Здесь берет начало... Я

      Черный Паккард остановился посередине старой улицы. Из открывшейся двери уверенно-уставшим рывком вышел человек. Пепельные волосы тронул промозглый ветер. Иван был одет слишком легко для конца октября: зеленый китель без каких-либо опознавательных знаков, армейские штаны, такие же сапоги и неизменный, надетый больше по привычке, чем в желании не замёрзнуть, шарф. По правде говоря, ему было все равно—прекрасно знал, что его физиология позволит вытерпеть холод. Машина немедленно уехала, оставив Брагинского на пустынной, —всё же время семь утра, —улице. На месте помявшись, оглянулся и пошёл в сторону, как он сам помнил, набережной. Ледяной порыв воздуха прошелся в альвеолах, словно сила из воды по веткам деревьев. В прокуренных легких стоял жар от накалившихся печей металлургических заводов, тепло, что выделяют тела его людей, восстанавливающих свою страну. И как приятно было чувство тонкой корки инея в горящих лёгких от далекого, почти древнего, но слишком родного нордического воздуха. Водная гладь не рябила, но на короткое мгновение ударила неким черным экраном в глазах Ивана. Может, показалось? Он давно тут не был. Старая Ладога забыла себя, но её не забыл Иван. Пусть и не узнал бы древний торговый городище, ставший его маленьким миром. Миром, в котором родился и жил до самой судьбоносной встречи в жизни. Когда встретил человека, жилистого и низкого. Он не называл имени, просто обозначил все одним словом—старейшина. Имени не знал, но позволил ему лишить маленького мальчика много, первым делом —смерти. Лишенный, продолжил жить тихо и размеренно. А через почти 100 лет пришел Рюрик. Тогда мир окончательно начал терять прежние очертания. Расширялся, рвался в жутких растяжках на теле худого мальчишки. Мальчишка рос, менял имя... Лил кровь. Бывало свою, бывало чужую. За это не осуждал ни себя ни других—время такое... Всегда было и будет. И вот, всеми методами и невзгодами стал империей. Огромной, сравнимой лишь с закадычным, закостенелым врагом... В борьбе с Артуром, Франциском, Гилбертом и прочими.. имен слишком много.. на одно время, признаться, забывал, но после Отечественной.. Войны, когда он.. действительно решил, что умрёт. Помнится, смеялся, презирал ныне покойных, что пустили врага в сердце, столицу. Говорил о слабости и неспособности организовать оборону своей земли... Но что произошло в душе, когда он, в страхе генерального сражения, подпустил французов к Москве? Он и сам не знал. Но было стойкое ощущение, как сама жизнь покинула сердце.. То ли страх, то ли что-то ещё.. Петербург ведь цел? Надо бы сказать «спасибо» старику Наполеону.. Попер на Индию, а не стал завершать начатое до конца.. Иначе б благодарить его было некому.. В голове мысль пролетела насмешливой иронией. М-да.. на что идет движимый жаждой тщеславия.. Бонфуа во время его правления аж с катушек слетел. А это мужик видавший виды, что называется.. И Ивану виды повидать пришлось. Оказавшись у порога смерти, он вспомнил о собственном рождении. Пеленой в глазах стояла Ладога. И после войны он пришёл к ней, словно блудный сын за прощением родителя, окунув бледные истощенные колени в воды Ладожского озеро... Сколько городов билось за звание его сердца.. Но пришла захудалая деревушка. Тогда Иван, потерявший за годы жизни веру во всё, в том числе и бога, счел произошедшее неким знамением. Худющий, бледный, уставший, с незаживающими шрамами, длящейся почти четыре года усталостью.. ощутил, как затянулись раны, оставленные имперскими пулями.. Но всё же.. Слишком отчетливо ощутил он дыхание смерти за спиной. И теперь пришел сюда вновь. Здесь он нашел успокоение тогда и сейчас столь же сильно в нем нуждается. Иван закатывает рукава и спешно тянется к воде, лицо горит, но в глазах нет слёз. Нет, ему не больно вспоминать или что-то подобное, нет.. Просто пугает.. как много прошло.. По щекам текут ледяные волны, как по раскалённому металлу. Рано открывает глаза —за веки попадает вода, но от неё не щиплет, обволакивает, будто защищая нежный орган. Иван промаргивается и смотрит в озерную даль. Взгляд не свой, взгляд десятилетнего мальчика, нашедшего свободные минуты, чтобы найти утешение в созерцании воды... А прошла тысяча лет, но вот Он—вновь ищет в ней успокоение. И находит. Место, давшее ему жизнь не перестает со временем питать его ею. Наполняет жизнь, как хрустальный графин со свежей водой, его, в очередной раз ощутившего смерть, увидевшего её в гитлеровских мотострелках, прорвавшихся лютой зимой 41-го в Химки и в лице германского ставленника на черно-белой фотографии в газете. ...До этого происходило очень много и будет позже. И Иван обещает, не себе. Озеру: Ведь я не сдамся.. Я увижу смерть не раз, но никогда не стану её жертвой.. И приду я сюда ещё не раз... Ты моё начало.. А конца у меня не будет... Лукавит, как есть, лукавит, но задняя мысль покажется ему стыдной. Здесь, в месте, где берет начало Его Всё, нельзя говорить о конце. Старая Ладога рада видеть своё творение.