Девочка маслом на холсте

У Катерины от скул пахнет смородиной, а губы на вкус горчат. Не лечат, не помогают, убивают. А другие человечки в них ныряют, чтобы найти спасение в смерти. У Катерины под плечами шрамы от души. Она однажды избавилась от той, вырезав негодяйку. Теперь она ничего не чувствует. И лишь порывами умеет неистово любить. Катерина не позирует для фото, а сидит перед полотном и сама рисует. Она рисует портрет девчонки, которая приходит видением в её белые листы памяти. Она крупными мазками выводит неказистые черты лица и не понимает. Катерина не понимает почти ничего, что связано с этой девчонкой. Влетела, присела, осталась. Она приземлилась куда-то на изнанки век, и теперь Катерина смотрит её, как кино. Без остановок и без монтажа, который жизнь могла бы хоть иногда претерпевать. Катерина, строгая, аккуратная, выращенная чуть ли не аристократкой, никак не реагирует. Она внимательно скидывает с кисти остатки краски и как бы невзначай смотрит на руки. Руки у девчонки пыльные от книг, уставшие жить так, как живёт половина страны. Катерина видит её и её руки насквозь, до кости, по которой царапает своими низкими с хрипотцой словами: — Что за кольца? — спрашивает, не спрашивает. Тон голоса не меняется и не меняет погоду за окном: всё так же неистово валит снег. Девчонка небрежно трясёт пальцами по воздуху. В горле Катерины от них жжёт, и ей хочется приправить день виски и кучей проблем. Она и так знает, что попала, но даже не представляет, как это может быть дальше, глубже. Интимнее. — Это? — брови девчонки взлетают. И Катерина ловит этот жест, решая, что должна прорисовать глаза выразительнее. Но не настолько пронзительно, как есть здесь и сейчас. — Похожи на обручальные, но на левой руке, — Катерина закусывает щеку изнутри. Лавандовые ароматы краски заставляют облизать губы. Она чувствует, что предательская капля волнения разрезает блузку со спины. Катерина загорается розовым цветом. Он по щекам и шее, до раздражения, до экземы, что кажется, будто всё тело — место укуса. Она слышит и ощущает, как ломается под напором воздуха. От девчонки пахнет сладким, и лёгкие держат этот аромат, не отпускают. Ни деться, ни взяться от напасти никуда. Катерина роняет кисти, выражая поражение. — Обручальные. Родительские, — девчонка пожимает плечами. Кожа светится от ламп, отражая напряжение и тошнотворные порывы любви. Девчонка спокойна, как стадо удавов, которые не умеют собираться в стада. От родителей Катерина вздрагивает, а сердце думает, что её родители бы обязательно осудили дочь, что так бессовестно смотрит. Прожигает взглядом. Поедает, словно утром не пила кофе, не откусила круассан. Словно в жизни не была влюблённой не в того человека. А она ведь была. В первого мужа была неправильно влюблена. В мальчика в школе — да. Только вот в девчонку она не влюблена. Хочет, желает. Вожделеет. Как глоток воды, если встать посреди пустыни. — Они погибли. Кольца — мне, хоть и примета плохая, — девчонка смотрит на Катерину, волосы в разные стороны непослушными, истеричными кудрями. Такие не заплетают, не расчёсывают. Их вечерами путают ещё больше в порывах ненависти или любви. Катерина ничего не знает о любви. Не помнит. Она давно не читала глупых книжек, а акварелью пишет лишь бездушные пейзажи. Деревья, мосты, туманные ночи молчат на её картинах. Дома, цветы, закатные лучи солнца, умирающего каждый вечер, твердят без остановки, что люди исчезли. Вымерли, как когда-то вымерла вера в добро и динозавры. Лишь иногда на картинах появляются черты. Черты не города, а лица, которое она рисует маслом. Мазками, слоями, шагами. И если портрет вдруг выходит сносным, Катерина начинает думать, что могла бы бросить пейзажи. Однако — она ходит по кругу. Она вечно возвращается обратно. Только это и глупо в её жизни. Однако когда появляется девчонка, глупым становится абсолютно всё. И Катерина хочет выйти из круга. Ладони, которые вспотели и устали держать кого-то за руку, чтоб не сорвался, вдруг ощущают мягкие облака. Вязкое масло краски. Кисть, которая рисует губы, стрелки, шрамы от запястий и ниже. И Катерина ведёт ниже не одной лишь кистью. Она ведёт взглядом, выдирая нужные моменты. Выцарапывая для себя воспоминания, которые останутся с ней навсегда. Даже тогда, когда от девчонки будет только силуэт в голове и мороком среди бела дня. Катерина знает, что иногда нужно отпускать. Жизнь такая: что-то приходит, что-то уходит; кто-то прощается, а кто-то — прощает. И если девчонка всё-таки исчезнет раз и навсегда, когда получит портрет, значит, так им обеим и надо. — А можно их не рисовать? — плечи хрустят при взлёте и медленно падают обратно. Катерина смотрит спокойно, с напускной решимостью, а девчонка не может смотреть ей в глаза: её-то плечи и дёрнулись. Девчонка не ожидала от себя, что так смело заговорит с художницей. Катерина прекрасна безумно, даже если в неё ничего не добавлять. Ни красок, ни смеха, ни линий. Ни лилий. Один недостаток у неё — она в упор не замечает, как горят глаза девчонки при виде неё. И с этим, пожалуй, нельзя бороться. — Кольца? — вопрошает Катерина, не изменяя своим интонациям. — Кольца, — девчонка улыбается. Уголки губ в изгибе напоминают волны моря, которое Катерина последний раз видела года в три. И сейчас ей больше всего на свете хочется нарисовать именно его, а на горизонте девчонку, которая растает, стоит часам пробить половину жизни Катерины.