День, когда цветет сакура

      Акутагава всегда знал, что умрет. Если не от руки врага на задании, то от болезни, разъедающей его годами. И он всегда принимал это как должное, даже не задумываясь о том, что для него значит смерть. Рюноскэ, сколько себя помнил, не боялся гибели – когда-нибудь это произойдет со всеми. К тому же, если что-то вечно стоит поблизости, ты вскоре, хочешь того или нет, привыкаешь к этому. Вот и Акутагава привык. Поэтому сейчас, лежа на футоне, он долго не мог определить, что с ним.       Ему страшно.       Он боится умирать.       Глаза Рюноскэ расширились, и он тупо уставился в потолок. Сегодня ночью он понял, что не доживет до среды.       Завтра Акутагава умрет.       Осознание оказалось страшным грузом, который даже такой, как Рюноскэ, не в силах был нести. Он умрет. Он просто исчезнет. Не сможет больше думать, чувствовать, говорить. Его не станет. Вот Акутагава есть и вот его нет.       И это, черт возьми, страшно.       Рюноскэ не в состоянии пошевелится. Парень лишь лежал на спине, пялясь вверх. Он не успеет добиться признания Дазая. Он ничего не успеет, ни сказать, ни сделать. Теперь, когда Акутагава умирает, он абсолютно беспомощен и бесполезен. А как же Гин? С кем останется сестра? Кто о ней позаботится? Акутагаву ужасно злило и пугало это бессилие. Ничего не сделать, никак не остановить… он просто никчемен, и это пугало еще больше.       Руки тряслись.       Бессилен. Беспомощен. Бесполезен. Никчемен. Не нужен.       После него ничего не останется. Только немного одежды, комната, отчеты… и бесконечные убийства, кровавым следом очерчивающие его путь. Кем он все это время был? Что после себя оставит? Зачем вообще жил?       Никем. Ничего. Ни зачем.       Простые, но до ужаса страшные ответы. Акутагаву пробивает дрожь еще и от того, что он умрет вот так – в одиночестве, скованный ужасом. Эта не та смерть, которую он хочет, но та, которую заслуживает.       И это тоже страшно.       Завтра Акутагаве нужно на работу. А еще завтра он умрет. Рюноскэ чувствовал себя странно, но не удивленно. Удивление и испуг никогда не были одним целым. Мафия и смерть – вот, что всегда шло в комплекте. Поэтому фраза «завтра мне в мафию, а еще завтра я отойду в иной мир» звучит лаконично, даже правильно. Акутагава судорожно вдохнул, пытаясь успокоится, но сделал только хуже. Он не узнает даже то, как отреагируют люди на его гибель. Он не узнает, что он для них значит. Он ничего не узнает.       Рюноскэ ненавидел неведенье. Гораздо лучше заранее знать о том, что будет дальше, чтобы успеть подготовится. Однако сейчас, помня, что умирает, парень больше всего на свете захотел стать глупым ничего не знающим мальчишкой, наивно доверяющим всем и вся. Жаль, но это невозможно. И никогда не было.       И это ужасно несправедливо.       Рюноскэ медленно поворачивает голову в сторону окна, шея противно хрустит. Парень морщится, закрывая рот руками и заходится в приступе кашля. Акутагава тянется за водой, в которой растворена таблетка. Он выпивает все залпом, надеясь, что станет лучше. На стакане остается кровавый след, и Рюноскэ быстро отводит взгляд, сжимая ладони в кулак и убирая. Он не хочет видеть эти кровавые разводы на своих бледных руках – физическое подтверждение его состояния.       «Гин будет плакать».       Первое, о чем думает Акутагава, придя в себя. В самом деле, если он умрет, сестра очень расстроится. Хотя, ему уже будет все равно – мертвые вины не чувствуют. Наверно.       Акутагаве почему-то кажется, что его грехи, чувства, его ненависть достанут его даже в гробу. Остается только надеяться, что это не так. «Что будет после?»       Вторая мысль, появляющаяся у Рюноскэ в голове. В самом деле, что будет дальше? Ничего? Или люди, разговаривающие про Бога, все это время были правы? Сам Акутагава никогда ни во что не верил – попросту не понимал, зачем. А вот сейчас осознал. Отсутствие веры во что-то, словно ножом резало его изнутри. Эта боль, разливающаяся по всему телу, была просто невыносима.       Акутагава попытался вспомнить все, что знал о Боге. В голову лезли только заповеди: не убей, не укради… Рюноскэ усмехнулся. Видимо, он нарушил их все. Интересно, Бог поймет и простит? Или сошлет в ад? Хотя, куда уж ниже, когда он сейчас на самом дне… Но, если все же ничего… неужели после Акутагавы даже души не останется? Души… а существует ли вообще эта самая «душа»? И если да, что она из себя представляет? Впрочем, ему ли сейчас об этом думать… с другой стороны, кому если не ему?       «Как он умрет?»       Третья мысль. В самом деле, больно ли это, умирать? Тяжело? Или это то же самое, что сходить в магазин? Рутинное действие… как убить человека.       Акутагава чувствует, как по правой щеке стекает одна маленькая слезинка, и внутренне радуется тому, что никто не видит его сейчас. Жалкого, съежившегося, испуганного. Не достойного ни своей работы, ни наставника, ни жизни, которая, впрочем, скоро уйдет. «О Боже, если ты есть и можешь слышать меня, пожалуйста, избавь меня от этого ужаса!» - внутренне молится Акутагава.       Однако, Бог молчит. Возможно, Он все же обижен на него за нарушение заповедей. Как иронично.       Рюноскэ вздыхает, и по щекам стекает еще несколько слезинок. Он забыл о том, как это – плакать, да и как-то не горел желанием вспоминать. Ну почему этот чертов Бог никогда не прислушивался к его просьбам?!       По крыше барабанил мелкий дождик, только добавляя чего-то пугающего в атмосферу. Акутагава мог слышать запах смерти, витающий в комнате где-то под потолком. Капли размывали остатки грязи на оконном стекле. Рюноскэ нахмурился, пытаясь вспомнить, откуда они. Возможно, дети, живущие неподалеку, решили пошутить. Или сильный ветер… а может даже сам Бог решил ему подсолить. Акутагава, на сколько мог сильно, ударил себя по голове. И чего он к этому Богу так прицепился? Будто других дел нет. И как ему не страшно грубить Богу? *** -Хигучи, сходи к Мори-сану и доложи о задании, - достаточно резко, приказным тоном бросает Акутагава, прежде чем закрыть дверь мужского туалета. Брюнет заходится в приступе кашля, приваливаясь спиной к холодной стене. Туалет пустой. Это хорошо. Паника, еще ночью подступившая к его горлу, сейчас душила его, заставляя захлебываться не только в крови, но и в редких слезах.       Он позволил Хигучи помочь себе. Девушка давно пыталась проявить себя на их заданиях, но Акутагава ни разу не разрешил, а уж тем более, не помог ей в этом. Но, раз уж сегодня он умрет, почему бы и нет? Рюноскэ зарывается лицом в ладони, бормоча проклятья. И как он не подумал об этом! По сути, Акутагава проявил к Хигучи, впервые за столько лет, снисхождение и… лояльность что ли? И даже не задумался о том, как девушка будет чувствовать себя после его смерти! Что ж такое-то?!       Вот так всегда – хочешь, как лучше, а делаешь еще хуже.       Шатаясь, Акутагава поднимается на ноги, и приближается к зеркалу. В помутневшем отражении виден бледный, с окровавленным подбородком паренек, в глазах которого застыли слезы и страх. Черные волосы с белыми концами словно бы оттеняет лицо, делая его практически белым. Белым. Точно. Тигр. И как он мог забыть?!       Акутагава срывается с места, и сломя голову, не обращая внимания на боль, раздирающую грудь, несется в сторону, где предположительно должен находиться тигр. Он должен ему сказать. Как бы глупо, ванильно, и странно это не звучало. Рюноскэ и сам до сих пор не разобрался в том, что чувствует к этому слабаку (или не совсем слабаку…), но времени на раздумья не оставалось. И это он тоже ненавидел. Вот так, не разобравшись, толком ничего не поняв, бежать, словно подросток, по уши втрескавшийся в свою одноклассницу, к парню из вражеской организации. Идиотизм, ну и пусть – это все же последний день Акутагавы, может, хоть его он проведет так, как хочет?       Но вот вопрос – точно ли он хочет этого?       Все началось с момента, когда Рюноскэ понял, что его наставник по какой-то причине признал тигра. Он понял, что нет, не может все быть так просто. Ну просто не может Дазай-сан признать слабака! Это невозможно. В тигре явно есть что-то, нужно просто приглядеться. И Акутагава начал приглядываться. На поле боя тигр вел себя достаточно… самоотверженно (и глупо), да и силы его способности отрицать нельзя. Однако, неужели это все? Акутагава вел себя также (разве что без идиотизма и жертвенности), так почему Дазай-сан не удостоил своим вниманием его? Нет, тут что-то большее. Вопрос что?       И Акутагава копался. Старался вытянуть из тигра и той части его прошлого, которая была известна хоть что-то. И вытянул… проблему себе на голову. Брюнет, сам того не понимая, привязался к непутевому детективу.       «Все же, тот не такой уж и глупый.       Не такой уж и жертвенный.       Не такой уж и слабак.       Все же, он симпатичный…»       Когда до Акутагавы дошло, что он думает о тигре, было уже поздно. И сколько бы дней и ночей парень не мучался, в попытках избавится от «на пустом месте» возникших чувств, все бестолку. Конечно же, говорить он не собирался – вел себя с тигром как обычно, разве что, оскорблял чуть больше – опять же, стараясь разлюбить этого чертового детектива.       Но ничего не помогло. Даже Бог.       Сегодня Акутагава умрет. Так почему бы не рискнуть? Плевать, если все узнают – ему будет безразлично. Все равно взаимностью тигр не ответит, Рюноскэ же не дурак, понимает. Но где-то в глубине души теплится надежда на… на.       Акутагава останавливается, стирая с губ капли крови и вновь заходится в приступе. Он поднимает голову, оглядывая улицу. Здание агентства совсем рядом – это значит, что Рюноскэ нельзя здесь находится.       Он уже упоминал, что ему безразлично?       Акутагава вжимается в стену. Мимо проходит этот самый тигр, и полумертвое сердце бьется в бешеном ритме.       Тигр за руку с этой девчонкой из гильдии… Люси вроде? Акутагава хмурится, отводя взгляд, пока до ушей не долетают обрывки фраз: -…да, тебя люблю, - голос тигра счастливый, приподнятый. А у Акутагавы внутри что-то обрывается и полумертвое сердце замирает окончательно. И на что он надеялся? Ни на что.       Почему тогда так… больно?

***

      Акутагава не помнил, как дошел до дома. До вечера он сидел в своей комнате, заливая пол вокруг кровью, перемешанной со слюной. В груди что-то рвалось, доставляя невыносимую боль – то ли легкие, то ли сердце. А может, и то и то сразу.       Гин спала за стенкой. Акутагава сказал ей, что ему плохо, поэтому пусть сестра идет спать и не волнуется, на что та ответила: -Утром поговорим, ладно?       Рюноскэ хотелось истерически смеяться, только бесконечное удушье от нескончаемых приступов не позволяло. Утром... утром он уже будет мертв.       Акутагава еле сидел – лежа парень испытывал еще больше боли, а на то, чтобы стоять, сил не хватало. Он не знал, куда деть свой взгляд. Повсюду багровая, пенистая кровь и слюна, смешенная со слезами. Мерзкое зрелище. Понятно, почему тигр в него не влюбился. Глаза цепляются за окно, и парень столбенеет.       Сакура. Сегодня расцвела сакура. Нежные, розовые цветы легонько касались стека, немного качаясь на весеннем ветру. Словно завороженный, Акутагава, позабыв о боли и отвратительной смеси на полу, подошел к окну. Он распахнул ставни и, приподнявшись, сел на деревянный подоконник. Лепестки приятно щекотали лицо, мягкий запах бил в нос, вызывая кашель, но Рюноскэ все равно. И как же он раньше не замечал, как красиво цветет сакура?       Порывы ветра сорвали несколько бутонов, которые, кружась в воздухе, полетели к земле. Почему-то это вызвало у Акутагавы легкую улыбку. Красиво.       Он потянулся рукой к нежно-розовым цветам, и сорвал один. Брюнет долгое время вертел его в руках, не решаясь поднести к лицу. Однако, приступ прервал его размышления – изо рта вновь хлынула пенистая кровь, и несколько брызг попало на тоненькие лепестки. Они же, под его напором, согнулись, грозясь оторваться. Как будто бы что-то напоминает, но Рюноскэ отмахнулся от этих мыслей. Что было, то прошло – сейчас это не имеет значения. В бледных, тонких пальцах бутон осторожно сжимают, и Акутагава вплетает окровавленный бутон себе в волосы, мягко улыбаясь.       Ему не страшно. Ему совсем не страшно. -Бог, - тихо, чтобы не потревожить сорванное горло, зовет Рюноскэ, обращая взгляд к небу. – Если ты позволишь мне переродится…, - Акутагава запинается, но вскоре вновь вскидывает голову. Ему безразлично, что о нем подумают. – То в следующий жизни я бы хотел розовые волосы.       Глупая, несуразная просьба. В другой раз Акутагава попросил бы о чем-то другом – скажем, о благополучии сестры. Но сейчас почему-то только этот детский каприз имел смысл.       Запах заполнял все пространство вокруг, обдувая бледное лицо брюнета прохладным ветерком. Сакура цветет так розово, так ярко и нежно, так… по-доброму. И Рюноскэ чувствует, как его душа – мелкий, скомканный, еле живой комок, давно уже почерневший, расширяется и сияет, сияет, сияет…       Следующий приступ чуть не скидывает Акутагаву с подоконника, и тот тихо смеется.       Может быть, Бог простит ему еще одну наглость?..       Что после него останется? Акутагава обводит взглядом пейзаж перед ним и вновь улыбается. Кажется, он по-настоящему счастлив. Свободен. Кажется, это и есть то, к чему он так стремился. Глупый тигр, мафия, наставник и даже сестра – все покинуло его мысли, словно на свете есть только он и эти прекрасные сакуры под окном.       После него останется все это. Все эти бутоны, нежно-розовые, как волосы в его следующий жизни.       Акутагава, шатаясь, на нетвердых ногах, держась за карниз, в полный рост встает на деревянном подоконнике. Кровавые лепестки в волосах трепещут от поднятого им ветерочка и Рюноскэ без причины смеется, обнимая себя за плечи, но по щекам неконтролируемым потоком текут слезы. До смерти… нет, не так. До новой жизни и розовых волос остался один шаг, и Акутагаве совсем не сложно этот шаг сделать. Все же, умирать в день, когда цветет сакура, гораздо приятнее, чем в день, когда идет дожди.