J'ai l'cafard
Кабаре, где я по праву считаюсь La Beauté, живет двойной жизнью, впрочем, как и остальные заведения подобного толка. Такие, как я, насквозь пропитаны ядом чужой мерзости, которую источает толстощекий буржуа, пожирающий меня глазами из партера. Лощеный франт с лорнетом в золотой оправе, перевесившись через резные перила балкона, ничуть не уступает ему в похоти: в его мечтаниях я уже снимаю с себя одеяние, оставаясь в кружевных чулках с высокой резинкой. Жадно вглядываясь в загадочную темноту сцены, пытается уловить очертания гладких ног в скудном матовом пятне света. Сегодня ночью он будет отчаянно дрочить, захлёбываясь слюной и вспоминая ломаные линии моего тела в черно-белом костюме Арлекина, откровенно манящем треугольниками дыр, будто портной забыл кое-где наложить заплаты. Покрываю лицо густым слоем белил. Угольные тени на веках, накладные ресницы, красная блестящая помада, искажающая контур губ. Каждый вечер я рисую новую маску по собственным эскизам, не допуская гримёров в свою уборную. Костюм — грим — сцена, и никто не знает, кем я буду ближайшие два часа. Длинные уродливые тени вырастают за спиной, когда я, печально улыбаясь, выныриваю из мрака закулисья и появляюсь в желтом обрамлении софитов. Невидимый оркестр играет первую цифру. Слышите звон стекла, Mesdames et Messieurs? Это катится с обрыва, ударяясь об острые камни, мое хрупкое сердце. Non, j’suis pas saoul Malgré que je roule Dans toutes les boites de nuit Cherchant l'ivresse Pour que ma tristesse Sombre a jamais dans le bruit… Нет, меня не берет вино, Хотя я слоняюсь По ночным клубам Чтобы опьянеть, Чтобы моя печаль Сгинула в ночном шуме… Мой взгляд плывет над залом, не задерживаясь на лицах: через секунду я все равно их забуду. Голос стремится ввысь и хаотично скачет под потолком, роняя на публику серебристые пуговки нот. Моя печаль так же глубока, как у прекрасной Damia. Je hais ce plaisir qui m’use Et quand on croit que je m'amuse J’ai des pleurs plein mon cœur Удовольствие меня утомляет, я его ненавижу. И когда ты думаешь, что мне весело, Мое сердце полно слез… Обычно мой взгляд не задерживается на лицах, но сегодня особенный день. Сегодня я вижу его, и мне это нравится. Если этому шикарному брюнету повезет, мы уйдем домой вместе и закончим вечер, трахаясь на старом матрасе. J'ai l’cafard, j'ai l’cafard Je le sens qui me perce Comme avec un poignard La cervelle d’part en part Je m'débats Dans le brouillard… Мне грустно, грустно. Грусть пронзает меня Как кинжал, Пронзает насквозь, Я пытаюсь укрыться в тумане… Мы закончим вечер, трахаясь на старом матрасе, и наутро он растворится в шуме Монмартра, а я опять буду сшивать лоскуты моего разорванного сердца. J'ai beau faire Je suis prise, et bien prise Au traquenard Du cauchemar J'ai l'cafard… Я хорошо справляюсь, Я так удачно попал В ловушку Кошмара. И мне грустно… Я буду сшивать лоскуты моего разорванного сердца, мне это давно знакомо. Но раз за разом у меня остается всё меньше ткани для заплат, а нитка всё короче, и только иголка ничуть не затупилась. Есть ли в моем мире лавка древностей, где можно купить новое живое сердце? Quand je m'rappelle Des heures si belles Que j'ai vécues autrefois Les gais dimanches Иногда я вспоминаю Прекрасные часы Своей прошлой жизни, Праздные воскресенья… Маленькая вещица из лавки древностей перевернула мою жизнь. Отчасти поэтому я здесь, потому что — где еще мне быть? Попытки спрятаться от людей в глухих уголках Вселенной провалились, и с тех пор я скрываюсь под масками в Париже. Это удобно. Это безопасно. Это больно. Le passe c'est un truc qu'il faut mettre au rencard Pour le r'prendre c'est trop tard… Прошлое должно остаться в прошлом, Возвращать его уже слишком поздно… Я скрываюсь под масками в Париже, и сцена кабаре стала моим личным убежищем. Арлекин, граф Калиостро, Наполеон, Пиковая Дама — я играю всех. Русского аристократа-беженца, высокомерную принцессу с полотен средневековья, грозного пирата с протезом вместо ноги — в гримерной полно костюмов, чтобы удивлять восторженную публику, лишь моей настоящей одежды здесь нет. Mais viens donc, j'en ai marre, Peu m'importe de crever aujourd'hui ou plus tard, J'ai l'cafard, j'ai l'cafard… Хватит с меня, я сыт по горло, Мне все равно, умру я сегодня или позже, Но мне грустно… Моей настоящей одежды здесь нет, но я все-таки существую. В этом времени, в этом месте. J'ai l'cafard, j'ai l'cafard… Несколько часов на сцене — и помада уродливо плывет вокруг губ, тени растекаются черными кругами, отчего набеленное лицо выглядит еще страшнее. Но брюнету, срывающему с меня клетчатый костюм Арлекина прямо в гримерке, на это плевать. Да и мне, если честно. Его руки шарят по моей груди, сжимая и потирая соски, сдавливая до легкой боли, спускаются к заду и, задержавшись на мгновение, вновь тянутся вверх. Большими пальцами он мажет по губам, прочерчивая алые линии от уголков к шее, а затем черные — от глаз к вискам, и чуть ли не впервые в жизни мне все равно, как я выгляжу. Мужчина сжимает меня так сильно, что мои слабые ребра протестуют, но он не сдается. Ласково целует — это так неожиданно, что перехватывает дыхание; лижет губы и посасывает язык. Я не в силах сдержать стон, когда его пальцы после недолгих блужданий оказываются между моих бедер. Вскоре ему становится мало: отстраняется и давит на плечи, заставляя встать на колени. Крупный член, увенчанный розовой головкой, гордо тычется в губы, и я покорно открываю рот. На языке ощущается приятная тяжесть и солоноватый вкус текущего из уретры прекама. Аккуратно придерживая мою голову, входит глубже и упирается в горло, замирает на несколько мгновений и вытаскивает член, но лишь для того, чтобы снова ворваться в мой рот и выебать его к чертовой матери. Я охватываю ствол опухшими губами и сосу, сосу как последняя шлюха, закладываю за щеку, пропускаю в глотку, давлюсь и кашляю, утирая слезы. Отдышавшись, снова рвусь насадиться до основания на этот великолепный орган, но мужчина вздергивает меня на ноги и толкает назад. Я падаю на диван и увлекаю его за собой, все еще полуодетого, властно скользящего губами по моему обнаженному телу. Злые укусы расцветают алыми цветами на коже — вскоре они станут лишь напоминанием о ночном безумстве, меняя оттенки от вызывающе-карминного бордо до тускло-желтой охры. Но сейчас он со мной. Его язык добирается до пупка, утопает в нежной ямке, пуская мурашки по коже, чертит дорожку вниз и застывает там, едва касаясь гладко выбритого лобка. Я раздвигаю бедра и умоляюще подкидываю их вверх: охватившее меня желание становится нестерпимым. Хочу, чтобы он заполнил меня собой, овладел, присвоил, но он не торопится. Проникает пальцами — глубоко и решительно, потирает, касается сладкой точки внутри — кажется, никто до него еще не добирался до самой сути моего наслаждения. Снимает брюки и нижнее белье — наконец-то! — я же нетерпеливо стягиваю с него рубаху и встаю коленями на диван, выгибаясь, как мартовская кошка. Он пристраивается сзади, опирается руками о мою поясницу, и я раскрываюсь еще шире и бесстыднее. Его член слитно проникает в меня на всю длину, и я чувствую удар тяжелых яиц о промежность. В низу живота разливается тепло; невыносимо-колючее, оно растет и распирает изнутри, и я кричу, не думая о том, что меня слышат все, кто еще не ушел домой после выступления. Мужчина хватается за мои бедра и шлепает по заду, с каждой фрикцией насаживая на себя глубже и глубже, и вот уже бешеная волна закручивает меня в оргазме. Он с хриплым похабным стоном кончает следом, пульсируя внутри, и я жалею лишь о том, что не могу зачать ребенка. Еще пара секунд, и его член с легким хлюпом покидает мое тело. Я валюсь на диван; сейчас, когда похоть удовлетворена, вдруг стыжусь своей наготы и ищу взглядом одеяло в безумном желании укрыться, но он не позволяет. Укладывает на спину и разводит ноги, завороженно наблюдая, как из меня сочится его сперма. Нежно вводит два пальца и массирует — не возбуждая, а лаская и успокаивая. Мне хорошо. Мне плохо. Я ненавижу его. Я принадлежу ему. Есть ли в моем мире лавка древностей, где можно купить новое живое сердце?***
Он приходит в гримерку после каждого выступления. Через неделю мне кажется, что так было всегда. Наш бурный секс абсолютно немой, мы не спрашиваем имен друг друга. Мы вообще не разговариваем. Иногда мужчина задерживается чуть дольше, чем требуется для застегивания брюк, рассматривая меня как животное в зоопарке. Впрочем, об этом я знаю не много: там, откуда родом, зверей предпочитают держать на свободе. Я же томлюсь в клетке, и ключи от нее неизвестно где. Поставщик вишневых папирос отваливается сам собой, я даже не замечаю, в какой момент его тяжелая поступь перестает сотрясать стены моей студии. Каждую секунду я думаю о загадочном брюнете, ежевечерне ебущем меня около стены, на полу или на диване. Неопробованным остается лишь гримерный столик, но вряд ли он выдержит нашу пылкую страсть. Владелец кабаре не одобрит порчу имущества, пусть я и не боюсь его гнева. Острый запах секса висит в воздухе еще долго после того, как незнакомец исчезает в темных коридорах. Однажды он так спешит уйти, что забывает перчатки — кожаные с выбитым черно-серебристым вензелем, и по его витиеватым закорючкам невозможно угадать буквы. «С»? «А»? Кто знает. Тайна между нами сохранена, что не мешает мне, уже лежа в постели, зажимать перчатки между бедер и тереться о них до блаженного опустошения. Назавтра я искусно изображаю полное неведение, когда он ищет свою вещь у меня в будуаре, будто это в порядке вещей — молча позволять постороннему человеку рыться в ящичках трельяжа. Перчатки становятся моими постоянными сожителями, и я даже надеваю их на званый ужин, устроенный матерью, благо, вензель настолько неразборчив, что при желании я могу сделать вид, что это мои инициалы. Я хочу, чтобы это были мои инициалы, пусть всего лишь выдавленные серебром на перчатках. Пусть всего лишь на один вечер. Дом полон гостей. Тяжелый аромат духов дробится на капли мускуса и масла жожоба, смешивается с терпким табаком, плотным облаком ложится на обнаженные плечи дам. После некоторых событий классическое одеяние не в почете, поэтому многие, как и я, предпочитают иной стиль. Хотя ему уже больше двадцати лет, мои родители все еще называют его «новым». В чем-то они правы, учитывая, что прежний держался бессчетное количество лет. Плюс-минус несколько веков? Увы, я плохо помню историю моды, если это не касается театра. При виде меня мать застывает прекрасной статуей, отличаясь от мраморных изваяний надменно поднятыми бровями. Я медленно приближаюсь к ней и цепляю на лицо фальшивую улыбку, ведь на меня смотрят не менее дюжины представителей высшего сословия. Хоть мои многочисленные маски и остались на полках костюмерной, одну я всегда ношу с собой. Мать изображает поцелуй около моей щеки, теплый воздух колышется и впивается в кожу мелкими иглами. — Рада видеть тебя в добром здравии, — говорит она и снимает невидимую соринку с моего рукава. — И я тебя… Вас. Идеальный вечер, мама, всё на высшем уровне. Салфетки, свечи, цветы. Это агентство знает свое дело. — Я много лет пользуюсь их услугами, и они ни разу не подвели. Я вежливо киваю: протокол не нарушен, приличия соблюдены. — Где отец? — В последний раз я видела его около лестницы в винный погреб. Я отворачиваюсь от нее, чтобы найти отца и выразить ему свое почтение, как вдруг она касается моей руки и тихо спрашивает: — У тебя все хорошо? Её вопрос настолько отличен от нашего обычного общения, что я даже не успеваю придумать отговорку и выдаю откровенно: — J'ai l'cafard… Впрочем, больше ей нечем меня удивить, и я отправляюсь в сторону кухни. Чем дальше от гостиной, тем глуше звучание музыки и смеха. Внезапно понимаю, что у меня раскалывается голова, и, если немедленно не закинуться обезболивающим, дело закончится весьма плачевно. Поднимаюсь в будуар матери (merde, и здесь французские словечки!) в поисках аптечки и натыкаюсь на отца с бутылкой виски. Не знаю, как он пьет эту огненную бурду, лично у меня от нее выжигает внутренности. — Добрый вечер, papa. — Хм, ты все же здесь. Не сидится сегодня дома? — Меня пригласила мама. Ей показалось, это будет правильно. — Жаль, ей ничего не казалось двадцать лет назад. Возможно, сейчас всё было бы иначе, — роняет он и отпивает прямо из бутылки, не обращая внимания на тонкую струйку, льющуюся на пиджак. — Ты тоже там был, не так ли? В любом случае, никто из вас не смог бы ничего сделать. — Ты этого не знаешь! — заводится он, запальчиво наступая на меня. От него несет тяжелым запахом отчаяния и алкоголя. — Десятки консультаций у мировых светил тебя не убедили? — я тоже начинаю злиться, но отхожу на пару шагов. Не хватало еще устроить потасовку с отцом! — Должен быть способ, я уверен, нужно лишь постараться! Ты просто не стараешься! — он уже кричит, и один из преданных слуг, привлеченный громким спором, закрывает тяжелые двери, отгораживая от гостей подсобные помещения дома. Скандал в благородном семействе — недопустимое событие. — Чего ты хочешь? Деньги, карьера, путешествия? Собственный бизнес? — Я хочу быть собой. Боль ввинчивается в голову и лопается там, как рождественские петарды, из желудка поднимается кислая тошнотворная волна. Мне нужно выбраться из этого дома, из этой страны, из этого времени. Париж соскучился по La Beauté du cabaret.Le grand frisé
Вечером я рисую себе новое лицо — для новой песни Damia. Красные тени, черные молнии на щеках, черная помада. Алое одеяние в пол с косыми черными лентами, высокие грубые ботинки в тон. Где же ваши аплодисменты, Mesdames et Messieurs? Сегодня я пою о безнадёжном. Quand j' danse avec le grand frisé Il a une façon d' m'enlacer J'en perds la tête J' suis comme une bête Y a pas, je suis sa chose, à lui J' l'ai dans l' sang; quoi, c'est mon chéri Aussi je l'aime, je l'aime, mon grand frisé… Когда я танцую с большим кудрявым парнем, Он обнимает меня, Я схожу с ума, Я как животное… Нет, я его вещь, его вещь, Это у меня в крови; он — мой милый, И я люблю его, я люблю его, моего большого кудрявого парня… Я пою о безнадёжном, и мой взгляд плывет над залом в поисках знакомого лица, но не видит его. Вокруг десятки чужих размытых силуэтов, а мне так хочется потанцевать с тем, кто исступленно трахал меня в гримерке. Просто потанцевать. Неужели для таких, как я, это слишком много? Или я всего лишь вещь? Il m' cogne, il m' démolit, il m' crève Mais que voulez-vous, moi, j'aime ça Après, je m'endors dans un rêve En m' pelotonnant bien dans ses bras… Он бьет меня, он уничтожает меня, он пронзает меня, Но поверь, мне это нравится. Потом я засыпаю, Свернувшись калачиком в его объятиях… Неужели такие, как я — всего лишь вещь? Старая ваза, задвинутая в пыльный угол от греха подальше? Может, кто-нибудь заметит однажды, как я корчусь, умоляя увидеть то, что скрыто. У меня есть душа. У меня есть сердце. Разве этого мало, чтобы меня обнять? Или боль — это всё, что уготовила мне жизнь? J' me revois lorsque j'étais toute gosse Et que m' câlinait ma maman… Я снова вижу себя в детстве, Как меня обнимала мама… Разве сердца мало, чтобы меня обнять? Мама, мне было десять, когда ты в последний раз прижимала меня к груди. Я так скучаю по твоим объятьям, моя прекрасная статуя, но не могу изменить себе, даже ради твоей любви. Даже ради его любви. Aussi, tout ce qui me reste maint'nant Quoi… c'est mon homme… И все это, что у меня осталось сейчас И… он мой мужчина… Я не могу изменить себе даже ради его любви. Поэтому мой большой кудрявый парень всегда будет танцевать не со мной. Le grand frisé…***
В гримерке нет света, но сейчас это даже на руку — не выношу свое заплаканное лицо, опухший нос, красные пятна на щеках, набрякшие веки. Слезы редко кого украшают, а меня и подавно превращают в чучело, поэтому я прихожу в полный восторг от темноты, когда замечаю сидящего в кресле человека. Не хочу, чтобы меня кто-нибудь видел, пока не сойдет предательский отек. Мужчина шагает навстречу, и я попадаю в объятья горячих нежных рук, бережно обнявших меня за талию. — Разрешите Вас пригласить? Я пялюсь на скрытое под маской лицо, растягивая черные губы в неверящей улыбке. Плотная ткань и темнота не оставляют мне ни шанса, но я различаю аромат его туалетной воды. — Оркестр уже распустили, — говорю я и кладу руки ему на плечи. — Уверен, Вы замечательно справитесь и без аккомпанемента. Мне хочется покапризничать для вида. Мне хочется, чтобы он меня упрашивал. Мне хочется, чтобы он валялся у меня в ногах. — Я не такая талантливая, как Вы думаете, мсье. — Откуда Вы знаете, что я думаю, мадемуазель? Туше. — Я Альбус, — шепчет он на ухо. Не может быть. Меня словно пинают в живот, но я не подаю вида. — Сирена, — прикрываю глаза намалеванными ресницами и начинаю петь. Quand j' danse avec le grand frisé Il a une façon d' m'enlacer J'en perds la tête J' suis comme une bête Y a pas, je suis sa chose, à lui J' l'ai dans l' sang; quoi, c'est mon chéri Aussi je l'aime, je l'aime, mon grand frisé… Альбус переступает с ноги на ногу и слегка покачивается в танце. Мне уютно в его объятиях. Это ведь то, о чем я мечтала? Мысли судорожно мечутся в голове, но я продолжаю петь. Мы топчемся на месте под звук моего голоса, пока он не срывается в нервном дрожании. Альбус собирает губами слезы с моих щек и смотрит прямо в глаза. Он очень серьезен. — Сирена. Это так красиво. Но мне кажется, у тебя есть второе имя. Меня захлестывает паника. Как он догадался, черт возьми? Откуда? Никто не знает о заколдованном маховике времени, который втридорога продал мне хитрый торговец в лавке древностей. С помощью этих маленьких часов с продвинутыми чарами я могу оказаться не только там, где хочу, но и тем, кем пожелаю. Точнее, той. В Париже тридцатых годов прошлого века я — Сирена Молле́, женщина-маска. La Beauté du cabaret. Та, кем всегда хотела быть. Та, чьи родители уже давно не обнимают ее. Но иногда мне приходится возвращаться в Британию, и тогда я… — Скорпиус, — говорю еле слышно и прижимаюсь лбом к плечу Альбуса. — Это ведь был ты? Все прошлые дни? — Конечно, — говорит он, и я слышу в его голосе улыбку. — Как ты попал сюда? Я имею в виду, в Париж? — М-м-м… Скажем так, в этой лавке древностей завалялся еще один маховик с мудрёными чарами. Ну, и пришлось голову поломать, конечно, куда ты исчезаешь. Я устало вздыхаю. Это всегда так больно? — Зачем ты изменил внешность? Я тебя не узнала. — Чтобы ты опять не сбежала. А то один шикарный блондин уже пропал на целый год, едва его отыскал. Передай ему, если увидишь, что нас с ним ожидает непростой разговор. — Мы с тобой не встречались, помнишь? Я не хотела давать тебе надежду. Ты ведь любишь мужчин, Альбус Поттер. — Я хочу любить тебя, Сирена Молле. Я снимаю с него маску и вижу знакомое еще со школы лицо. Альбус тянется с поцелуем, но я отстраняюсь: слишком рано. Незнакомцем Альбус меня не пугал, но теперь, когда мое желание сбылось, мне почему-то страшно. — Все хорошо? — спрашивает Альбус и невесомо касается моих волос. — J'ai l'cafard, — честно говорю я. — J'ai l'cafard…