При взгляде на него поднималась душа

Спокойствие и размеренность ритма Московского вокзала в Питере всегда пугали и одновременно завораживали Ивана своей непоколебимой приветливостью: вот ты выходишь из вагона своего Сапсана, тебя услужливо провожает проводница, а затем спокойно катишь чемодан по брусчатке, вдыхая знакомый запах Северной столицы. Это не волнообразными толчками сносящая к черту Москва. Но она своя. Ваня ее любил ее и вряд ли бы на что-то променял, но вот сучит она не по-детски с теми, кто хоть немного попытается затормозить на месте и, не дай Боже, задуматься — тебя тут же выпнет с перрона прямиком туда, откуда ты приехал на вокзал. И не важно, из Воронежа ты или с Таганки. Москва — торопливая и расчетливая. Питер — спокойный и приветливый. Янковский бы только за этим спокойствием и ездил сюда, невзирая на графики и другие жизненные обстоятельства. Город глубоко осел в его сердце и прокуренных легких своим по-настоящему чистым воздухом, несущим свежесть не только атмосферы, но и бытия в целом. Куда ни плюнь – у каждого свой вайб, передающийся воздушно-капельным путем. Только и оглядывайся на архитектуру эпохи Классицизма, внимая пары чьей-то легкости и горящей заряженности на день. Но Ваня подустал. Вымотанный плотным расписанием за последние полгода, он шаркает на выход из Сапсана и на автомате машет улыбчивой проводнице, поглубже зарываясь с носом в ворот куртки. Есть у Питера минусы. Такие, что руки чувствовать перестаешь на пятой секунде их мгновенной демонстрации улице. Холод Янковский переносит стоически, но зимой сюда старается лишний раз не соваться по сумасводящей от дубака причине. Да твою же мать, сраный Яндекс Ваня все так же, не высовываясь из недр пуховика, плетется на выход по изученной годами схеме. Даже в дверь, на удивление, попал с первого раза, одной рукой таща свой излюбленный на короткие дистанции чемодан, а другой – заказывая такси. Он заказывал – оно не хотело. То ли работать, то ли добить и без того окоченевшего от мороза Янковского, которого даже не спасло помещение вокзала. Еще усталость мерзкая так некстати навалилась на мужчину, сбивая его окончательно в кокон из шуршащей и не особо теплой куртки. Тихон бы сейчас поржал, если бы видел, как он не может управиться с заказом такси, упрямо не желающим ехать на вызов. Бабирджон Хаджонков – имя, созданное для уничтожения настроения Янковского. И даже душевный Питер не спасает, словно вытравливая мужчину из себя. Да и к черту, если честно. Летом покайфует в пересменку театральных сезонов и загрузов. Заставит своего товарища тащиться на Ваську и делить прокрастинацию и шаверму на двоих, рассматривая сумеречные свечения теплого летнего неба. Это оно сейчас из-за тумана даже не проглядывает. Может, и видно край, но Ваня настолько сильно сверлит экран своего телефона, наблюдая за передвижением машины на карте, что до небосвода ему сейчас до звезды. Он хмыкает. Тихон бы оценил этот прикол про небосвод и звезды. Но он на репетиции прогоняется, последним сообщением в телеге, затравляя собой в забавном кружочке, который упрямо долго не хотел прогружаться в вагоне с просевшим интернетом. Но, когда все же заработал, Ваня расплылся в своей искренней улыбке диалогу на экране и отправил одним на двоих любимый эмодзи – желтого колобка с искрящимися глазами. А затем полетело «Я задолбался и хочу зарыться в твои длинющие кудри» и в придачу ревущие рекой смайлики. Ответа не последовало. Но Ваня и не ждал. Все понимал и сочувствовал, в какой-то мере. Знакомое до боли чувство ген.прогона перед спектаклем не нравилось абсолютно никому. Там ощущения такие, будто в космос отправить хотят, а не на полный зал работать. Вот поэтому Янковский и не вплетал в свои мысли Тихона, окончательно окоченев. Потому что такси он сейчас ждал сильнее, чем чего-либо на этом свете. Янковский буквально влетел в едва подъехавшую машину, не удосужившись закинуть чемодан в багажник – лишняя возня на этом холоде его бы окончательно добила. – Вы уж простите, что так долго – там какая-то мутная история на Невском, все поперекрыли, черти, – водитель с явным южным акцентом обратился к Янковскому, с сожалением в голосе изрекая ситуацию. Ваня на это только понимающе кивнул, постепенно выгружая свое лицо из куртки. Печка однозначно работала на всю, отогревая скрытые под тонкими слоями одежды кости мужчины. Ехать не так долго, но отогреться без зазрения совести успеет. Чаевые накинет за клиентоориентированность в виде прокручивающегося колесика обогревателя. – Да ничего. Вы это, только в объезд всего этого ужаса постарайтесь, пожалуйста. Домой хочется – К любимой спешишь? Ну да понимаю, чего мне – я не такой уж и глупый – амур-тужур ваш этот молодежный, – таксист смеется со своего же прикола и Ване тоже от этого забавно. Улыбается. Даже не пытается прикрыть свою личность: даже если узнает, вряд ли будет донимать вопросами о карьере. Они обычно про свою бизнес-стратегию сказки поют. Или, как сейчас, нейтрально диалог поддерживают. Янковскому и этого достаточно. Вид пролетающего в окнах заснеженного Питера отогревает его окончательно и отводит мысли от вопроса водителя. Спокойно становится на душе, усталость и промерзлость на второй план уходят, уступая мыслям о ближайших, с боем выигранным, выходным. В Москве – рутина и семья. Здесь – отдушина и Тихон. И иногда Янковскому не совсем понятно, куда именно перевешивает чаша весов. Телефон вибрирует в руке. Приходится полностью высунуть лицо, смахивая блокировку на открывшийся чат с Тихоном. Правая чаша поползла наверх, как и настроение Янковского. «Я дома» Фотография Жизневский на фото запустил пятерню в свои волосы и слегка оттянул их, скорчив лицо от мнимой боли. Актер и лицедей. Магнитом притягивает по экрану провести по знакомым контурам лица, словно действительно ощущая их прямо под своими подушечками. Ваня, даже, кажется, слегка краснеет от своей искрящейся улыбки. Либо тепло его так скосило. Либо… Да и так все понятно. И в диалог летит ответка, заставляя Янковского коварно и практически беззвучно похихикать. Взрослый мужик, ей Богу. На холод там пенял недавно. Сидит теперь смеется и краснеет, забив на усталость и отмороженные напрочь руки. Сейчас выскажет ему все, что он о нем думает. На показать сил нет. Словами через рот тоже иногда полезно. «На такое лицо только и садиться, чтобы прикрыть этот срам» Печатать тяжело – пальцы словно онемели, своей белоснежностью демонстрируя себя хозяину. Ну, ничего. Другого Ваня и не ожидал, упорно высунув их греться на мороз у вокзала. Перчатки и варежки моветон для мужиков, пахнущих древесиной и смолой. – Ну точно, к любимой мчишь, да. Счастливый такой. Сейчас поверну уже и все – опиши тебя, что пропало, – так и не дождавшись ответа, водитель понимающе уткнулся в дорогу, не натруждая Ваню своими разговорами. Стоило отдать ему должное: доехали они быстро и незаметно. Прощание из вежливости и пожелание хорошего дня, чемодан в руках и знакомая парадная. – Да, блять, где они? Ваня заранее в куртку закинул ключи, выданные когда-то со словами «В любое время Питерского дня и ночи», но пока только ругался с карманами вместо теплющих любимых объятий. Мужчина немного злился, сжимая губы в тонкую полоску. Можно было бы попросить Тихона спуститься, но тогда вся тонкость их встречи может порушиться бытовым подъемом по лестнице в квартиру. Он найдет этот клочок металла. Хотя бы этот ритуал сегодня не будет сломан, как отвиливавшая в руках сигарета утром. Только с третьего поползновения во внутренний карман ключи находятся с победным кличем, пугая какую-то бабульку, идущую прямиком в соседнюю парадную. – Суки бессовестные Чип заставляет дверь запищать, а Ваню – буквально влететь в дом, толкая чемодан впереди себя. Подхватывает его и тащит, уже не чувствуя грани усталости и желания поскорее ввалиться в квартиру. В конце концов, он 12 часов уже не спит, а лестничных пролетов ровно пять – столько процентов нервного состояния включает в себя Янковский, чуть ли не запрыгивая от счастья на последнюю ступеньку. Куртка расстегивается, шапка летит в карман, тяжелое дыхание переводится, а ключ идеально проворачивается в замочной скважине. Дверь легко поддается, принимая в себя Ивана и его шлейф из разности настроений и состояний. – Господи, я дошел Ваня даже не церемонится. Катит чемодан чуть ли не прямиком в зал, швыряет вещи по местам и влетает в комнату, путаясь в не до конца расшнурованных ботинках. Тихо как-то. Приглушенно что-то отдает, как будто из соседской квартиры. Странно. – Тиша, ты где вообще? Жизневский, с явно приподнятым настроением, даже не попытавшись переодеться, настроил громкость на Алисе и прибирался, стараясь как можно глубже запрятать следы семейной жизни. От себя не убежишь, конечно. Но вот триггерить себя этим рядом с Янковским – нет смысла. Взрослые и все понимают. Но без встреч этих жить уже почти пять лет не могут. Да и не хотят. Тихон именно так это и объяснял, что связь у них «ебейшая, Вань, ниче с собой сделать не могу». Вот и закидывал подальше детские игрушки, оставленные Федей под строгий присмотр отца, и Ксюшины бытовые принадлежности, запоминая каждый флакон, чтобы расставить в нужном порядке – так уже давно. И проще было бы снять квартиру, но тогда будет попахивать проституцией. И не понятно, с чьей конкретно стороны. Музыка меняет темп и жанр; постельное белье размещается в гостевой комнате на двухспальной кровати; приглушается свет. Готово. По крайней мере, вспомогательные для их антуража на эти несколько дней имеются. Тихон довольно осматривается, тряхнув головой, чтобы убрать сползающие на лицо локоны. Улыбается искренне, вспоминая недавнюю переписку с Ваней. Скоро должен уже приехать. Он протирает последние пылинки перед тем, как переодеться, когда его внезапно настигает ностальгическая песня группы Мальчишник, ставшую неофициальным гимном его подростковой бурной молодости. Звуки песни «Секс без перерыва» заполнили абсолютно всю комнату, а Тихон, не в силах удержаться, принялся по началу пританцовывать, а затем и размашисто двигаться по всему периметру, в два огромных шага преодолевая комнату. Он реально будто отдался этому моменту, двигаясь так нелепо, как только мог. С ритма не сходил – на отбивках дергал бедрами и раскачивал снятую футболку в разные стороны, подпевая Дельфину и Мутабору. Вся его большая и энергичная фигура была полностью поглощена музыкой. Он виртуозно исполнял странные движения, не слыша того, как сзади, чуть ли не на цыпочках, подошел Ваня, максимально подавляющий рвущийся наружу смех. Такого Тихона он давно не видел. Мужчина всегда открыт во всем и практически с каждым, но что бы вот так – Янковский последний раз наблюдал его после какой-то попойки по случаю выхода фильма перед премьерой в Москве. Диана тогда удачно находилась на съемках в другом городе, а Ваня с Тихоном допивали початую бутылку виски и танцевали под кальянный рэп, меняя замедленные танцы на быстрые и влажные поцелуи, погружающие их в другую плоскость. Совесть тогда если и давила, то точечно была вытрахана из него Жизневским на кухонном столе. Тихон же сейчас действительно погрузился в атмосферу максимально пошлой и нелицеприятной песни. И, если бы он его не знал, то подумал бы, что тот обкурился. Но это же Тихон. Ване просто оставалось только смеяться и постепенно приближаться к нему, выдавая себя с потрохами и холодными ладонями, обхватывающими обнаженный торс мужчины, вынуждая его приостановить свои интригующие танцы. – Ну ты пугарь, конечно, Вань, – Жизневский вздрогнул, явно не ожидая крадущегося тигра сзади, и расплылся в своей самой лучшей улыбке, искренне радуясь появлению Ивана. Янковский буквально повис на его широких плечах руками, исследовавших буквально все доступные участки до конечной. Все, как он хотел. И спокойно на душе так сразу стало, даже песня эта с толку не сбивала, делая ситуацию еще более смешной и романтичной одновременно. – Я скучал, Тиш, – в ухо летят самые тяжелые слова за тот период, что они не виделись. Прошло почти полгода с момента крайней встречи, но сейчас ощущалось для них обоих так, будто это было пару лет назад. Ни фейстайм, ни каждодневные диалоги в телеге – все не то, по сравнению с этой близостью, с таким моментом. Руки Тихона, до этого сжимающие собственную футболку, забрались под вязаный зеленый свитер Вани, оглаживая большими пальцами выпирающие тазобедренные косточки. Янковский при всей своей имеющейся массе на фоне Тихона был «тонким и звонким» – как однажды его прозвал сам Жизневский, но он и не пытался это даже как-либо оспорить – все устраивало. В паре должно быть все сбалансированно: один дурак – другой смеется. – И поэтому сидел в засаде и смотрел на мои дикие танцы папуаса? – Да ну уж нет. Я наслаждался искусством импровизации, понял? – Янковский приподнялся на носочки, едва дотягиваясь то роста Тихона, чтобы заправить вьющиеся пряди за ухо и прислониться практически вплотную, – и вообще: «Он имел ей повсюду, он имел её везде, на диване и на стуле, и в раскрытом окне» – зачитывает на ухо мужчине подоспевшие в песне строчки, синтезируя и себя с этим андеграудным творчеством 90-х. Реакция на этот выпад у Тихона была незамедлительна. Дыхание под сбилось, а руки сжались на талии у Ивана со всей силы. Если не оставит синяки, то парочку грязных красных пятен точно по его телу этими пальцами впившимися пройдутся. Не расцепляя ладоней, он продолжил движения бедрами, смотря на Ваню сверху вниз, и вынуждал его пританцовывать вместе с ним. Сработало. Тела стали сливаться в одно целое, словно два пазла, которые никто и ничто не сможет разъединить. И если бы вокруг что-то происходило, то уж точно все окружающее исчезло в этом моменте. Они обрушивались друг на друга в странном и неудобном танце. Движения становились все более интимными, словно оба не управляются сами собой, а улыбки на их губах свидетельствуют о напряжении, накопившимся за месяцы томительной разлуки, которое они оба чувствуют буквально на кончиках пальцев и языках с невысказанными словами. – Дэнсер, ты так и будешь меня зажимать? Сказать, что тоже скучал, случайно, не хочешь? Поцеловать там или сразу нагнуть? – Ваня приостановил движения, нарочно наступая на босые ноги мужчины. Смотрит на него выжидающе. А Тихон только и рад стараться: улыбку свою тянет, приближается к его лицу и носами сталкивается, потираясь кончиками. Смотрит, утягивая на дно своих глубоких светлых глаз. Любуется в ответ. Вокруг уже действительно все потеряло смысл. Только они и никого больше. – Балаболка ты, Ваня. Соскучился, люблю, до дрожи ждал этого дня, пылинки перед твоим приходом сдувал. Целовать буду, а нагну потом, – Жизневский смеется, недалеко дистанцируясь от лица Янковского, – вот весь плейлист 90-х переслушаем и решим, под что сегодня мы с тобой будем трахаться. Янковский смеется в голос. Тычется лбом в плечо мужчины и рвется внутри на атомы от того, как же он чувствует этот момент. Так сильно и глубоко, что эти контрасты происходящего его сбивают похлеще паленой водки из юношества. – Я думаю, «Голубая луна» подойдет Тихон не выдерживает и утягивает его в глубокий поцелуй, проходясь языком по кромке зубов и сплетаясь с чужим, пробуждая внутри все то, что еще дремало и оживляя погруженные далеко желания от месяцев разлуки. Прижимает его к себе и утягивает на кровать, не смея прерывать то, до чего они так долго дорывались. Через бесконечные съемки, Сапсаны, театры и репетиции. Сжимая ногами бедра Жизневского, Ваня думает только о том, что готов так каждый раз расставаться, лишь бы Тихон целовал с таким напором, выбивая своим языком всевозможные сторонние мысли. И если реальные фейерверки и не взрываются на фоне происходящей страсти, то где-то точно в не зашторенное окно им обоим подмигивает голубая луна.