Вспоминая Бога

      Разом навалились воспоминания о пожаре на вершине холма, где погибло множество людей, о чёрных сосудах и зелёных глазах ведьмы, пытавшейся наложить порчу через детскую одежду, об утопленницах, что вгрызались в плоть предателя, — всё это подкреплялось развязностью и весёлым настроением Воланда. Зачем меня привели сюда? Почему выманили из города? Где вообще находился дом, в Подмосковье? В другой стране? Чего хотел дьявол от такой, как я? Душу охватила паника. Настоящая, дикая. Впервые за такое количество времени, что общалась с тёмными созданиями, по сути, адскими монстрами, настигло понимание, что дело зашло слишком далеко: я рисковала не одной жизнью, а целостностью разума и личности. Из-за раннего восхода солнца снаружи не было мрачно, небо становилось синим, и хотя лес прятался в тени, какая-то часть меня жаждала рискнуть и попробовать отыскать дорогу к населённой местности. Загнанный зверь откусывал лапу, чтобы избежать большей, смертельной опасности. В голове творилась полная неразбериха: признаться, я не думала, когда выглянула в коридор и, никого не увидев, спустилась по широкой мраморной лестнице на первый этаж, а потом рванула к парадным дверям, которые оказались не заперты, и устремилась к сосновому бору. В лицо дул приятный холодноватый ветер, предвестник освобождения. Но радоваться начала рано. Отчаянное испуганное «Нет!» слетело с тяжёлыми вздохами, едва между усадьбой и чащей обозначилась сплошная высокая ограда. Откуда она взялась? Я могла поклясться, кованой решётки не существовало ещё минуту назад. Пришлось остановиться, и пока переводила дух, изучала обстановку, за спиной вдруг возникла до боли знакомая фигура. Воланд без лишних церемоний вскинул руку, после чего все суставы, мышцы резко расслабились, нервное напряжение отпустило, и ноги подкосились, не в силах удержать вес. Падение кончилось бы плохо, ударом затылка точно, однако случилось другое — я ощутила твёрдые руки под коленями и вокруг плеч, а затем сквозь ресницы наблюдала, как мужчина с выражением крайней решимости, сосредоточенности в глазах понёс обратно в особняк. Ужас понемногу отступал перед искусственной, вызванной извне сонливостью: это было похоже на проникновение яда в кровь.       — За вами нужно хорошенько присматривать, kleines ungezogenes Fräulein, — сообщил Воланд без тени насмешки. — Не забывайте, мы договорились провести вместе выходные. Должен заметить, гулять сейчас по лесу глупо: если бы вы поранились, простыли или заблудились, ответственность лежала бы на мне.       Рассуждения внушали острую тревогу. Язык совсем не ворочался. Дьявол беспощадно продолжал журить, зная, что деваться некуда и я не преодолею прилив чужой воли.       — Страх безоснователен. Мы имели удовольствие убедиться в вашей необычайной храбрости.       Присутствие профессора странным образом нагревало пространство: хотя утренний студёный воздух касался открытой кожи, озноб не мучил. Напротив, снедала жара. Я издала короткий стон несогласия, когда чёртов немец пересёк порог и дверь захлопнулась. Нас будто отрезало от мира. От Всевышнего — единственной силы, способной защитить. Уверенным неторопливым шагом Воланд поднялся по ступеням, — там наверху находилась спальня, — опустил на мягкое покрывало и, наклонившись над постелью, жадно уставился в мои зрачки. Пошевелиться, отвернуться возможности не было. Я боролась с дремотой и проигрывала. Абсолютная власть над разумом обескураживала: ничто другое не сравнилось бы с чувством полной принадлежности, от волоска до сокровенной мысли. Консультант считывал каждую и, судя по дрогнувшим уголкам тонких губ, явно наслаждался сопротивлением. «Спите спокойно. Здесь нет врагов», — услышала последнее перед тем, как провалиться в бездну забвения.       Веки разомкнула, когда комнату озарял яркий дневной свет. Эмоции из-за произошедшего накануне поутихли, сердце не билось в слепой агонии. По крайней мере, до сих пор мне не причинили вреда. Однако подобная опека внушала не меньше переживаний, чем шабаш. Удобная широкая кровать, массивный шкаф, кресло возле библиотечной полки, журнальный столик из прозрачного стекла, собственная ванная и полукруглый балкон с балюстрадой и зоной отдыха, — сомнений не оставалось, декорации подбирали для умиротворения и отвлечения внимания от ситуации. Я обнаружила красивое ситцевое платье и халат, а также пухлые полотенца и множество гигиенических принадлежностей, — для комфортного пребывания обустройство спланировали тщательно до деталей. А количество одежды на вешалках сулило достаточно долгий срок. Затеи Воланда при воплощении обретали размах и граничили с безумием. Оставалось надеяться, по истечении следующих суток он отпустит в Москву. Не хотелось бы застрять неизвестно где без связи с цивилизацией. А то событие несколько часов назад… Я безуспешно отгоняла мысль об объятиях и ощущении грубоватой ткани пиджака, о влиянии на тело и превращении в марионетку. Почему дьявол всякий раз останавливался перед жертвой? Не иссушал до дна, не калечил? Нравилось проверять границы самообладания и терпения? Или же это соответствовало злым намерениям? Я задавалась вопросами, пока мылась в горячей воде, рискнув воспользоваться столь любезно предоставленным шансом освежиться после вчерашнего. Любопытство вызвали флаконы с разными фруктовыми ароматами — роскошь для советских людей, да и не только для современников, но и предков, видевших ещё царя; пену для ванн, эфирные масла имели разве что аристократы, и, похоже, кое-кто, будучи среди смертных, в удовольствиях себе не отказывал. Я тоже была падка на подобные мелочи: как в торгсине пыталась заполучить кофе, так и здесь, дыша ванилью, плескалась в белых пузырьках. Внутренний голос подсказывал, что, развлекаясь, просто оттягивала момент, когда придётся из спальни выйти. И лучше бы принять неизбежное раньше, чем снова захлебнуться паникой.       Загородная усадьба производила двоякое впечатление. Здание в стиле неоклассицизма, построенное из бетона и кирпича, с крупными колоннами и арками у крыльца почти наверняка до революции принадлежало русскому помещику; в период Гражданской войны подобные дома подверглись разграблению, какие-то приспособили под нужды государства, но этот особняк хорошо сохранился. Даже слишком хорошо: итальянскую плитку под ногами не откололи и не оцарапали. Негромкие голоса завлекли вниз в гостиную. Бегемот чинно пил из крохотной фарфоровой чашки, а Фагот читал вслух газету и глумливо хихикал. Я замерла на пороге — мы не были близки, чтобы врываться без их дозволения в компанию, — но блондин мигом уладил спор, соскочив с кресла и предложив завтрак.       — Сладко ли спалось, Дарья Алексеевна? — осыпал частыми фразами. — Уж за полдень. Извините, Геллу решили не посылать: пусть, думаем, человек выспится.       — В следующий раз зовите, я тоже люблю играть в прятки, — загадочно проурчал кот.       — Прятки?       Соображала я туго. Благо Фагот с преувеличенной учтивостью выдвинул перед дамой стул, а то бы дальше стояла истуканом в дверях и разглядывала сказочного персонажа.       — В уловках тебе, конечно, равных нет. Но, дорогой друг, когда за дело берётся мессир… — Коровьев многозначительно улыбнулся.       — Ха, если за дело возьмусь я, мессир найдёт гостью лишь к вечеру! — парировал шерстяной. — Кстати, ещё можно всё устроить.       Безусловно, шутка затрагивала недавнюю мою ошибку. Крепость рук Воланда в памяти отпечаталась настолько ясно и отчётливо, что любое, самое невинное замечание о побеге воскрешало в душе неловкое волнение.       — А-а, нет, меня не надо похищать! Пожалуйста, — вежливо сообщила коту.       — А кто говорит о похищении? Бегемот в восторге от вашей попытки улизнуть от хозяина. Теперь соображает, как бы это половчее провернуть, — веселился клетчатый. Не известно, всерьёз ли парочка обсуждала проказы или просто действовала на нервы.       — Он разозлится, — ответила я.       — О, да, — озабоченно кивнул блондин. — Вы не шахматный король: боюсь, криком не обойдётся.       — Криком?       — Только между нами, — Фагот хитро подмигнул.       — Хуже, когда он молчит, — добавил кот.       — И правда.       — Мы в доме одни? — я прислушалась к тишине за стенами.       — Мессир отлучился, но не волнуйтесь, Дарья Алексеевна: скоро вернётся.       — Обязательно! — чёрный озорник всплеснул лапами. — Не оставит же нас чёрти где посреди леса!       — А то как будто потеряешься.       — Давайте вместе потеряемся? — Бегемот не унимался.       — Так, мы утром это обсуждали. Сейчас не время для игр.       — А, проклятье! На Садовой всегда было чем заняться. Честно, Фагот, я не протяну тут год!       — Бедолага… — мужчина с притворной жалостью почесал приятеля за ухом.       В комнату вошла Гелла с подносом.       — Ваш завтрак, — оповестила она и водрузила на стол тарелки с жареным беконом, овощами и омлетом.       — Спасибо, — шепнула девушке, а Коровьев и вовсе послал смачный воздушный поцелуй со словами: «Замечательно, очень аппетитно!» В подобные моменты я начинала сомневаться, реально ли у Воланда проживала актриса Варьете: бледная спокойная Гелла разительно отличалась от рыжей зажигательной бестии. В процессе выяснилось, экономка очень близка с Бегемотом, тогда как к Фаготу испытывала глубокое уважение и называла не иначе как Рыцарь. Дальнейшей беседе он с лёгкостью задавал направление. Примечательно, о занятиях и планах хозяина не судачили. Говорили о мошеннических схемах, способах заработка, а по правде, отъёме средств в условиях правящего коммунизма, о потенциальных возможностях для авантюристов, но личных тем не касались, в том числе вопроса моего пребывания среди демонов — будто это вообще считалось нормальным. Напряжение постепенно отпускало. Минутами спустя я посмеивалась над абсурдными историями, чувствуя, как эмоциональный накал уступает трезвости ума. Троицу, скорее всего, назначили сторожами. Пусть Коровьев с шутками-прибаутками вёл себя почтительно, он бы устроил катастрофу при первом же намёке Воланда на жажду насилия. Если верить роману, Гелла запугала финдиректора и напала на несчастного Варенуху. Я совершила бы стратегическую ошибку, если бы полагалась на благородство и ласковое отношение членов свиты. Потому на расспросы, понравилось ли мероприятие в кругу ведьм и не пожалела ли о выборе, отвечала нейтрально-вежливо: наблюдение за шабашем сулило интересный опыт. Большего не добились. Не помогли Бегемоту даже белые кавалерийские усы, которыми забавно шевелил. Привыкнуть к громадному коту, кстати, не получалось.       Против прогулки по окрестностям тюремщики не протестовали: оказалось, до ближайшего посёлка пешим шагом добираться не меньше суток, а во-вторых, при свете дня бродить было не опасно. Уединению я обрадовалась. Хотелось хотя бы так оградить себя, да и ждать Воланда в усадьбе всё равно смысла не видела. Душа наслаждалась ароматом хвои и приветствовала кривые коренья под ногами, шишки и мерцающую паутину на деревьях. Сосны и еловые иглы не являлись частью пятого измерения. Без влияния Тьмы затерянное в глуши здание давно разрушилось бы по естественным причинам: дьявол естественностью пренебрегал. Через полчаса бесцельных блужданий удалось отыскать овраг, над которым висела потрёпанная старая верёвка и сидушка из подгнивших деревянных досок. Когда-то здесь резвились прежние владельцы — до войны, конечно, до того как мир рухнул. Я осторожно поглядела вниз: за краем обрыва лежали острые валуны. Падение с качелей грозило инвалидностью или смертью. Двадцать лет пролетело, а спина прекрасно помнила боль. Верёвка перетёрлась, только когда настала моя очередь кататься, хотя могла оборваться раньше или позже. Дети плакали, я кричала. Повезло, не ударилась хребтом о камень: до него не доставало жалких сантиметров.       — Сильно ли случай влияет на судьбу? — голос звучал хрипловато. — На пятьдесят? Восемьдесят процентов? Или пять-шесть? Что если бы я задержалась в «Грибоедове»? Потеряла способность ходить? Бросила бы всё и уехала, когда узнала о голоде в деревнях? Мы никогда бы не встретились.       — Жалеете, что связались со мной? — вкрадчивым тоном произнёс консультант. С безмятежным выражением лица и расстёгнутым воротником рубашки Воланд производил впечатление обычного привлекательного мужчины. Мистическое происхождение выдавал кулон в форме скарабея.       — Акцентируете на себе внимание, потому что не знаете ответ? — рискнула его подразнить. В ночи не хватило бы на это духу.       — Куда же подевалась дерзость несколько часов назад? — профессор смотрел снисходительно, отчего я заупрямилась пуще прежнего.       — Побег был достаточно дерзким.       В глазах немца отразилась лукавая ирония.       — Не спорю, — мягко отозвался он. Воланд находился в хорошем настроении, как и тогда, во время премьеры «Вперёд в будущее».       — Масло на рельсах результат случая. Троекратное отречение товарища Берлиоза — личный выбор. Смерть под трамваем — судьба. Итак, что имеем? — с усмешкой продолжал дьявол и бодро занял качели, не заботясь о худой драной бечёвке.       — Есть ещё сила желания, — поправила я и в защитном жесте руками обняла себя. — Желания обосноваться в квартире Берлиоза. Литератор бы не угодил ни под какой трамвай, если бы разговор о Христе не привлёк ваше внимание. Тоже случай? Люди в белых перчатках зачищали квартиру на протяжении двух лет. И вы хотели смерти Михаила Александровича, ведь он посмел усомниться не только в Боге. Судьбу предрешило ваше желание наказывать… Но в чём провинились ведьмы? К чему такая жестокость?       Ребяческая беспечность во взгляде с поражающей скоростью сменилась внутренним напряжением. Мужчина воспринял замечание как вызов.       — Грехи имеют свою цену, — высокомерно изрёк и, наклонившись, уставился интенсивно и ожесточённо. — Четыре года назад вы получили неприятные сведения от родственницы. Должен ли я спрашивать, почему вы храните информацию в тайне? Не поделились даже с ближайшим другом.       Каждая фраза била под дых. Зря я упомянула голод, перечисляя разные переломные моменты. Воланд ловко находил уязвимые места для атаки. Он отверг бы любой ответ, кроме абсолютно честного. Честность требовала усилий.       — Это очень страшно. Некоторым вещам нет названия.       Я не знала, какую давать оценку. На происшедшее наложили вето, а отсутствие информации усугубляло конфликт. О преступлении на самом высоком, государственном уровне говорили за закрытыми дверями в узких кругах, а в народе — в основном иногородние, кто слышал о страданиях и смертях от свидетелей или застал бесчинства энкавэдэшников.       — Погибло пять миллионов, — вымолвил профессор.       — Что?       У меня не было причин сомневаться: дьявол не преуменьшил бы масштаб катастрофы, чтобы пощадить чувства.       — Геноцид — название преступлению, — невозмутимо сообщил консультант, впитывая растерянность, изумление и печаль из-за невероятного количества жертв. — Однажды о нём расскажут, когда сменится пара поколений.       — Но будет уже поздно!       — Вы все опоздали, — грубо отрезал. — Мёртвых не воскресить. Если устраиваете ад на земле, не удивляйтесь демонам.       Однако мгновением спустя голос ослабил напор до усыпляющих приятных ноток.       — Другое дело непорочность. Вчера ребёнок избежал проклятия, и теперь перед маленьким Сашей два пути — власть, магия, принятие прелестей Тьмы или скучное мучительное служение Богу.       Неуступчивость его, скорее, забавляла, нежели раздражала.       Вседозволенность, упоение превосходством быстро увлекали на дно: пусть обретённая сила помогала вознестись над человеческими законами, от божественной справедливости не освобождала.       — А шабаш не мучительный? Я видела внутреннюю пустоту. Надежду на грани отчаяния.       — А страсть? — Воланд предвкушающе улыбнулся. — В страсти великое удовольствие. Удовольствие залог счастья.       Контраргументы начисто смыла холодная волна смущения. Профессор выстрелил в непрочную чувствительную часть души; я не состояла раньше в романтических отношениях, а потому боялась судить. В книгах страсть казалась заманчивой, даже вызывала зависть. Изображать одержимость на сцене сложности не представляло, особенно если понимать поступки героини, мотивы её действий, — в реальности же агония не сжигала, не разрывала сердце. Обыденность была прозрачна для осмысления.       — Ребёнок выберет Бога, — твёрдо заявила я и, подумав немного, азартно выпалила: — Можем заключить пари, если игра сделает вас счастливым.       — Испытываете Его на прочность? — произнёс немец с ехидством.       — Нет, это выражение доверия.       По правде, мной руководил импульс, животный инстинкт защищать детёныша. К молитве, которую часто слышала из уст матери, обратилась по одной причине: Елена сказала, младенца не крестили. Внимание удалось отвлечь благодаря чистому везению, и не известно, чем бы кончилось дело, если бы не оберег в волосах и, конечно, не убийство. Оставалось уповать исключительно на провидение Создателя, который, допустив искушение дьяволом, вывернул линию человеческой жизни к Свету.       — Присоединяйтесь, — Воланд кивнул на качели, а обнаружив замешательство, добавил с самодовольным оскалом. — Они не сломаются, пока я сижу здесь.       Идея летать над пропастью восторга не внушала: я боялась повторять историю падения, когда чуть не сломала спину, но и пасовать не хотела. Профессор подвинулся, не дожидаясь согласия, а точнее, лишая выбора. Пришлось, превозмогая себя, устроиться под боком. Из-за тесного соприкосновения с чужим бедром дыхание замерло. Воланд беззаботно отталкивался от земли, и нас относило в пустоту над оврагом, снова и снова, однако мышцы сковывало не из-за опасного манёвра, а от близости к сильному мужскому телу и ощущения знакомых уже рук, способных на очень многие вещи. Мне нечего было противопоставить харизме, умению преображаться, переходить от пылкого безумия и неистовства к лёгкости и обезоруживающей нежности.       — Разве скарабей не должен защищать от зла? — задала вопрос, когда на глаза опять попался интересный чёрный кулон.       Воланд снял металлического жука и выставил на ладони для изучения.       — У этого насекомого особый талант — ориентироваться по звёздам. Оно различает полярный свет, движение Луны и Солнца. Видите? Держит огненный шар — новое светило. Знак возрождения. Когда ангела смерти ниспослали в Египет за первенцами, египетские жрецы попросили моей защиты. Я рекомендовал запечатать двери анкхом, ключом Нила — это крест, объединённый с кругом, пишется как «Тау» — последняя двадцать вторая буква еврейского алфавита.       — Вы Амон Ра?       — Ра символизировал день, Атом — ночь, Хепри — утро. Самосотворённый бог-демиург.       — Так скарабей — сообщение? Указание, кто перед нами? — предположила я.       — У мироздания свои законы. В их списке обязательное уведомление.       — И что, амулет действительно отпугивает смерть? Если даже Азраил не сумел войти к жрецам, — продолжала допытываться, ловя ироничный взгляд. — Вы сказали, анкх похож на еврейскую «Тау». Верующие накануне пометили дома кровью, как им велел Моисей. Чёрт, это обманка! Смерть ошиблась, перепутала анкх с другим символом. Вот что вы сделали!       — Редкое сочетание ума, обаяния и силы, mein Fräulein, — отчеканил Воланд, после чего вдруг обхватил талию. — Жаль, время вышло.       И резко стащил с качелей, аккурат перед тем как натянутая верёвка треснула и сколоченные доски рухнули вниз.       — Говорил же, не сломаются, пока сижу, — выдал с усмешкой.       Несколько мгновений я потрясённо смотрела на коварное мефистофельское лицо — живое олицетворение беспутства.       — Всё у вас с подковыркой, — я колебалась между негодованием и весельем. — Пудель и тот стал зловещим.       — Псы всегда охраняли врата в загробное царство. И выискивали людей, кому суждено умереть, — консультант нависал высоким монументом. — Между прочим, у ацтеков Солнце по подземному миру тоже сопровождала собака.       — И в Америке побывали…       Горячая ладонь покоилась на позвоночнике, не собираясь никуда исчезать, и я понятия не имела почему. Слух обласкал глубокий бархатный голос:       — Теночтитлан был красив до безобразия. Огромный город посреди озера, с множеством мостов до берега, дамбой и глиняными акведуками в четыре километра. Неизвестный конкурент Константинополя, западный Вавилон.       — Его ведь испанцы разрушили?       — Бойтесь данайцев, дары приносящих, — Воланд шёпотом процитировал известную пословицу. — Я предупреждал императора. Его пленили лесть и сладкие речи конкистадоров. Излюбленный парадокс истории: чем цивилизация могущественнее, тем быстрее её крах.       Нам не следовало стоять вплотную друг к другу. Жалкие осколки разумности ещё сражались за независимость, но я не рискнула бы оттолкнуть хитрого, неутомимого в плетении интриг дьявола, да и не испытывала желания отдаляться. Руки убеждали в надёжности, в безопасности от всего, кроме их владельца. Удивляло, как вообще появилась связь между Солнцем и таким тёмным существом; в мыслях возник образ Воланда, находящегося на пьедестале в окружении звёздных лучей. И сразу вспомнила, что Солнце — это звезда, которая не просто разграничивала ночи и дни, но и поддерживала общее равновесие. А также сулила уничтожение.       — Вы общались с вождём ацтеков перед вторжением иноземцев. Покровительствовали жрецам до того, как Моисей увёл евреев из Египта. Что теперь нас ждёт? — осмелилась спросить. — Пророчица говорила про Апокалипсис.       — Никогда нельзя торопить события, Mein Schatz.       — Будет война?       Улыбку профессора осквернила тень жестокости, вынудившая опустить глаза.       — Знания будущего не достаются бесплатно. Можете ли предложить цену? — он наклонился и ядовито произнёс, опаляя щёку. — Человеку всегда мало.       Издевательский тон развеял иллюзии и пьянящее наслаждение. Проглотив досаду, мгновением спустя на противника я взирала трезво, без прежней очарованности.       — Высшие силы играются судьбами, а нам мало? — яростно прошипела, вскинув голову. — Мастер вот ничего не получил, хотя заплатил жизнью!       — Получит, — властный тон предупреждал о замыслах яснее любых слов. — Я буду щедр.       Не отпуская от себя, оставив ладонь на талии, будто уже свыкся, Воланд повёл обратно через лес, никакой беседы не начиная. Шерстяной балагур не обманул: молчание беспокоило и поневоле внушало настороженность. Идеи немец выдумывал на ходу. Я до сих пор не понимала, зачем понадобилась. Почему дьявол требовал моего присутствия, взамен угождая стремлению постичь суть, скрытую за легионом имён?       Особняк выглядел странно на фоне дикого соснового бора, простиравшегося на многие километры, что, впрочем, сочеталось с противоречием внутри Воланда. Как свет заманивал во мраке мотылька, так и солидный респектабельный дом — бродягу, уставшего с дороги.       — Здесь вы проведёте следующий год? — решилась нарушить тягостную тишину.       — Бегемот успел нажаловаться? — бросил консультант, сверкнув зубами. — Резиденцией я доволен больше, чем квартирой. Если не устраивает спальня, скажите: свита позаботится о переделке.       — Простите? — пискнула в ответ. — Ради двух дней не нужно стараться.       — Желанному гостю предоставляют лучшее.       Он точно затевал страшные невообразимые вещи. Оскал на губах ширился. Морщины становились глубже. До самого порога я отказывалась вступать в диалог, поскольку профессор всерьёз мог озвучить перспективу заточения в усадьбе. В стенах очень кстати царила прохлада, но июньская жара не тревожила, в отличие от снедавшего меня пламени из-за мягкого нажима мужской руки и прикосновений к чёрной рубашке. И оно не исчезло, когда мы вошли в свежее пространство гостиной.       — Это что за новости? — внезапно громко вымолвил консультант, и я, переборов стеснение, сконцентрировала внимание на обстановке. На ковре лежала расколотая ваза, свечи превратились в воск, по воздуху парил пух из растерзанных подушек. Фагот, кряхтя, поправлял пенсне, тогда как Бегемот смачно упал с верхотуры прямиком к ногам Воланда.       — Мессир, клянусь… Пф! — кот выплюнул застрявшие между клыками перья.       — Знать не хочу, — строго отрезал хозяин, а оглянувшись, увидел мои безуспешные потуги сдержать смех.       — Идём, — изрёк уже благосклонно и, выцепив в потёмках угла горничную, добавил: — Гелла, подай вина в музыкальную комнату.       Помещение в конце коридора оказалось светлым и достаточно приятным; почти всю его половину занимало фортепиано, а другую сторону — зона отдыха. Отчего-то создалось впечатление, что владелец особняка коротал здесь время один. Вмятин на диване не нашлось, и красивое блюдо, куда клали лакомства, пустовало.       — Играете? — спросил профессор и устроился на скамье у инструмента.       — Не очень хорошо. Меня мама учила.       — Посмотрим. Составите партию? Для начала исполним что-нибудь лёгкое, — он жестом предложил сесть слева, как минутами ранее в лесу, безапелляционно и твёрдо, однако заставлять не было нужды. Тяга к искусству распаляла во мне жажду.       — «Грёзы» Дебюсси?       Пальцы Воланда покорно встретились с клавишами, и наше убежище затопила чистая мелодия. В каждом действии прослеживалась точность, выверенность — и нежность. Бережность, с какой обращался с хрупкой чёрно-белой панелью, зрительно возвращала к мыслям об аккуратных объятиях после побега и обуздании адской пагубной мощи; зверь не причинял боль, когда не хотел вредить.       — Смелее, — мужчина ободряюще улыбнулся.       Я боялась фальшивым аккордом испортить безупречную композицию. Но Воланд всегда добивался своего, и прежде чем успела возразить, прислонил руку к верхней части живота, в точности как после празднования русальей недели: тело обуяла яростная энергетическая субстанция и заключила ядро в непроницаемый кокон. Я задохнулась на первых порах, потрясённая из-за вторжения, напуганная силой, которая бы смяла изнутри, искалечила саму личность, если бы у консультанта имелись подобные планы. Старые байки о сумасшедших, утверждавших, будто ими завладел Нечистый, начали обретать смысл. Я подалась к клавишам, с удивлением понимая, что могу воспроизвести ноты правильно, и через пару секунд претворяла мелодию в жизнь. Воланд снялся с роли ведущего, позаимствовав мои пальцы, — и расслабился, позволив удовольствию течь по жилам. Ментальная связь работала в обе стороны. Его состояние покоя, развлечённости, впечатляющей по глубине уверенности считывалось на периферии собственного, окутанного сетями разума. И тогда я подумала, неплохо бы раздвинуть границы, на сопряжении дарованного знания и моей склонности к импровизации попробовать иной мотив. В нынешней ситуации классические «Грёзы» наскучивали, и потому, достигнув точки подъёма, не сбавила обороты, а решила слегка ускориться. Чувствование сна для лирического героя перерастало в кошмар, который он от реальности не отличал. Это по-настоящему захватывало: воображать на ходу, создавать своё, не волнуясь из-за недостатка навыков и компетентности. Рывок — для слушателя наступило освобождение, сон медленно рассеивался в утренних лучах, но ощущения сохранились и превращались в некую ностальгию. Закончив, я подняла на Воланда взгляд и с улыбкой призналась:       — Потрясающе.       Что-то изменилось за короткое время. Он не притронулся к бокалу с вином, ожидавшему на фортепиано, — когда Гелла успела зайти? — и не забавлялся общению. Внезапный экспромт явно сбил с толку, однако профессор не казался рассерженным или неудовлетворённым.       — Продолжим, — раздалось жёсткое, требовательное, словно пощёчина. Я уловила на противоположном конце узла чужое настроение: оно смахивало на натянутую струну, готовую в любой момент лопнуть.       — Это опасно, — прошептала с заминкой. С нажатием ладони кокон облегал плотнее.       — Вам ничего не грозит, — деликатно сообщил дьявол. — Я лишь мазнул по поверхности.       Он правда мог сделать больше. Совершить ужасное. Запутать. Вызвать миражи. Однако вместо прямой атаки ждал ответного шага. Треугольные складки вокруг рта, линии и впадины под глазами, изгибы бровей, бледная родинка над губой, приглаженные волосы — рядом находился сорокалетний мужчина, достигший всех богатств мира. Не известно, сколько о самом Воланде говорил лихой привлекательный немец, но я почти готова была обмануться, позволить искушению взять верх, наклониться чуть правее к тёплому рту. Женскому естеству нравилась сила — обещание покровительства и защиты. Однако часть сознания всё ещё пыталась обнаружить второго игрока — того, с острыми чертами, грубого и беспощадного.       — На одну и ту же ситуацию мы смотрим по-разному, — выдохнула, с трудом проглатывая стон, и отвернулась, втайне тоскуя по утраченному навсегда мгновению.       — От этого она не меняется, — сатана упорствовал.       — Зато меняет остальное.       Вожделение — я, наконец, сумела подобрать название пугающему сплаву напряжения и жадности на лице, — сгладилось и уступило новому выражению.       — В вас есть стержень, — произнёс Воланд с оттенком гордости и уважения, после чего нагловато, по-мальчишески улыбнулся. — Пообедаем?       В гостиной навели порядок, хотя, если честно, мне не было дела до сломанной мебели и осколков. Свита с почтением взирала на вошедшего хозяина, который, с придирчивостью оценив убранство комнаты и не найдя огрехов, с бокалом красного устроился на законном месте во главе стола. К нему быстро приблизился Азазелло, почему-то в чёрных перчатках, и, выхватив из вазы яблоко, смачно вгрызся в мякоть.       — Тут негде выпить ледяной кружки пива. Мессир, разве есть необходимость покидать Москву? — с разнесчастным видом сетовал кот. Даже усы печально повисли.       — Совершенная необходимость, — непреклонно заявил профессор. — Вдобавок не придётся внимать бредням плутов и казнокрадов.       — Не соглашусь, буфетчик запомнится надолго, — сказал Коровьев и, выдвинув для меня стул, защебетал: — Представьте, Дарья Алексеевна, мужчину, который не выносит женской красоты, бежит от земных радостей, но зачем-то ворует крупные денежные суммы, хотя тратить их не собирается, просто потому что не знает на что. Поразительный человек Андрей Фокич!       — На Садовой шумно, очень много глаз, да и уродливых мыслей. Увы, не поддержу тебя, Бегемот: здесь вольготно, — между тем продолжал консультант, тогда как возникшая буквально из ниоткуда Гелла водрузила блюда с лёгкой овощной закуской, рулетами и сыром.       — Кому раньше принадлежал особняк? — поинтересовалась я, полагая, что ответит Воланд, однако беседу развивал блондин:       — Прежних владельцев счесть-не перечесть. Последний — граф-отшельник. Его с семьёй в революцию расстреляли. На заднем дворе, у стеночки.       И, поблагодарив экономку, принялся мелко нарезать сочный обжаренный перец.       — Других тоже убили?       — Кто повесился, не сумев выплатить карточный долг, а кто-то скончался зимой от болезни. Крестьяне нарекли дом «проклятой цитаделью», — Фагот сардонически усмехнулся.       — А он проклят?       — Не в привычном понимании слова, — обронил Воланд, а четырехлапый озорник взъерошился:       — То-то меня жуть берёт. Коты неладное чуют!       — Готовься ловить мышей, — изрёк рыжий демон ему на ухо.       Бегемот раскрыл от негодования рот и вытаращился на присутствующих, будто искал заступничества.       — Мессир, вы слышали?!       Воланд, однако, не спешил помогать пройдохе. Я только приступила к салату, когда искрящиеся глаза профессора заволокло тяжёлой пеленой.       — Вечером нас навестят. Теперь это вопрос решённый, — произнёс он холодно. Веселье улетучилось. Коровьев замер, прекратив жевать и хихикать.       — Будут ли особые приказания? — мрачную тишину развеял неторопливый голос Азазелло. Демон не волновался, скорее, предвкушал грядущее ненастье. На то, что в дальнейшем грозила обрушиться буря, намекала резкость и непоколебимость в чертах бледного лица.       — Пора загнать овец в стойло, — с чувством упоения оповестил свиту хозяин. — Я лично займусь гостем.       — Ничего подобного на моей памяти не случалось, — вставил Коровьев, и я вскинула любопытный взгляд на шутника в клетчатом, подмечая колоссальную разницу между ним и Азазелло.       — Человек не сдюжит, мессир, — веско добавил клыкастый приспешник, но кого конкретно имел в виду, не уточнил. Демон по необъяснимым причинам старался не смотреть в мою сторону. И я бы предпочла, чтобы так оно и оставалось.       — Теперь я убеждён в обратном, — со скупой улыбкой отозвался Воланд. — Фаготу, конечно, беспокоиться не стоит. Сегодня раунд завершится.       В торжествующем оскале расплылись ярко накрашенные губы Геллы, рыцарь в знак одобрения качнул головой, а Бегемот опрокинул рюмку спиртного. Похоже, суть происходящего ускользала от меня одной.       — Кто он, ваш гость? — спросила у профессора, не желая томиться в неведении.       — Отщепенец, — по слогам выговорил блондин. Со стороны казалось, чародей дерзко и невежливо опережал Воланда, но я давно прониклась идеей, что эти существа действовали в слаженном ритме и странным образом читали друг друга.       — Мы кое-что попробуем. Усложним задачу, — азартный тон консультанта навевал худшие подозрения. Мужчина немигающе наблюдал за мной, за нарастающим в душе изумлением, а затем приподнял бокал.       — Тост! За новые возможности.       — Какие уж тут возможности… — пробурчал кот, выпивая залпом. Специально для пушистого бедолаги Коровьев красноречиво расписал достоинства жизни за городом, и к теме таинственного посетителя не возвращались вплоть до сумерек, когда алое солнце затерялось в кронах деревьев. Жара схлынула. После обеда я освежилась, сменила платье на просторное и закрытое. Ужасная мысль, что едва не поцеловала Воланда, никак не хотела отпускать: из-за стыда и смятения сердце колотилось часто и сильно. Наверху в спальне не тревожили, позволяя верить, что из благородных побуждений палачи воздвигли определённые пределы; я вглядывалась в зеркало в надежде, что владелец усадьбы не зациклит внимание на румяной девушке с длинными волосами, не вырвет из груди покаяние в чувствах, сокровенных и преступных по своей глупости. Они не имели названия, однако влияли подобно сладкому наркотическому яду, раз от раза вынуждая возвращаться к дьяволу.       — Волнуетесь? — игривый вкрадчивый тон профессора отвлёк от созерцания огня в камине. Пальцы обжигала чашка ароматного травяного чая.       — Следовало бы больше, — сказала я, поражаясь простодушию и наивности, с какими подходила к вопросу будущего низвержения в ад. — Давно ли Фагот вас сопровождает?       — Он участвовал в Катарском крестовом походе. Не очень давно, если сравнивать с Азазелло.       Худой долговязый рыцарь в пенсне, нависая над шахматным полем, разгадывал стратегические планы Бегемота. Их зловещий партнёр пропал, и лишь поэтому я осмелилась спросить:       — Азазелло — тот самый Азазель из Библии, который подарил женщинам косметику?       Воланд не сразу соизволил приотворить завесу. Уголки губ норовили раздвинуться и явить блудливую улыбку.       — Знаете, есть такой волшебный крем, омолаживающий, — наклонившись, произнёс тихо, как бы по секрету. — Ведьма мажет им кожу и умирает. А душа летит прямо ко мне.       Смуглое в пламенном свете лицо окаменело в ненасытном ожидании. Я безуспешно пыталась найти намёки в чёрных бездонных омутах.       — Вы только что это придумали?       Немец засмеялся. Боковым зрением я заметила, как в противоположном углу гостиной Коровьев с котом озадаченно и немного опасливо посматривали на нас, хотя прикидывались, что увлечены фигурами.       Предавались веселью недолго. В камине вдруг неприятно затрещало, костёр начал угасать, и Воланд с отрешённым, на удивление бесстрастным выражением поставил бокал на журнальный столик. Перемену, сбрасывание маски всё же удалось заметить: доктор Теодор, любитель гулянок и остроумных речей, растворился в ком-то, кто до сих пор не представился. Дьявол извлёк из пустоты ярко-красную ленту, поднялся с кресла и бесшумно приблизился со спины.       — Помните моё обещание, — зазвучал низкий голос с оттяжкой в хрип. — Я завяжу глаза. Снимете повязку не раньше, чем получите разрешение.       На веки легла мягкая ткань. К прядям, вискам, затылку этот незнакомец прикасался так, словно имел право, — властно, настойчиво, спокойно.       — Расслабьтесь, — велел он, опуская на плечи раскалённые крепкие ладони. — Не ориентируйтесь на органы. Вкус, осязание, слух — всё это может в любой момент подвести. Раскройте разум.       Я встречала колкий мороз и абсолютную тьму с глубокими вдохами и приглушённым стоном, со слепой надеждой и отчётливым горьким пониманием: пути назад не было и не будет.