I'm gonna leave you

Babe, I'm gonna leave you Рекс всегда знал, что им с братом не по-человечески повезло – они изначально принадлежали друг другу. Когда он был совсем маленький и слышал, как кто-то говорил о «вторых половинках» гордо выпячивал грудь и улыбался сам себе – их все искали, а его Макс был с ним с самого рождения. Только потом он узнал смысл, который обычно вкладывали в это понятие, и весьма удивился такой причудливой трактовке. Ему казалось странным то, как их с братом воспринимали окружающие, будто они - что-то ненормальное, хотя, по его мнению, ненормальными были как раз они – одиночки, никогда не знавшие, что значит быть целыми. Глядя на новичков, появляющихся в стае, он с мрачным удовольствием жалел их. В отличие от всех этих жалких мальчишек, их привезли сюда вместе, обижали и в конце концов принимали как своих тоже вместе. Границы этого «вместе» всегда были очень расплывчаты. «Вместе» они были во всем и всегда, даже когда находились далеко – на разных сторонах Дома – Рекс носил в себе обе ноги своего брата, Макс – всего одну, но они были их общими, как и жизнь, которую они разделяли меж собой. Когда-то совсем давно, ещё до встречи с Домом, они лежали в одной из многочисленных больниц, в которых им пришлось побывать. У них были отдельные кушетки, но они все равно приходили друг к другу, как только исчезали медсестры. Он не помнил точно сколько им было тогда лет, эти воспоминания подернулись дымкой, но именно этот момент въелся в сознание раскаленным клеймом. Лежа совсем близко, они ласкали друг друга просто потому что это было приятно. Они не придавали этому никакого значения, тогда им было все равно – объятия, поглаживание по щеке, касания ниже пояса – это все лишь способ успокоить друг друга прикосновениями, дать знать, что они все ещё близко, рядом. К ним ворвалась медсестра, и стоило ей только разглядеть, что они делали друг с другом, её лицо исказилось такой гримасой отвращения, презрения и ужаса, что Рекс запомнил её на всю жизнь. Он не понимал тогда почему, не видел ни одной причины, ни одного повода, но отчего-то сразу осознал, что все будут смотреть на них только таким взглядом. Став старше, он догадался, что тогда произошло, но ему было уже все равно. В тот самый миг он отмел всех прочих от их с Максом мира и решил, что никто и никогда не проникнет туда. Потому что он не позволит больше никому смотреть на его чудесного брата с таким диким, омерзительным отвращением, никому из тех, кто не стоит ни единого взмаха его белесых ресниц. Всё менялось вокруг них, а их связь не становилось крепче, не угасала, оставалась прежней, нетленной и нерушимой. Они стали осторожнее, поняв, что для всех окружающих их невинные занятия выглядят странно. Они не боялись осуждения, опасались лишь того, что их могут разлучить, а они пока слишком малы, чтобы этому помешать. На Изнанку они попали впервые тоже вместе. И здесь они не были чем-то неправильным. Они были наконец-то целыми, неразделенными, слившимися воедино, с гордо выпирающим килем и ощетинившимися черными перьями. I said, don't you hear, it callin' me, the way it used to do? Становясь старше, они невольно отдалялись. Те различия между ними, в их поведении и разговорах, жестах и взглядах, что раньше замечали только старые знакомые, отмечали теперь все. Они тоже видели, как меняются незаметные не для кого, кроме них самих, черты друг друга и тянулись узнавать новые тела, повадки, позы. Секс по-прежнему был для них только способом приятно провести время, расслабиться, поговорить, не произнося ни слова. Только теперь они полностью осознали, что любой, кто застал бы их, решил, что они сумасшедшие. Как нельзя кстати было то, что Дом любил слегка и порой более, чем слегка безумных. Они чувствовали это тогда, когда будучи вместе, потерявшие счет времени, забывшие об осторожности, замечали, что стая, которая давно должна была бы вернуться, где-то пропадает в полном составе, что двери в учительском туалете, которые они забыли запереть, закрывались сами собой. Они платили Дому верностью. Изнанка соединяла их, превращая в птиц, в Птицу, ставшую санитаром Ночной стороны Дома. Иногда Дому нужно было избавляться от тех, кто был для него слишком слаб, шумен или настырен в стремлении впустить в него Наружность. Таких Дом не любил, ослаблял их, а когда от них оставалась лишь блеклая оболочка, Птица прилетала и доедала останки. Это было очень вкусно, красиво и сладко. Они растили птенцов в своем гнездовище, передавали им мудрость прожитых лет или только пытались передать, так или иначе заботились и любили. Тень был мягче по-матерински, отдавал тепло и свет желтых глаз. Для Стервятника оставалось только то, что Макс не любил показывать никому другому – то, что делало его часть Птицы. И Рекс любил его за это. Тень не притворялся «хорошим», как иногда про него думали те, кто заставал его в опасной для них близости к Птице, просто то, что он чаще всего делил лишь со Стервятником было чем-то совсем интимным. Умеренную жесткость, раздражительность, жадность, настырность он мог позволить себе проявлять только рядом с братом, будучи искренне уверенным в том, что именно это является любовью. Мир видел только ту его часть, что он позволял видеть, Рекс же – абсолютно все. Они ссорились, как любые братья, как любые мальчишки. Просто мирились быстрее и приятнее, пряча хищные, сытые улыбки. Строили планы на будущее, пожалуй, единственные во всем Доме, потому что не боялись – они были друг у друга, и даже Наружность не смогла бы их разлучить. Oh, baby, you know, I've really got to leave you А затем случилось это, и весь мир сгорел до белого пепла. С утра Тень встал в скверном расположении духа. Снилось что-то неразборчивое, ускользающие, подернутое серовато-розовой дымкой. Странным было то, что нога не болела, и вопреки предыдущим дням он чувствовал себя совершенно здоровым. Стервятник ещё спал, но стоило Максу пошевелиться, как он сразу проснулся, покрепче прихватив его поперек груди. Они спали на двух кроватях, придвинутых одна к другой, и для всех окружающих это было как само собой разумеющиеся явление. Скоро им должно было исполниться пятнадцать, и птенцы, несмотря на то, что было не принято праздновать какие-либо подобные события, все равно готовили нечто по их же собственным словам «исключительное». Тень посмотрел в глаза брату, отпихнул его руку и ушел в ванную. Было около пяти часов утра. Умывшись, он остановился перед зеркалом, отразившим совершенно обычный его вид. Серьги они не снимали даже на ночь, и потому украшения одиноко болтались в ушах, нелепо смотрясь вместе с голубой пижамой. С недавних пор Макс обнаружил, что подводка делает их глаза ещё выпуклее, а зная, как бесят и пугают они окружающих – не птенцов, конечно, а разных сомнительных личностей из второй и шестой – он начал активно ей пользоваться, и потому, когда видел себя или брата без растушеванного ободка под глазами, чувствовал себя голым. Дверь за ним скрипнула и вошел Стервятник, заспанный, но обеспокоенный настолько, что следы сна на глазах испарялись с его лица. - Что случилось? – он встал за спиной, облокотившись на раковину и посмотрел на их отражение. В одинаковой одежде, с одинаково растрепанными волосами, они были похожи на разбившееся зеркало, расколовшееся на две половинки глубокой трещиной. - Не знаю, - признался Тень, откинувшись на плечо брату, потираясь волосами о его щеку, - сон странный, неприятный. В последнее время они перестали видеть одинаковые сны. Оба считали это плохим знаком, но никто не говорил другому ничего, чтобы не расстраивать ещё больше. Может существовало этому и логичное объяснение: последнее время они не так часто проводили время за одними и теми же занятиями, Стервятник заседал с картежниками, Тень – с поэтами, пересекались на уроках и в столовой, кивали друг другу и разбегались, а вечером засыпали рядом, чтобы утром снова разойтись. Это не расстраивало, только иногда забирало общие сны, как им казалось. Стервятник вздохнул и обнял брата со спины, положив ему голову на другое плечо. Теперь в зеркале они были похожи на странное существо с двумя головами и на секунду действительно им стали – в отражении мелькнули перья. - Отвлеки меня, - попросил Макс, жалобно и устало, так, как позволял себе говорить только с братом наедине, - чем угодно. Он не имел в виду ничего определенного. Рекс мог отвлечь его разговорами, пересаживанием цветов, прогулкой в коридорах или музыкой, просто сейчас был один из самых тихих часов в никогда не засыпающим Доме, да и птенцов никому из них будить не хотелось. Стервятник, повернув голову, поцеловал его в шею. Стоять, не опираясь ни на что, было больно, и Макс почувствовал это, как только ноющая боль в колене Стервятника стала нарастать. Он нырнул на Изнанку, удерживая брата, не руками, чем-то ещё, и тут же вынырнул обратно. За доли секунды, за время которых они даже не успели изменить облик, сил немного прибавилось. Так было всегда – Изнанка была им роднее, дарила то, что было нужно. В стылой реальности прошло несколько полных минут. Стянув пижамные штаны, Рекс развернул брата к себе лицом и, ткнувшись лбом в лоб, коснулся его плоти холодной рукой. Они оба не были возбуждены со сна, мягкий член привычно ложился в руку, и, отражая его движения, брат делал то же самое. Они целовались, мимолетно касаясь губами, клевали лица друг друга, быстро, коротко. Глаза были закрыты, оба старались просто отключить сознание и раствориться в ощущениях. Неспешно возбуждая себя, целовались уже настойчивее, привычно скользя языками по острым зубам. Как только им начинала мешать боль, один из них окунал обоих на секунду, не больше, на другую сторону. Ноги переставали болеть, а минуты терялись в тумане переходов. Они слишком затянули и поняли это только тогда, как дверная ручка, дергаясь, заклинила. За дверью наплывал утренний шум, гнездовище шелестело ветками, цветами, перьями птенцов и пора бы было уже возвращаться. - Ещё немного, - попросил Макс, окуная их в последний раз. Кончили они уже тогда, когда птенцы вернулись с завтрака. Последний раз клюнув брата в губы, Тень отстранился и поплелся к выходу, открывать дверь, успокаивать птенцов, потерявших из виду сразу обоих родителей. Будто ничего не произошло – для них действительно ничего не произошло, просто близость, рутинная, обычная, до дрожи необходимая. После обеда Тени стало плохо. Стервятнику – тоже. Сначала Макс отлеживался в гнездовище, слабая боль не была весомым поводом для посещения Могильника. К ужину стало хуже. Стая слетелась к их кровати, окружив перистым облаком. Они все что-то чувствовали, может, даже не осознавая этого, и Рексу стало страшно. В Могильник Макса несли уже на руках. Опустив голову, он закрыл глаза, не приходя в себя. Стервятник шел следом, стараясь не отставать ни на шаг, но все равно шел как пьяный, спотыкаясь, чертыхаясь, скаля зубы на всех вокруг. Его брата забрали у них, выставили всех не просто в коридор, а вообще за пределы Могильника и только после громких протестов, грозящих снести дверь, его впустили, но лишь его одного. Остальные облепили вход и стали ждать. Он тоже ждал, кусая губы, прося, умоляя Дом сделать хоть что-то. Он сидел на полу сгорбившись, обхватив больную ногу, держа в своих руках часть Макса и чувствовал, что ещё чуть-чуть и начнет плакать, сильно и неудержимо. Было до одури страшно, его трясло, он пытался почувствовать Тень через толстые слои штукатурки и не мог. Внутри что-то ныло, болело до спазма, скручивалось и резало внутренности грязным битым стеклом. «– Придешь сегодня? – в гнездо, почитать вместе, как они любили ещё с детства. – Приду, – отвечает Макс, хотя сегодня четверг, и улыбается. Он тоже с нетерпением ждет вечера и его удивляет вопрос брата. Будто какие-то стихи с Фазанами могут всерьез отвлечь его от Рекса. Ему кажется, что брат его не расслышал, они говорят в шумном коридоре, стоя далеко друг от друга, - я приду!» Потом сердце перестает биться. Его и у брата за стеной – тоже. Он не помнит события первых часов, они исчезли из памяти, боль в его мозгу горела так сильно, что сгорела дотла. Могильник, Ральф, холодный душ, ливший целую вечность, боль в уголках рта, в губах, зубах, жуткое першение в горле от крика, опухшие, сухие глаза, трясущиеся руки. Он ушел. Искать свою Тень, здесь или там, на Изнанке или в Наружности, живую или мертвую, искал сам будучи ни живым, ни мертвым. Крыша, стекла, ножи, заточки, острые ключи и веревки – годилось все, он не знал из чего выбрать. Крыша нравилось меньше всего, но если знать как падать и трех этажей станет достаточно – сложить черные крылья и камнем вниз. Тень перестал существовать, он – тоже, они не могли быть поодиночке. Невозможно разделить то, что родилось целым. Мир сузился до рук его брата, до его волос, замечаемых только боковым зрением. Иллюзию портили только ноги, которых почему-то было две. Он держал нож, намереваясь исправить эту досадную ошибку. - Рекс, - Тень сел рядом с ним, накрыв его руку своей. Стервятник смотрел на него, мимо него, беззвучно плакал, не замечая. Кажется, он принял все, что лежало в закромах их комнаты и был совершенно невменяем. Неизвестно откуда налетевший ветер шевелил его волосы, слезы скатывались за ворот рубашки, рука все ещё сжимала нож. Затем одними губами он прошептал: - Почему? - его взгляд наконец сфокусировался на темном силуэте с горящими глазами, такими же, как его собственные. - Не знаю, - Макс покачал головой, - так вышло. Прости меня. Сотканный из подвальной тьмы, он смотрел на него желтыми глазами и тянулся холодными руками, а Рекс позволял ему, впитывал струящиеся прикосновения, чувствуя лишь пронизывающий острыми иглами холод. - Не надо, пожалуйста, - Тень коснулся рукой его щеки, поглаживая большим пальцем, поцеловал в губы, в красные рубцы по углам, в заплаканные глаза. - Как?.. – Стервятник не говорил, даже не шептал, он вообще не произносил ни звука, но его понимали. - И этого тоже не знаю, - Макс наклонился и поцеловал его колено, - но я не уйду, пусть даже так, но я буду рядом. Рекс сидел на полу, оглушенный. Тень клубился рядом, и Стервятнику казалось, что он чувствует его запах. Губ касались холодные пальцы, излечивая рубцы. Он так сильно хотел умереть, чтобы быть рядом навсегда. - Ты обещал, что придешь, - Рекс наконец позволил себе положить руки на плечи брату, они провалились в темный холодный пар, такой густой, что он чувствовал под пальцами холодную кожу. - Я пришел, - ответил Тень. I know, I never, never, never gonna leave you, babe На Изнанке они стали Птицей с одной навсегда заснувшей и другой вечно голодной головами. Стервятник метался в поисках пищи. Разрывал острыми когтями плоть, выклевывал печень, а самые вкусные кусочки проталкивал в клюв Тени, и тогда ему казалось, что глаза под сомкнутыми веками шевелятся, а перья слегла пушатся. Тень ходил за ним на Дневной стороне Дома, они продолжали целоваться в туалетах и сейчас выглядели ещё более странно, чем раньше. Стервятник плакал на его коленях, когда становилось совсем невыносимо. Он хотел и не мог умереть, потому что Тень не позволял. Они спали рядом, совсем как раньше, и Стервятник привык к холоду за спиной и в своих руках, он готов был вытерпеть не только это, но и что угодно ещё, лишь бы Тень никуда не уходил. Но тот уходил, по своим призрачным делам, иногда исчезая на недели, на месяцы, а возвращаясь, был настолько грустным, что Стервятник не мог его ни о чем спрашивать. Теперь Рекс боялся только того, что однажды Тень не вернется совсем. Наверное, он все же мог бы прожить жизнь — вот так, за двоих, если бы был точно уверен, что Тень уйдет с ним в Наружность, если бы уверен, что он привязан к нему, а не к Дому. You made me happy every single day. But now... I've got to go away! Лорд отдавал ему шестеренку, Стервятник получал ключи от Рая. Он плакал, благодарил, клялся в чем-то, предлагал все, что имеет и улыбался, счастливый до полного исступления. Только когда его начало утягивать через рваные пространства на другой круг, он увидел печальную усмешку Хозяина Времени, тихо сказавшему ему вслед «я ведь предупреждал». Рекс задохнулся, но было уже поздно, а его Тень, одинокий и покинутый, остался на том круге один. Но Дом действительно любил их. И отпустив одного, не хотел удерживать второго. Тень, глядевший вслед брату, исчезал, растворялся, проваливался в глухое и безмятежное небытие, тоже счастливый, за них обоих. That's when it's callin' me I said, that's when it's callin' me back home...

В комнате, называемой Хламовником, ранним утром проснулся семилетний мальчик. Проснулся, как ему показалось, оттого, что увидел плохой сон...