Растворяясь в твоей тишине

— Давай, сосредоточься и представь то, чего ты боишься больше всего, — профессор Люпин говорил задорно и подбадривающе. На его лице была мягкая улыбка, и глаза весело сияли, в ожидании очередного удачного противостояния боггарту. Девушка немного неуверенно шагнула вперёд. Она старалась крепко держать палочку перед собой, чтобы хоть как-то придать себе более смелый вид. Но мысли всё равно разбегались, перемешивались между собой и никак не хотели срастаться во что-то путное и конкретное. Наконец картинка в голове начала складываться, обрастать плотью и начинать дышать в её мыслях. А затем и просачиваться в реальный мир. Боггарт начал меняться. Обычно это происходило очень быстро и почти незаметно для людей. Но самой Амелии почему-то казалось, что она видит, как странная бесформенная сфера начинает медленно принимать форму кого-то очень похожего на человека. Но лишь похожего. Его длинные, немного худощавые ноги стали вытягиваться так неестественно, всё больше напоминая какое-то животное. Оно покрывалось тёмной грязной шерстью, когда-то человеческое лицо стало превращаться во что-то, похожее на жуткую безобразную морду. Дикую и бешеную. Изучающую холодными затуманенными глазами каждый кусочек души Элфорд, жадно наслаждаясь страхом и болью, что они так быстро смогли там отыскать. Сердце пропустило удар, наверное, даже не один, с тихим всхлипом затаившись где-то в груди, никак не хотя приходить в себя и снова чувствовать что-то на столько ужасное, что ноги на мгновение переставали существовать, позволяя телу беспомощно упасть на пол. Находиться прямо под ним — тем, кого хотелось увидеть снова и тем, кто снился в самых реалистичных и вязких кошмарах, в которых она тонула, касалась самого дна своей измученной памяти. Девушка лежала на полу, мутные липкие слюни из пасти оборотня стекали прямо на её лицо, перемешиваясь со слезами. Она тихо плакала. И была совсем одна. Стены растворились, превратившись в густой, почти непроглядный, туман. Пол покрылся длинной запутанной травой, что словно держала её, связав руки и ноги. Все исчезли. Лишь леденящий ночной ветер незаметно касался влажного лица, царапал своим холодом и путал волосы. Внезапно спина учителя оказалась перед мутными, почти невидящими глазами, и длинные руки в тёмной мантии быстро закрыли её. Существо снова изменило свой вид, теперь также быстро, как это и должно было происходить. Сжатые от напряжения губы произнесли заклинание, и боггарт, превратившись во что-то маленькое, что девушка не смогла рассмотреть из-за широкой спины профессора, исчезло в шкафу. — На сегодня достаточно, остальные попробуют на следующем уроке, — мрачный и холодный, словно режущая сталь, строгий голос Люпина стал понемногу приводить Амелию в чувства. — А ты останься ненадолго, — он протянул Амелии руку и помог встать. Когда все ушли и громкие перешёптывания утихли в конце коридора, Римус медленно подошёл к девушке, что послушно осталась. Она сидела тихо, незаметно, казалось, мысленно находясь где-то совсем далеко отсюда. Далеко во времени. Он присел на корточки, чтобы сравняться ростом с невысокой Амелией, как это обычно делают взрослые, прежде чем говорить с теми, кто их намного младше. — Хочешь чая? — он аккуратно коснулся пальцами её подбородка, чтобы, наконец, оказаться замеченным. Губы Амелии ещё немного тряслись, она тяжело дышала. Но внезапное тёплое прикосновение и его глаза, уже не такие серьезные, мягкие и внимательно рассматривающие её, заставляли постепенно успокаиваться. Она немного кивнула, пока не в силах что-то говорить и, восприняв это за одобрение, Римус прошёл в небольшое помещение в конце кабинета, жестом приглашая Элфорд идти за ним. Девушка ещё никогда не была здесь, в его личном месте, где хранились старые книги, с немного потёртыми и пожелтевшими от времени страницами, испачканными маленькими следами шоколада. Множество деревянных полок, покрытых тонким слоем пыли где-то наверху, докуда сам Римус, наверное, не дотягивался. Зажжённые причудливые свечи из костей каких-то необычных существ. И множество растений, на столе и почти на всех полках. Самых простых, что, наверное, стояли в каждом магловском доме, но от этого он любил их не меньше. Наблюдая за тем, как профессор сначала выбирал чай, перебрав несколько вариантов, стоявших у него в шкафу за прозрачным стеклом, а затем аккуратно залил кружки кипятком, создавалось впечатление, словно она была у него в гостях. В маленьком уютном доме, так похожем на его хозяина. Такого же тёплого и тихого человека. Они никогда особо не говорили друг с другом, и Амелия знала о нём довольно мало, но тишина рядом с ним всегда казалась ей особенно спокойной. Его длинные пальцы порой медленно что-то писали на пергаменте, аккуратно касались книжного переплёта или, как сейчас, держали маленькую кружку. И этого было достаточно. — Съешь это, тебе полегчает, — он протянул плитку горького ароматного шоколада. Именно так пахло и от него самого. — Спасибо, — она прислушалась к совету Римуса, и это действительно немного помогло. Воспоминания ненадолго успокоились, отпустили мысли и позволили полностью вернуться к настоящему. — Профессор, вы ведь тоже знали такого… человека? — Амелия говорила медленно, не решаясь произнести последнее слово, будто это было чем-то неправильным. Она смотрела на его шрамы. Люпин словно осёкся, глаза нервно дёрнулись в сторону, чтобы не видеть, как пристально она рассматривает его лицо, как читает его прошлое и видит то, что он хотел бы забыть. — Я… когда-то мне довелось встретиться с оборотнем, да… — собственные слова казались до безобразия нелепыми, таким очевидным враньём, на котором она вот-вот его подловит, обнажит и уничтожит. По телу пробежался холодок, и непослушные, мечущие то в один, то в другой угол, глаза, изучали всевозможные предметы, находившиеся в комнате. Ещё одно слово, одна секунда, и она точно испугается, убежит в страхе и никогда не посмотрит на него. Тёплая от кружки ладонь легла на его щёку. Подушечки пальцев мягко касались шрамов. Они водили по тонким выпуклым рубцам, внимательно изучая их светлые узоры, и двигались точно в их направлении. Серые глаза успокоились. Теперь они рассматривали её лицо, почему-то такое отрешённое, пропитанное чужой болью. Словно прикасаясь к нему вот так, она могла видеть его насквозь: все его мысли, страхи. Она читала его так хорошо. — Вам, наверное, было так больно… — она всё продолжала аккуратно ласкать кожу, покрытую светлыми, давно зажившими рубцами, а глаза начинали мокнуть, видя перед собой душераздирающие сцены, в которых они появлялись на его теле. Грудь словно наполнили горячим свинцом. Он застывал прямо в нём, разливаясь по венам, заполняя собой всё пространство. Сердце заныло, так тихо и слабо, измученно. Голова профессора оказалась на плече девушки. — Ты не должна мне этого говорить, — он шептал, каждое слово выходило из Римуса так, словно от него отрывали по кусочку. — Я не тот, кому ты должна говорить такие слова… Пожалуйста… Но чужим рукам было всё равно, они не отпускали его и не сделали бы это, даже если бы он стал выгонять, даже если бы он захотел закрыться от всех. Нет, только не сейчас, слишком невыносимо было видеть его таким: слабым и обнажённым. Напуганным. — Пожалуйста, Амелия… — он просил всё настойчивее. — Эти шрамы оставил не другой оборотень. Римус поднял голову. Ему было страшно, до бешено колотящегося сердца, распирающего рёбра изнутри, до боли в висках и головокружения. Но её страх пугал его куда сильнее. Если она увидит его таким… Она, когда-то уже встречавшая подобное ему существо, боящаяся его больше всего на свете. Это было куда страшнее. — Я сам сделал это, в полнолуние, — он хотел отвернуться, увести взгляд, лишь бы снова не смотреть в эти пустые, до ужаса напуганные глаза, видящие перед собой монстра. Он очень хотел быть смелым, выдержать всё это на себе, но снова оказался таким слабым, беспомощным перед собственными чувствами, и опустил голову. — Я знаю, — слова показались Люпину чем-то ненастоящим, как будто кто-то сейчас просто включил запись. — Я давно знаю это, профессор. Мужчина поднял голову. Он хотел убедиться, что правильно всё услышал, ведь поверить собственному слуху было всё ещё тяжело. Но даже если это правда… — Тогда тебе точно стоит уйти. Не переживай, мы больше никогда не заговорим об этом. Я обещаю. Амелия вдруг встревожено посмотрела на него и взяла его лицо в свои руки. — Но я не хочу, — она смотрела с надеждой, пытаясь найти в его глазах согласие. Ничего. — А я не хочу, чтобы ты видела меня… другим, — он старательно избегал этого слова. — После того, что было сегодня на уроке, я никогда не позволю пережить тебе это снова, — голос больше не казался ласковым. Профессор резко встал. Её руки были слишком нежными, слишком успокаивающими, просящими остаться, но он не мог иначе. Вся его жизнь была такой: не заходить слишком далеко, не сближаться слишком сильно, не навредить никому. Это было решено ещё давно, и совсем не им. Он стоял совсем близко, но был так далеко от неё, за тяжёлой и глухой стеной, которую выстраивал годами, и уже просто не мог жить иначе. — Тогда на уроке, — она остановилась, пытаясь подобрать слова, — Боггарт превратился в моего отца. Профессор не пошевелился, но было заметно, как мышцы на его лице содрогнулись, пальцы нервно вцепились в пиджак, а глаза застыли. — Но я никогда не боялась его. Мой отец никогда не причинял мне боли, — она видела, как он смотрел на неё, полный ужаса и сочувствия. — Я говорю правду, он никогда не поступил бы так со мной, — её голос становился громче, отчаяннее. Руки стали стягивать с себя тёмный свитер, обнажая немного выпирающие, покрытые веснушками ключицы и плечи. И на них не было ни единого рубца. Он видел, как она срывается, и смотреть на это было невыносимо, хотелось сейчас же прекратить это. — Он никогда не сделал бы такого! — девушка потянулась к майке, но чужие руки быстро остановили её и накрыли дрожащее тело своим пиджаком, закутав её и прижав к себе, так сильно, что если бы она что-то понимала сейчас, было бы даже больно. — И ты бы тоже никогда не поступил так со мной, Римус… — она уткнулась лицом в его грудь, почти не дыша. Маленькие руки девушки медленно поднялись выше, остановились в нескольких дюймах от него, а затем обвили спину. — Это был последний день, когда я видела его. Он превратился и не мог контролировать себя, а я оказалась слишком близко… Но он просто убежал, — Амелия говорила почти не слышно, стараясь дышать ровно и сдерживать тугую боль в горле, что пыталась выйти из неё. Но Римус чувствовал, как на собственной рубашке остаются мокрые следы, как чужое тело содрогается. — А на следующий день мы нашли его мёртвое тело: человеческое, израненное… А на мне совсем ничего. И, знаешь, это хуже всего… Лучше бы он ранил меня, покалечил всю.… Только остался жив, — ноги ослабли, и Амелия почти упала, если бы не сильные руки, продолжающие держать её за плечи. Комната наполнялась водой, она лилась из всех углов, и Элфорд медленно тонула. Профессор всё ещё держал её, не позволял сознанию уйти слишком далеко, но она всё равно никак не могла вдохнуть. — Он… Он ведь и правда не сделал ничего плохого.… За всю мою жизнь… Я никогда не боялась его, правда… — вода наполняла лёгкие, разрывая их изнутри. Ладони зарылись в длинные, немного спутанные волосы, нежно поглаживая кожу головы. Он что-то говорил, какие-то слова успокоения, которые она почти не слышала, но он просто продолжал говорить. Так долго, как это было нужно. И Амелия понемногу успокаивалась. Они оба сидели на полу, пока профессор был рядом, крепко обнимая её и шепча что-то нежное и тихое, от чего тепло медленно разливалось внутри неё, заполняло собой всё пространство. — Прости меня… Прости… — Люпин повторял это снова и снова. — Я не должен был ничего такого говорить… Прости, что тебе пришлось рассказать мне это… Прости, что я так похож на него… Ему было так жаль, что она встретила такого же человека, и теперь, наверное, вынуждена вспоминать всё это, каждый раз смотря на него. Всё ещё мокрые глаза внимательно смотрели на него, так глубоко, словно могли видеть всё, что он так старательно пытался скрыть. — Вы совсем не похожи. Ты — это только ты, Римус. И даже тот, кем ты становишься не по своей воли — всё ещё часть тебя. Не чужая и не отвратительная. Это одновременно ранило, потому что было так точно и очевидно, словно её слова касались открытых, кровоточащих ран, но и делало его живым. Полным чего-то, чего он раньше не мог, просто не позволял себе чувствовать. Как будто быть человеком было совсем не обязательно. Как будто он мог быть просто собой. И этого было достаточно. Он немного ослабил хватку. Пронзительные глаза были слишком близко. И Римус совсем терял рассудок, а вместе с ним и расстояние, что с каждой секундой становилось всё опаснее. Теперь он мог слышать, как чужое сердце бьётся так сильно, лихорадочно, почти касаясь его собственной груди, а горячее, дрожащее дыхание, нежно щекотало губы. Он становился ближе, медленно, совсем не спеша лишить Амелию последнего шанса всё оборвать. — Ты не боишься меня? — он прошептал в самые губы, почти касаясь их. — Я же говорила, Римус, мне совсем не важно, что… — Нет, я спрашиваю, не боишься ли ты меня? — он говорит последнее слово громче, чётче других, заглядывает в неё, пытается прочитать. — Никогда. Маленькое, совсем незначительное расстояние, что до сих пор оставалось между ними, в момент накалилось и сгорело, когда его губы с силой прижались к чужому рту. Этим мягким, влажным губам, что он так желал, с напором сминая их, легонько проводя по ним горячим языком. Затем он немного отстранился, заглядывая в неё. Пристально, долго, словно в ожидании, что она что-то скажет. Но Амелия даже не решалась смотреть на него. Кожа девушки горела, словно раскалённая лава, она тяжело дышала. Руки Римуса, что всё ещё находились на её лице, начали нежно поглаживать, аккуратно спускаясь на шею. Губы снова оказались так близко, что девушка вдруг перестала дышать, на секунду замерев, прежде чем он прикоснулся к её щеке. Так мягко и бережно, что где-то внизу живота легонько защекотало. Он скользил по её скулам, спускался к подбородку, целовал всё её лицо, заставляя тело расслабляться, таять, желать большего с каждым новым прикосновением. Руки Амелии обвили его шею, поглаживая, опускаясь ниже и зарываясь под светлую рубашку. И сердце стало биться сильнее, как только он почувствовал её ладони, так неловко скользящие по его лопаткам и пояснице, вызывающие в нём волну мурашек, заставляющие дыхание сбиваться. Он снова остановился, отстранился от маленького подбородка и, в этот раз чуть более нерешительно, накрыл её губы. Римус двигался медленно, боясь спугнуть, словно она могла исчезнуть в любую секунду. Просто растаять в его руках. И это пугало. Потому что, если бы это был сон, то он готов был не проснуться никогда, только бы она не исчезла. Только бы ему это всё не казалось. И он целовал сильнее, настойчивее. Упругий язык мягко проникал в рот, изучал его, влажно скользил, встречаясь с её. Воздуха почти не хватало, он казался раскалённым и совсем не пригодным для дыхания. Элфорд прижималась к нему всё ближе, желаннее, и её тело, так неконтролируемо тянущееся к нему, помутняло его рассудок. Он больше ничего не знал и не помнил, только её руки, судорожно расстёгивающие на нём рубашку, тяжёлое дыхание и глаза, больше не боящиеся смотреть на него вот так: восхищённо, так сильно желая касаться его. Когда белая ткань оказалась только на его руках, девушка остановилась. Её пальцы нащупали тонкие выпуклости, покрывающие даже плечи. Дрожащие руки стали двигаться медленнее. Затем она приблизилась, горячими губами касаясь шрамов. Она целовала их все, не упуская даже самого маленького, оставляя на теле влажные узорчатые дорожки. Это меньшее, что ей казалось, она могла сделать. Но ей так хотелось унять эту боль, заставить их исчезнуть с его тела вместе с гнусными тяжёлыми воспоминаниями. Исцелить его. — Амелия… — глаза закрывались сами собой, он говорил дрожащим голосом, старательно сдерживая рвущиеся из груди вздохи. — Если ты так и продолжишь, я не смогу контролировать себя… Но девушка не останавливалась. Она всё также продолжала выводить языком аккуратные узоры на его шее, будто специально так медленно, поднимаясь выше, легонько задевая заднюю часть уха. Она точно обрисовывала его контур, немного проникая внутрь, заставляя кожу мгновенно краснеть, а вены, наполненные вскипевшей кровью, пульсировать, эхом отдаваясь в висках, заглушая последние предрассудки. Он бы хотел закричать, остановить. Но всё, что ему удалось выдавить из себя — это лишь тихие, почти, приглушённые стоны, вперемешку с чем-то неразборчивым и так похожим на её имя. Но внезапно маленькие руки, всё это время так нежно гладящие его спину под остатками одежды, оказались скованы. Пальцы Люпина легонько сжимали их. Элфорд смущённо смотрела в его глаза, вся раскрасневшаяся и почти ничего не понимающая. Он пристально изучал её, как обычно это делают хищники. Голая грудь часто вздымалась. А затем он отпустил её руки, совсем ненадолго. Длинные пальцы быстро стянули с себя мешающую ткань, и в этот же момент обхватили узкие запястья. Он немного погладил их, скользя к её талии, крепко хватая и придвигая девушку к себе. Он положил её руки к себе на шею, приподнимая бёдра Амелии. Она послушно обвила талию Люпина ногами, невольно чувствуя, как напряглось его тело, что было сейчас так близко к ней. Он встал, поднимая её вместе с собой, аккуратно кладя на диван, возвышаясь над беззащитным телом, что было так податливо и заставляло его думать о таких вещах, которые бы он раньше никогда себе не позволил. Но сейчас, смотря на неё под собой, такую красивую, с растрёпанными по всей подушке волнистыми рыжими волосами, на которые падали тонкие полосы солнечного света, заставляющие их разгораться ярким красным огнём, слегка прикрытыми глазами, смотрящими немного напугано, смущённо, но безвозвратно доверяя. Только сегодня он позволит себе больше, чем когда-либо. Только сейчас. Только с ней. Губы Римуса быстро, жадно изучали её шею, оставляя на ней влажные, немного покрасневшие следы, пока руки, так бесстыдно касающиеся её живота, заползали под тонкую ткань майки. Её тело выгибалось, тянулось навстречу ему, обхватывая спину. А когда его руки, поднимаясь выше и скользя вверх по немного выступающим рёбрам, накрыли небольшую грудь, пальцы девушки впились в его спину. Немного больно, но Люпину это даже понравилось, и он осторожно стал сжимать округлости в ладонях, чувствуя, как их вершинки твердеют и немного набухают. Он взял их между пальцев, сначала аккуратно поглаживая, а затем, легонько сдавливая, заставляя Амелию громко выдыхать, сжимать бёдра на его спине сильнее. Руки продолжали скользить по её груди, и это было так невероятно. Сама эта мысль, что почти вся она принадлежала ему, будоражила, что-то взрывала в голове и делала его таким слабым, покорным и оголённым перед собственными чувствами. Он приподнял тонкую майку, и теперь жаркие, ненасытные губы касались живота Амелии. Целовали и немного щекотали его, играли с рёбрами и дразнили мягкие округлости. Девушке казалось, что она задыхалась, тонула, но уже не на дне, где было совсем темно, а в нём: в его сильных руках, что так нежно касались её там, где ещё никто не касался; его низком, слегка хриплом голосе, почти сливающимся с тяжёлыми выдохами и её именем. Каждый раз, когда он произносил его, что-то одновременно умирало и вновь возрождалось в ней. Пока он ласкал её тело, время почти исчезало, растворялось в них обоих. Она лежала с закрытыми глазами, немного выгибаясь и обвивая его крепкую спину, желая оказаться ещё ближе, почувствовать его сильнее. И рука сама, почти неосознанно, начала двигаться ниже, медленно спускаясь и перемещаясь на плотную ткань брюк. Его дыхание замерло, а глаза слегка расширились, как только он почувствовал маленькие пальчики, аккуратно касающиеся его между бёдер. Они немного неуверенно поглаживали его, не зная, как сделать так, чтобы ему было приятно. Но это было прекрасно. Губы Римуса сжимались, по телу проходила мелкая дрожь, и оно отвечало на каждое её прикосновение. Тихие стоны мягко касались ушей Амелии, проникали в сознание и будоражили его. — Я… больше не могу… терпеть, — он произносил слова с трудом, почти шепча ей это на ухо, тут же заставляя его краснеть и покрываться мурашками. Мужчина немного приподнялся, и его рука скользнула под тёмную юбку, что немного задралась, открывая вид на широкие, почти ничем не прикрытые кроме гольф, ноги. Пальцы гладили внутреннюю сторону бедра, двигаясь дальше и на секунду останавливаясь, пока не решаясь подняться выше. Он посмотрел на девушку, заглядывая в глаза, пытаясь найти там ответ. — Пожалуйста, не останавливайся… — Амелия стыдливо отвернулась, а ладони закрыли лицо, не желая встречаться с глазами Люпина. Но мужчина лишь мягко улыбнулся, с умилением наблюдая за смущённой девушкой. Его рука медленно двинулась дальше, касаясь немного влажной, тонкой ткани, слегка проводя там пальцами и чувствуя, как её тело содрогнулось. Он стал водить быстрее, наслаждаясь тем, как дыхание девушки становилось всё громче, прерывистее. Она крепко сжимала его плечи, порой случайно делая это слишком сильно. — Могу я?.. — он аккуратно посмотрел на Амелию, она выглядела уже не такой напуганной и более расслабленной. Римус немного оттянул тонкую, почти насквозь промокшую ткань, и коснулся оголённой кожи. Губы девушки сжались, а пальцы стали держаться за него ещё сильнее. Его рука двигалась немного неуверенно, скорее изучая её, чем пытаясь что-то сделать. Он боялся, что ей может быть больно, что он сделает что-то не так. Но Элфорд полностью доверяла ему. Она лежала прямо под ним, обнимая его, позволяя делать это с собой, и так тихо, невыносимо и сладко стонала от каждого его движения, без слов прося его продолжать точно также двигать пальцами прямо в ней, медленно, аккуратно проникая немного внутрь. Он делал это так осторожно, что ей было совсем не больно. А ведь именно это пугало её больше всего. Раньше она думала, что в первый раз получить удовольствие почти невозможно, что только мужчине будет приятно. Но только не с ним. Только не с Римусом. Он был так нежен, так робок, боясь неосторожно причинить ей боль. Думал только о ней. И делал ей так хорошо. Заставлял чувствовать что-то невероятное, что-то совсем новое, не похожее ни на что в этом мире. Его пальцы двигались быстрее, приятнее. А она словно куда-то исчезала, рассыпалась на миллионы кусочков, и вновь собиралась, задыхалась и взлетала. Что-то тяжёлое, будоражащее и такое странное, наполняло её, с каждой секундой накрывая всё сильнее. А потом взрывалось, рассыпаясь в ней на миллионы маленьких осколочков, покрывающих всё её тело, уничтожая мысли, слова. Она лежала под ним расслабленная и такая чувствительная. А он смотрел на неё так нежно, согревая одним только взглядом. Гладил мягкие волосы, тёрся кончиком носа об горячие щёки. Амелия ещё никогда не чувствовала себя вот так хорошо и спокойно, так правильно и нужно. А Римус ещё никогда не был таким… полноценным? Живым и осязаемым. Словно вся пустота, все маленькие ранки и ссадины внутри него, шрамы, что уже никогда не пройдут, прямо сейчас просто исчезли, затянулись. И это сделала она. Она заставила его забыть всё, что когда-то происходило с ним. Всё, что когда-то тревожило его, съедало изнутри. Нет. Он не забыл. Всё это просто исчезло, теперь перестало иметь для него какое-то значение. Стало совсем блеклым, слабым и таким неважным. Сейчас была только она: светлые, совсем как туман ранним утром, глаза, наполненные неподдельной нежностью; длинные, немного спутанные волосы, мягко касающиеся его щеки; маленькие веснушки, словно бы кто-то специально разрисовал её, на плечах, лице и ключицах; а ещё немного неровные зубки, такие милые, когда она улыбалась. Он снова целовал её. Так долго, так старательно, наслаждаясь каждой её частичкой, вдыхая всю её сразу. Он оставлял немного покрасневшие влажные следы почти по всему телу. Прижимал к лицу руки, целовал на них каждый пальчик. А губы нежно шептали её имя.