Через двадцать минут мы выехали на трассу, где была лишь степ и протоптанные тропинки.
Сопротивление воздуха наконец снизилось и теплый летний ветер начал ласкать лицо, развивал волосы и просто создавало приятное настроение. Мы с Элли смеялись: наконец тот балаган, именуемым свадьбой нашего двоюродного брата и его спутницы, закончился, похмелье прошло и теперь снова стало хорошо.
Когда спустились первые сумраки, я двинулся назад: не хватало ещё, чтобы полицейские поймали за то, что без шлема ездим и светоотражающие элементы ночью не носим.
Всё было нормально, до тех пор, пока мой мозг не затормозил при повороте. Я слишком поздно попытался повернуть велик, и он начал падать. Мы упали на траву рядом с дорогой, и обе заработали себе рану на правом колене. Она немного побаливала, но было терпимо. Мы не смогли сесть обратно на велик, когда я двигал ногой, рана ещё больше кровоточила. Я взял велосипед за руль, и мы пошли умеренным шагом.
— Ты в порядке? — Спросил я у Элли, которая ходила сзади меня.
— А ты? — Спросила она в ответ, на что я недовольно цокнул языком.
— Нормально! — Выплюнул я, и слегка ускорил шаг. — Пошли уже быстрей.
Не знаю почему она меня так разозлила. Нельзя было просто ответить: «Всё хорошо»? Мне её: «А ты?», показалась насмешкой. Наверное я просто злой из-за раны на колене.
Мы зашли домой, и мама сразу же заметила наши раны.
— Боже мой, Элли! Ты с велика упала? — Мама смотрела только на Элли, несмотря на то что у меня как бы тоже колено болит.
— Всё нормально, — сквозь зубы произнесла Элли.
— Иди промой рану холодной водой, а я сейчас перекись и вату достану, — сказала мама и пошла искать аптечку.
Все любят или ненавидят Элли, а об моём существование никто даже не вспоминает!
Мы пошли, послушно промыли рану и зайдя в спальню, увидели стоявший на нашем столе вату и перекись водорода. Обработав раны, я пошёл ставить свой велик обратно на балкон.
Чтобы попасть на балкон нужно было пройти через гостиную, где сейчас на диване лежал отец и смотрел телевизор.
Когда я проходил мимо него, он тоже заметил мою рану.
— Что случилось? — Спросил он, по большей части, просто из вежливости.
— Велик. — Ответил я одним словом, и папа, протянув букву «а», сказал: «Ну, будь впредь осторожней». Меня это разозлило: будь то бы я об этом не знаю!
Поставив велосипед на место, я пошёл обратно в свою комнату.
— Всё хорошо? Ты обработала рану? Не болит больше? — Спрашивала мама, проходя мимо нашей комнаты с корзиной, только что постиранного белья.
— Не болит, — ответила Элли, которая также сидела с хмурым и раздраженным лицом.
Опять она спрашивает только об Элли! А как же я? Меня здесь нет что-л?
Когда мама готовила ужин, я решил к ней подойти и спросить прямо, пока Элли не было рядом:
— Почему ты никогда меня не замечаешь? — Ворвавшись в кухню, с порога спросил я, отчаянно смотря на свою мать. Она не особо обратила на меня внимание и продолжала мешать свой суп.
— Что ты имеешь ввиду? — Мама даже не удосужилась взглянуть на меня.
— Ты никогда не слышишь, что я говорю! Постоянно игнорируешь мои желания! Я же не прошу многого, — снова отчаянно произнес я, надеясь разжаловать маму, но она так и осталась стоять спиной ко мне.
Она не ответила, и я добавил:
— Меня и так-то в школе странным считают. Я надеялся, что хотя бы дома вы меня поддержите... — Мама прекратила мешать еду в кастрюле, но так ко мне и не повернулась.
— Прекрати, — она взяла соль с верхней полки, и начала потихоньку сыпать её в кастрюлю. — Мы уже говорили с тобой об этом.
— Я знаю, но прошло почти десять лет и.… — Мама не дала мне договорить:
— Да, прошло почти десять лет — ты уже не ребенок. Поэтому, прекрати так себя вести, — отрезала она, но я решил не сдаваться:
— Прекратить что? Я ничего не делаю! Я просто хочу, чтобы вы обратили на меня внимание так же, как на... на... — У меня не получалось произнести это имя, оно уже стало мне ненавистным.
— Элли? — Сказала мама и у меня запульсировало в висках. Я закрыл глаза и попытался медленно вздохнуть и выдохнуть, чтобы успокоиться, но дыхание постоянно сбивалось, вследствие чего, я ещё и начал задыхаться и сердце застучало быстрей. Желудок бухнул вниз, я закрыл рот рукой и поднял голову вверх, надеясь, что смогу сдержать рвоту. Но мне всё равно пришлось побежать в туалет, и из меня вышла моя дневная яичница. Я подошёл к раковине, чтобы умыть лицо и меня начал охватывать страх. Раньше я также чувствовал тошноту, но меня никогда не рвало, только вкус желчи был во рту.
Я посмотрел в зеркало над раковиной и ко мне подошла Элли.
— Всё хорошо? — Она выглядела так невинно, со стороны бы подумали, что она искренне беспокоится обо мне, но я знал правду. Она насмехается надо мной. Я знаю её как облупленную — она злорадствует.
— Ты! — Я обернулся и посмотрел ей в глаза. — Ты отравила мой обед!
— Что? — Удивленно протянула та. — Что ты несёшь? Зачем мне это делать? — она прикрыла рот рукой, но я всё равно заметил её приподнятые брови — она улыбалась.
— Тогда почему тебя не тошнить?! — крикнул я, на что та лишь пожала плечами и ушла из ванны.
Это тварь хочет убить меня! Я так и знал, она ненавидит меня, слишком долго мы играли с ней в друзей. Но я не собираюсь это терпеть! Я убью её первым!
Через минуту в дверном проёме ванной комнаты появилась мама.
— Тебе плохо? — Вот она уже выглядела обеспокоенной взаправду.
Мне действительно было плохо, но скоро я избавлю себя и всех нас от того, кто заставляет меня страдать.
Это был вечер среды. Родители на работе, теперь здесь только мы — Элли и Я. Дождавшись, когда она пойдет в ванную, я побежал в кухню, схватил первый попавшийся нож, и подошёл к комнате. Слегка приоткрыл дверь — издался неприятный скрипучий звук, но Элли не обратила на это внимание. Она стояли спиной ко мне. Это мой шанс! Сейчас!
Я распахнул дверь и резко опустил руку, но она обернулась на меня в самый последний момент из-за чего я всё-таки замешкался и лишь слегка задел её около ключиц. Капли крови начали течь по порезу, и я захотел сделать это ещё раз. Я поставлю точку на этом — сейчас и навсегда. Но моя рука задрожала, а ладони вспотели. Я не осмеливался глянуть на Элли. Почему она не сопротивляется? Почему не кричит?
Слёзы быстрыми каплями начали падать на кафель. Нет! Мне нельзя плакать! Не сейчас! В глазах начало мутнеть и я попытался быстро вытереть их, но это не помогало.
Я сдался. Бросил на пол нож и упал на колени. Закрыв лицо руками, я начал реветь навзрыд, закусывая нижнюю губу, чтобы не заорать.
Почувствовав чье-то близкое присутствие, я быстро сообразил — это Элли. Мне конец. На что я только рассчитывал? Что у меня хватит духа убить того, с кем я прожил чуть ли не всю жизнь?
Элли прикоснулась к моим рукам и начала убирать их с моего лица. Я всё ещё смотрел вниз, но чувствовал, что она смотреть на меня в упор.
Молчание прерывалось лишь моими шмыганьем и икотой, которую я всё никак не мог остановить.
Я решил начать первым:
— Я.… — Шмыг. — Я ненавижу тебя, — выдержав паузу, продолжил: — Всю жизнь ненавидел, и хотел, чтобы ты наконец умерла, — я зажмурился, потому что слёзы снова наполнили глаза. — Без тебя мне было бы лучше...
Она сразу заговорила в ответ:
— Почему? Я же часть тебя, — она взяла меня за подбородок и подняла мою голову. Я открыл глаза и наконец посмотрел на неё: она тоже плакала.
— Ненавижу... — Повторил я, сквозь зубы. Я сжал кулаки, и вспомнил, что нож всё ещё где-то на полу. Быстро найдя его, я хотел воткнуть его прямо ей в грудь, но она перехватила мою руку.
— Зачем ты пытаешься убить того, ради которого ты всё это делаешь? Ты ведь сам сделал из меня злодея, — она приблизилась к моему лицу.
— Захлопнись, — прошипел я и снова зажмурился.
Воспоминания начали лезть в голову без остановки. Нет, нет, нет! Я не хочу вспоминать это! Но я не мог это контролировать.
Мне семь лет. Я стою на стульчике и смотрю на себя в зеркало в ванной. В правой руке — ножницы, в левой — прядь волос. Я режу несколько раз, потому что мои волосы густые, а ножницы канцелярские. На пол падает первая прядь длинных темных волос, и я продолжаю стричь ещё и ещё. Моя рука резко дёргается из-за внезапного шума за дверьми ванны, и я проезжаю концом ножниц по своему затылку. Теплая струя покатилась по затылку, а затем и по шее, и я начинаю хныкать, ведь мне больно. Тот внезапный шум создала моя мама, которая мигом прибежала на мой плачь и отобрав ножницы из рук, заставила спуститься со стула. Грубо опустив мою голову под кран, она включила воду. Я продолжал рыдать, а мама сильно терла меня по голове, на который лился кипяток.
— Ма-а-а-м, мне больно! Больно! — Хныкал я, через слёзы, на что мама ругалась на меня:
— Что ты натворила?! Зачем ножницы взяла?! Совсем больная?!
Меня раздражали мои волосы. Они постоянно касались моей шеи и лица. Я показывал маме короткие стрижки своих одноклассниц, а она мне отвечала: «У девочек должны быть длинные волосы. Это красиво и женственно!». Я хотел быть красивым, но почему это «красота» такая неудобная? Я смотрел на девочек, им нормально, им всё нравится, их это не раздражает. Так почему меня это так беспокоило?
Мне двенадцать. Одна из девочек в моём классе похвасталась нам, что у неё начались первые месячные, а значит она уже взрослая. Я тогда случайно ляпнул, что это не повод радоваться, на что она ответила, что я просто ещё «маленькая», хотя мы были одного года рождения.
У нас в школах два раза в год проходило собрания для девочек, где рассказывалось про половое созревание. Я чувствовал себя очень некомфортно, слушая школьную медсестру, но не придал этому значения: там все чувствовали себя не очень.
Я надеялся, что каким-то чудом меня обойдет пубертат. Не обошёл, и в тринадцать лет у меня начались месячные — моё тело начало меняться.
С тех пор я ненавидел каждую клетку своего тела. В нём всё было не правильное. Оно не должно быть таким, я это точно знаю. Я начал ходить сгорбившись и в больших, мне по размеру, кофтах. Некоторые девочки подчеркивали свою фигуру обтягивающими футболками, корсетами и блузками. Им было хорошо в своих телах, они были красивы, потому что чувствовали себя красивыми. Я тоже считал их красивыми и думал, что я — просто ленивый и закомплексованный, а они — уверенные и сильные. Они не отворачивались от зеркал, когда надо было переодеваться, чтобы не смотреть на себя. А я отворачивался: мне становилось плохо, когда я видел своё тело. Оно зудело, виски болели, а желудок падал вниз, и я часто бегал в туалет, думая, что меня сейчас стошнит. Меня не тошнило, но вкус желчи всё равно стоял во рту, и я просто харкался слюной в унитаз. Я умывал лицо ледяной водой, надеясь, что это как-то улучшить ситуацию. Что со мной, чёрт возьми, происходит?
Я чувствовал частое недомогание, и забивал в Гугл: «Чувствую себя плохо в своём теле» и мне вылезало: «Синдром деперсонализации». Просмотрев что это, я понял — совсем не то.
Ответ нашелся тридцать первого марта, тогда я начал часто находить истории про трансгендерных людей в социальных сетях. Почитав некоторые из них, я понял – вот это про меня. Ненависть к своему телу, голосу, тошнота и вечное чувства недомогания – это всё про меня. Я наконец нашёл причину своим страданиям, и от этого стало легче на душе, ведь от этого можно было избавиться!
С тех пор я начал менять себя, чтобы почувствовать себя лучше. Я отстриг нормально волосы, купил утяжку на грудь с маркетплейсов и начал обращаться к себе в мужском роде. Это чувствовалась правильно. Будто бы всю жизнь я был не собой и теперь я наконец – то вернул контроль над своим телом.
Но счастье длилось не долго: не родители, не друзья, не знакомые, не восприняли это всерьез.
— Не дури! Я тоже, когда маленькой была, хотела быть как мальчик. Это подростковое, оно пройдет, — говорила мне мама и смеялась с моих попыток «косить под мальчика».
— Ты типа томбой? Пацанка? — Со смешком издевались надо мной некоторые мои одноклассники.
— Отстаньте от неё! Пусть выглядит как хочет, это не ваше собачье дело, — ругалась с ними мои одноклассницы, с которыми я неплохо общался. — Не обращай внимание Элисон, ты очень красивая и женственная! Хоть с короткими, хоть с длинными волосами, — она хотела меня поддержать, за что я был ей очень благодарен, но мне не стало лучше. Я хочу сам заступаться за себя, но мне всегда было страшно.
После моих попыток улучшить своё состояние, мне стало ещё хуже. Утяжка давила на грудь и с ней было тяжело дышать. Я ловил на себе презирающие взгляды старшего поколения и перешептывание в классе. Обращаясь к себе в мужском роде, я вызывал только смех у остальных и красные пометки в своих сочинениях по русскому языку.
Тогда и появилась Элли. Та, кто постоянно своим присутствием напоминала, кто я, и кем останусь на всю жизнь. Этого не поменять, поэтому я подумал, что нет смысла бороться с ней, наверное, было бы лучше найти в ней плюсы. Например: она помогала мне стричь волосы и не боятся идти в мужской отдел одежды. Она поддерживала мой комфорт, но и нарушала его одновременно.
Я ненавидел её с появлением в моей жизни, но без неё уже не видел своей жизни. Я не хотел чувствовать себя плохо оставшуюся жизнь. Элли не должна существовать, даже если это означало, что и я перестану существовать.
— Ты должна умереть! Элли не должно больше быть, — я снова открыл глаза, а моё сердце продолжала бешено колотиться.
Она с нежностью улыбнулась мне.
— Меня никогда и не звали Элли. Это ты так меня называешь, — она отпустила мою руку с ножом, и я снова разжал кулаки. — Ты знаешь, как меня зовут. Я всегда был здесь, Элли никогда и не существовало.
— Элиас, — произнес я одними губами.
Стало тихо.
***
В детстве я очень любил две вещи — Монстер Хай и Черепашки Ниндзя. Ну, нравилось мне что-то в монстрах-подростках. Моими любимчиками были Джейн Булиттл и Кейси Джонс: они были самыми крутыми! Мне очень нравилось смотреть старые мультфильмы и фильмы по этим франшизам. Так в свои девять лет, я влюбился в Кейси Джонса из фильма по черепашкам 1990 года. Высокий, накаченный парень в белой маске и с длинными волосами, который бьет воров своей хоккейной клюшкой. Неудивительно почему Эйприл влюбилась в него. Я пересматривал этот фильм пятьдесят раз и каждый раз был в ожиданиях, когда мой «ночной всевидящий» появиться на экране.
Когда у меня на руках появился мой первый телефон, я и на нём ещё пятьдесят раз посмотрел этот фильм. Мне хотелось быть настолько же крутым как Кейси Джонс. Мне он казался бесстрашным, умным и очень, очень красивым. После этого я нашёл кто так круто сыграл Кейси Джонса в этом фильме — Элиас Котеас.
«Элиас, – повторил я это имя вслух. – Почти как Элисон, но круче». Элисон звучало элегантно и по аристократический, а Элиас звучало дерзко: оно словно кричало — «Я делаю что хочу и никого не слушаю!». На самом деле мне кажется, что последнее я выдумал в детстве из-за того, что я хотел быть бунтовщиком, а имя «Кейси» мне не нравилось: оно звучало как ласкательное прозвище для ребенка, как «Элли» например.
***
Я поднял взгляд и передо мной была бежевая кафельная стена ванны. Схватившись за раковину, я поднялся на ватных ногах и взглянул на себя. Моё лицо было всё в слезах и крови. Я осмотрел свои руки и одежду – везде кровь. Она всё ещё тонкой струйкой стекала по ранам на моих ключиц.
Я услышал, как кто-то дергает ручку входной двери — мама пришла с работы.
— Элли! Ты дома? — Я мог слышать лишь шорохи за дверью.
Я подумал, что больше нет смысла скрываться.
— Мам, я в ванной!
Она подошла ближе и, распахнув дверь в ванную, с ужасом посмотрела на меня.
— Элли, ты что творишь?! — Она не сделала ни шага ко мне, так и остановившись у порога.
Я обернулся на неё и с улыбкой ответил:
— Элиас, мам. Я — Элиас, — она озадаченно и всё ещё с ужасом на лице смотрела на меня, а я включил воду и начал отмывать кровь.
Элли больше нет. Её никогда и не было. Маленький Элиас, который стриг волосы канцелярскими, крохотными ножницами, сейчас гордился бы мной. Я это сделал ради него, он — счастлив, а значит и я — счастлив.
— Элисон, в чём дело?! — Чуть ли не крича, спрашивала меня мама.
Я выключил кран, улыбнулся отражению в зеркале, и пошёл в комнату: переодеться.
При выходе из ванны, мама схватила меня за руку.
— Элисон! — Крикнула она, прямо мне в лицо.
Я бы проигнорировал, но кажется, мама не поймет меня.
— Мам, я — Элиас! Называй меня Элиасом, пожалуйста.
— Элиас?! — Повторила она моё имя истерическим тоном.
— Да, Элиас, — я вырвал свою кисть из захвата мамы, и, обойдя её, пошёл в свою комнату.
Она побежала за мной, но остановилась у порога. Я тем временем, начал раздеваться, стоя напротив зеркала.
— Это что? — Спросила мама, указывая пальцем на мою бежевую утяжку для груди, которая сейчас была надета на мне.
— Утяжка — чтобы грудь не выпирала, — объяснил я, без какой-либо агрессии или раздражения. Я чувствовал себя прекрасно, несмотря на то что у мамы явно были натянуты нервы до предела.
— Милая... — Она устало оперлась всем телом на дверной косяк, но продолжала смотреть в мои глаза сквозь зеркало. — Ну зачем...
Тут она внезапно снова выпрямилась, и быстрыми шагами приблизилась ко мне.
— Это из-за меня, да? — Она схватила меня за плечи и заставила повернуться к ней лицом. — Тебе внимание не хватало? Прости, прости, пожалуйста! Я тебе всё дам! Всё своё внимание, каждую свободную секунду. Просто, прекрати эти переодевалки, умоляю! Мне страшно за тебя, — она прижала меня к себе и начала гладить по голове.
— Мам, — я аккуратно оттолкнул её от себя. — Всё нормально. Со мной всё нормально.
— Ну какое нормально? Посмотри на себя! Ты же вся в ранах и крови! И после всего этого, ты говоришь называть тебя каким-то выдуманным именем?!
Я устало выдохнул, как же ей сложно всё это объяснить. Но я её за это не виню, я сам изначально ничего не понимал.
— Мам, давай я тебе всё объясню и расскажу, а ты меня выслушаешь.
Она ненадолго застыла с приоткрытым ртом, но затем ответила:
— Хорошо.
Мы сели с ней на мою кровать, и я начал рассказывать: «Помнишь, я волосы свои состриг, когда мне семь было...». Мама меня слушала, не перебивала, а лишь изредка кивала головой.
Когда я закончил, мама больше не смотрела на меня. Она сверлила взглядом пол и думала о чем-то своём — на её лице читалось напряжение.
Подождав минуту, я прикоснулся к её руке и, с долей нервозности, спросил:
— Мам?
Она взглянула на меня и после ещё минуты молчания, произнесла:
— Как я могу тебе помочь?
Я заулыбался и прыгнул в её объятия, сильно прижимая к себе. Она обняла меня в ответ, и я был уверен — на её лице сейчас тоже улыбка.
— Спасибо, — почти шепотом, сказал я ей в ухо.
— Спасибо, что ты поделилась... — Она слегка запнулась, но быстро исправилась: — ...поделился со мной. Я рада, что ты мой сын, Элиас.
Я готов был расплакаться — впервые в жизни от счастья, а не от душевных переживаний.
У меня получилось!
