Ich hasse dich. - Ich liebe dich.

***

      — Здравствуй, сынок, — приветствует сына, целуя в щёку, Елизавета. Её мальчик так вырос. — Проходи. Отец ждёт на кухне. Уж не знаю, что за сюрприз ты нам приготовил, но надеюсь нас это обрадует, — посмеиваясь, удаляется к своему мужу она. Женщина даже не заметила, что её сын пришёл не один. За таким высоким парнем Германия словно невидимка. Оно и к лучшему наверное. Лишнее беспокойство ни к чему. При любом другом раскладе их могли не пустить даже на порог квартиры.       — Давай помогу, — помогает снять куртку немке он, получая в ответ благодарный поцелуй. Так приятно. С того момента, как они начали встречаться, Россия не прекращает всячески помогать Германии. Даже в любых мелочах. Ему безумно нравится мысль, что он может крутиться вокруг объекта своего обожания без конца. Получать ласку, внимание, головокружительные поцелуи. Простая забота греет душу. Они проходят на кухню, в первую очередь натыкаясь на суровый взгляд отца. СССР надеялся, что сын одумается. Как бы ни так. А вот мать смотрит с удивлением. Так вот, что это был за сюрприз.       — Мам, пап, позвольте представить, — осторожно подбирает тон русский, как-то слишком весело начиная разговор. — Катарина Крауц, воплощение Федеративной Республики Германии, а по совместительству — моя девушка, — улыбка так и не сходит с его лица. Даже не смотря на то, что с каждым сказанным словом мать становится всё белее. Россия сегодня весь день такой. Не то, чтобы они не знали дочь своего заклятого врага, но... Россия впервые представляет её так.       — Выйдем на пару слов, — Германия мягко кивает своему русскому. Они к такому были готовы. Разговор будет не из лёгких, но Ваня справится. Катарина и Елизавета остаются один на один. Немке не страшно. Её русскому сейчас приходится сложнее.       — Пап, если ты начнёшь говорить о том, что нам стоит прекратить эти отношения, то я лучше пойду. Не хочу тратить время впустую, — едва они остаются наедине, констатирует парень. За свою Катарину Россия будет стоять до конца. Даже если придётся пойти против семьи.       — Я и не собрался, — выдыхает мужчина, опираясь на перила, разглядывая прохожих внизу. Это идеальное место для переговоров. Разговоры на балконе одновременно самые душевные и самые сложные. Всё должно пройти гладко. — Я тебя прекрасно понимаю.       — Как-то не верится, — скептично выгибает бровь парень. Отец никогда не понимал его взглядов. Теперь что-то изменилось?       — Позволь мне поведать тебе одну историю, — погружаясь в воспоминания, начинает СССР. Он давно хотел хоть кому-то выговориться. Сын его поймёт. Не может не понять. Они ведь очень похожи.

***

      — ...И спящая красавица проснулась от поцелуя прекрасного принца, — дочитывает строки знаменитой сказки девочка, что сейчас сидит под яблоневым деревом. — Какой-то бред. Все проблемы не решит поцелуй, — недовольно вздыхает она. Что за наиваная книга? Реальность гораздо страшнее этих глупых сказок. Чему вообще эта книжка может научить?       — Ты хотела попрактиковаться в русском, вот я и принёс тебе книгу. Не бурчи, — недовольно отзывается мальчик, лежащий у неё на коленях. — Тем более родители всё равно бы заставили нас провести время вместе. Так хоть польза какая-то от этого глупого соглашения.       — Ничего оно не глупое. Так все жили до нас, живём мы, и будут жить наши потомки, — нравоучительно поднимая пальчик вверх, проговаривает она. Фиктивный брак — то, что вбивают в головы детям королевских семей с самого рождения. Их задача — принести пользу своему государству. Какой её друг всё-таки глупый. Почти как эта книга. Книга всё же чему-то может научить, в отличие от наглого русского.       — Ага, как знаешь, Ада, — поднимаясь с колен — мир от долгого лежания и резкой смены положения тела в пространстве уходит куда-то в сторону — недовольно отзывается парень. — Оно такое же глупое как и ты, — фыркает он, замечая как девочка нахмуривается. Кажется, Адель тогда впервые кого-то ударила не в целях защиты. С этим она бы поспорила, ведь друг обозвал её. Он злой, а зло должно быть наказано. Пусть и наказано оно было таким экстраординарным способом.       — Ай! — вскрикивает парень, получая удар книгой по голове. — За что?! — ему больно вообще-то. Если бы не отец, он бы с этой истеричкой никогда не связался. — Совсем с дубу рухнула, идиотка?!       — Ах, ты! — резко поднимаясь с места, вновь замахиваясь ни в чём не повинной книгой, вскрикивает Адель. Она не на шутку разозлилась. — Да я тебе сейчас!       — Ай! Да больно же!

***

Пейзаж зелёный вновь проходит сквозь слёзы голубым огнём, Играя с сердцем днём и ночью, мне снова не даёт покой. Моя душа к тебе стремится и сердце ломиться писать. Писать неловкие страницы и по обычному молчать. Я еду и, глядя на время, хочу тебе всё рассказать. А ты уходишь и уходишь, и жизнь мне не вернуть уж вспять. И я доверился бы может, но жизнь моя полна тоски. Искать всё новые минуты, но дни уж эти не легки.

Адель усмехается, читая письмо. Её друг очень изменился с момента их первой встречи. В особенности он поменял своё отношение к немке. Это было неожиданно — даже слишком — но очень приятно. В конце концов, чувства взаимны. Если эти чувства вообще существуют. Германия иногда себя не понимает, не понимает свои эмоции. Коля всегда был романтиком, но сейчас он превзошёл сам себя. Они же совсем скоро увидятся, так какой смысл отправлять письмо? Тем более такое. Такое нежное, такое чувственное, такое неоднозначное. Неужели его опять заставили? Как-то не верится, что он сам такое написал, но... Николай не из таких людей. За всё время их знакомства он всегда был честен с ней. Изначально сказал правду, чтобы Адель не питала пустых надежд. В первую же встречу попросил не ждать любви. Иронично, что всё вышло по-другому. Этим его честность не заканчивалась. Германия ему верила, верит и будет верить. Иногда ей кажется, что эту непоколебимую веру ничто не сможет сломить. А главное — он всегда свои слова подтверждает поступками. Не каждый так может. Далеко не каждый. Наверное, именно поэтому Германия всегда с трепетом в сердце смотрела в его сторону.       — Что там, Mein Dame? Хорошие новости? — интересуется служанка, что сейчас расчёсывает волосы девушке. Когда принесли это письмо, Госпожа засветилась от счастья. Это очень подозрительно. Стоит ли доложить хозяину?       — Ничего особенного. Заканчивай скорее. Ужасно хочу спать, — как-то слишком печально вздыхает девушка, зевая. Не удивительно. Даже в собственных покоях она не может чувствовать себя защищённо. Каждый день выматывает хуже предыдущего. Её жизнь похожа на чёртов день сурка. Только Коля и помогает отличить сегодняшний день от предыдущего. Постоянное внимание от прислуги и стражи мешает спокойно жить. Почему за ней установили такую слежку не понятно. Возможно, для того, чтобы она поскорее вышла замуж, сбежав из родительского дома, не выдерживая условий выживания. Наверное, именно поэтому ей так настойчиво ищут жениха, наверное, именно поэтому её и отправляют каждое лето в Российскую империю. Она вновь устало зевает. Атмосфера располагает. Вдобавок тёплая ванна с пеной и аромат лавандовый свечей способствовали засыпанию.       — Слушаюсь, Mein Dame.

***

Едва карета остановилась у величественного дворца, как молодой парень моментально подлетел к ней, несмотря на укоризненный взгляд отца. Даже учитывая напускную злость, Пётр своего сына прекрасно понимает. Сам когда-то также влюблённо порхал словно бабочка за его матерью. Адель никогда здесь празднично не встречали. В этом дворце ей всегда рады всего два человека: император и его сын. Большего по сути и не надо. Да и приезд её никогда не был каким-то грандиозным событием. Просто принцесса соседнего государства приехала погостить. Ничего особенного. Не об объединении же они будут говорить. Только здесь она могла быть свободной. Только здесь могла надевать то, что ей нравится, могла говорить то, что думает, могла делать то, что хотела. Едва она вылазит из кареты, желая вдохнуть свежий воздух после долгой дороги, как её моментально сгребают в объятия, лишая такой возможности.       — Как же я рад тебя видеть, — не разрывая объятий шепчет ей на ушко Коля. Он скучал. Очень сильно скучал. Его дорогая подруга приехала. Это дорогого стоит.       — Я тоже, — шепчет в ответ девушка, наблюдая за реакцией Российской империи. Тот довольно наблюдает за детьми. Золотые глаза выражают удовлетворенность, радость и некую тень печали. Странная смесь. Очень странная.

***

      — Ваше Высочество, — буквально влетает в покои фрейлина. В её зелёных глазах читается страх в перемешку с волнением.       — Елизавета, где твои манеры? — недовольно отрывается от бумаг СССР. Что такого стряслось, что девушка так резко врывается в его покои?       — Простите, Николай Петрович, — приседая в книксене, девушка делает печальный вид. — Но это действительно важно.       — Говори, — рассматривая девушку, вздыхает русский. Её прекрасные рыжие волосы вьющимися локонами спадали на грудь, что кокетливо выглядывала из разреза декольте. Белоснежное платье подчеркивало молодой возраст и невинность красавицы. Яркие зелёные глаза своим непривычным — не часто всё-таки встретишь такую красоту в природе — цветом выделялись на фоне едва-едва тронутой жарким летним солнцем кожи. Во всём дворце только у одного человека были такие прекрасные глаза. Только у милой Елизаветы. Девушка отличалась своим характером от остальных. Прямо как он. Наверное, именно поэтому они сдружились ещё в детстве. В этом месте лишь она была его отдушиной. Адель приезжала очень редко и то, больше по политическим вопросам, а в свободное время им приходилось скрываться, большую часть времени проводя на публике, чтобы поддерживать портрет обученных венценосных наследников престола — проще говоря, портрет типичной милой королевской семьи — и дарить людям веру в завтрашнее будущее. Кто бы им эту веру подарил. Елизавета Воробьёва в свою очередь будто была воплощением бесстрашия. Она никогда не беспокоилась о том, что подумают о ней другие. Что такого могло произойти, что так перепугало её?       — Даже не знаю как сказать, Ваше Высочество, — мнется она. Девушка прекрасно понимает, что такая новость цесаревича расстроит. Как минимум расстроит. — Дело в том, что... Её Высочество Аделина Крауц... была отравлена... СССР не отвечает. Тишина кажется оглушающей, слишком давящей. Кажется, даже птицы за окном не поют в эту секунду. Как такое могло произойти? А ведь его предупреждали. Проклятая самоуверенность.       — Ваше Высочество? — осторожно спрашивает Елизавета.       — Кто посмел? — глядя в пустоту, спрашивает он с одной единственной мыслью. Он её не уберёг. Обещал, что девушку никто даже пальцем тронуть не посмеет. Клялся, что ей ничего не грозит. Не поверил, будто отец сможет воплотить свою угрозу в реальности. Как он мог так поступить со своей Адель? Цесаревич побледнел или Лизе кажется?       — Не знаю, Ваше Высочество. Пока ведётся расследование. Госпожу пытаются привести в чувства в лазарете. Но... — закончить ей не дают. Парень моментально подрывается с места, буквально вылетая из покоев, оставляя девушку одну. Кажется, он в ярости. Та лишь горестно вздыхает вслед. И на что она надеется?

***

Мне не нужен зонт в сырую пору, не нужны перчатки и плащи. Греет душу мне простое слово: голос твой, что близок на пути. Не свернуть мне никуда опять, не упасть мне в яму проклиная. Первый раз в твоих словах печаль. В первый раз я в искренности таю. Не страшны мне зовы темноты. И в твоих объятиях исчезая, я живу сегодня без нужды: в чём-то лучшем, что сейчас я знаю. И пускай мне все кричат о гневе, но теперь, уже, мне всё равно. Просто знай, что в мире нет проблемы, если знаешь, где искать «своё».

Громкий смех по ощущениям разносится по всей набережной. Прогуляться во время собрания и обсуждения их правительством всех тонкостей договора — прекрасная идея. Отпроситься было легче лёгкого. Простого "...для того, чтобы узнать своего союзника получше" было достаточно. Германия давно так искренне не смеялась. Здесь, в Ялте, она может быть собой. Кажется, она по-настоящему счастлива. Впервые по-настоящему.       — Осторожнее, — просит Союз, едва немка всё также улыбаясь запрыгивает на бордюр. Там внизу бушующее море и волны, что своей пеной нежно сталкиваются с кирпичом набережной, обволакивая опоры, что держат пирс. Кошки не любят воду. Наглые немецкие пантеры — тем более.       — У меня аллергия на осторожность, — вздёрнув носик, констатирует она, вдобавок сверкнув своими чудесными глазами. Самоуверенна. Как и всегда.       — Я заметил, — смеётся в ответ русский. Германия и правда ничего не боится. По крайней мере, участь искупаться в водах Чёрного моря её не пугает. — Но зачем ты это сделала? — склоняет голову набок с усталой улыбкой он. Пару часов совещаний девушке ничего не сделали в отличие от него. Усталость неприятно оседает в мышцах, но это мелочи по сравнению с радостью, которую испытывает девушка.       — Теперь мы одного роста, — радуется Адель, меряя ладонью их рост. — Подойди ближе, — заговорчески шепчет она. СССР подчиняется. Не может не поступить так, как просит она. Не может ей отказать. Да и не хочет как-то. Едва русский оказывается ближе, немка накрывает его губы в целомудренном поцелуе, складывая руки за спиной.       — И что же ты делаешь? — едва не потянувшись вслед за удаляющимся теплом, спрашивает СССР. То, что настроение Германии меняется как погода в южных регионах, не было чем-то удивительным, но иногда её действия... Очаровывают.       — А что я делаю? — нагло усмехается она. Признаться, Германия и сама не до конца понимает, зачем это сделала. Они ведь не любят друг друга. Никогда не любили. И вряд ли полюбят. Так зачем же?       — Действительно, — повторно целует девушку он. Возможно, сейчас у них наконец-то появилась возможность разобраться в своих чувствах. Союзу кажется, будто он влип. Серьёзно и без шанса на спасение. Влюбился в эту наглую хитрую немецкую пантеру. Ему точно конец.

***

      — Неужели немцы наконец-то научились делать алкоголь? — хмыкает Союз, крутя в руке бокал с вином. Здесь, за запертыми дверьми рабочего кабинета немки, их никто не потревожит. Они выпили всего бутылку — для стран это разве что рюмка в человеческих мерках — но он уже чувствует лёгкое головокружение. Странное вино. По крайней мере, в его голове назойливо крутятся мысли, касаемо их дальнейшего времяпрепровождения в горизонтальной плоскости. Чёртова лирика. Эту немку просто хочется трахнуть. Грязно, грубо, до сорванного от криков удовольствия голоса и звёзд перед глазами. Когда это желание вообще проявило себя? Германия как назло подливает им ещё больше. Ощущение, будто у неё где-то нескончаемый источник всех спиртосодержащих напитков.       — Мы всегда умели делать алкоголь. В особенности пиво. Просто кто-то, — она тыкает своим пальчиком в его грудь. Золотые глаза внимательно следят за каждым её действием, — не хотел это признавать. А уж тем более пить со мной.       — Я искренне раскаиваюсь за собственное упрямство, — он наблюдает как немка перенимает из его рук бокал с вином, отставляя его в сторону, и аккуратно усаживается на его колени. Великолепное зрелище.       — Одного раскаяния мало. Очень мало, — медленно облизывается девушка, пальчиком оттягивая нижнюю губу союзника, глядя прямо в глаза. Целовать пока рано. Стоит поиграться. Совсем немного. В конце концов, она обожает играть со своей добычей. Это веселит.       — Ммм, — зачарованно смотрит на такое представление русский, устраивая руки на тёплых бёдрах, скрытых тканью военных брюк. — И как же я могу загладить свою вину? — ведя руками вверх, устраивая руки на талии, спрашивает он. Ответ очевиден, но ему безумно интересно, что предпримет девушка.       — О, всё очень просто. Верни меня к жизни, — всё же целуя русского, проговаривает нежно она. СССР не выдерживает. Срывается. Впивается в чужие губы поцелуем страстным жарким удушающим. Покусывая чужие губы, проникая в податливый рот языком, сплетаясь с чужим в жарком танце, пока руки пытаются проникнуть под одежду. Вслепую получается плохо, но это явно никого из них не волнует. Уж точно не Германию, что сейчас готова в лужицу растечься из-за таких чудесных поцелуев. Немка на все действия отвечает с удвоенной страстью, зарываясь ладонями в чужие пшеничные волосы едва не вырывая несколько прядей. Всё же, от военного кителя на теле немки — что у неё за привычка носить форму даже в обычные мирные дни? — избавиться удалось. Лишь спустя пару десятков — чертовки долго — секунд он отправляется прочь.       — Боже, да ты издеваешься, — рычаще шепчет в очередной поцелуй русский. — В следущий раз лучше приходи без одежды в принципе. Я же умру быстрее, чем доберусь через все эти слои ткани к твоему телу, — удачно расстёгивает белоснежную рубашку он, откидывая её подальше. Сам СССР до сих пор в одежде, но это явно его не беспокоит. Сейчас как-то не до таких мелочей. Не тогда, когда на нём сидит эта прекрасная девушка.       — Учту твои пожелания, — со стоном отвечает она. Так приятно. Так спокойно. Так пьянит. Поцелуи засосами спадают на нежную кожу шеи, а после на плечи, постепенно сменяясь укусами. Как она оказывается на столе полностью обнаженной, Адель не замечает. Зато отчётливо замечает собственное возбуждение и жадные касания своего союзника. Как прекрасно. Алкоголь разгоняется в крови, не оставляя трезвым мыслям и шанса как-то повлиять на ситуацию. Эта ночь обещает быть интересной.

***

Он и правда любил свою Адель. Любил до безумия. Даже слишком по-животному. Так не любят. Так сходят с ума. Сейчас он сходил с ума от ревности. Как какой-то человек смеет смотреть на его немку? Бедный паренёк — судя по погонам, офицер — даже не догадывается, что может лежать в ближайшей канаве с оторванными частями тела, которыми он пытался воспользоваться. Немка эту злость даже не замечает, преспокойно продолжая болтать с молодым офицером, попивая красное вино из своего бокала. Красное, словно её прекрасные губы, подведённые алой помадой, которую так хочется слизать языком в поцелуе назло девушке. Она ведь столько пыталась найти этот цвет. Красное, как то по-блядски облегающее платье, что сейчас на ней, едва прикрывающее плечи и грудь и выставляющее на обозрение миру аккуратные ножки, что кокетливо выглядывают из разреза сбоку. Красное, как его кровь, которую эта змея пьёт день изо дня. Всё из-за его проклятой ревности. Германия прекрасна. Поистине прекрасна. Неудивительно, что она объект вожделения всех. И такая реакция окружающих должна бы придавать уверенности. Пока одни желают, другие пытаются, она только его. Только в его объятиях, только в его постели, только с ним. Лишь он в её мыслях. Лишь его она желает. Но Союзу этого мало. Чертовски мало. Настолько, что её когда-то хотелось приковать к батарее и не выпускать из подвала. Целовать, любить, желать. Оставлять множество тёмных засосов на белой тонкой коже, чёрные синяки от собственных пальцев на её бёдрах. Наслаждаться её телом столько, сколько ему захочется, не обращая внимание на кристаллы прозрачных слёз в ультрамариновых глазах. Эти мысли моментально запечатывались семью печатями. Так он никогда и ни при каких обстоятельствах не поступит с ней. Он не животное, но... Иногда так хочется. Сейчас же он — как и всегда — молча наблюдает за своей немкой. В естественной среде обитания, как иногда шутил СССР. Германия любит общество. Люди такие странные. С ними весело общаться. Узнавать их желания, мечты, идеи. Очень интересно. Почему же её выбор сейчас пал на молодого офицера не понятно. Почему не генерал, маршал, канцлер? Видимо, тот как-то выделился из этой огромной толпы. Удивительно, что она отказала привычному шампанскому. Германия пьёт его на всех подобных мероприятиях. Сегодня что-то поменялось? Возможно, что в её действиях есть какой-то намёк? Нет. Так не пойдёт. Да вы только посмотрите как он с ней флиртует! И без капли стыда и смущения! Этот наглый парнишка слишком много себе позволяет. Пора начинать действовать. Иначе немку и правда уведут из-под носа. Не бывать этому.       — Frau Krautz, какая встреча. Рад Вас видеть, — целует протянутую навстречу руку, облачённую в перчатку, Союз, с ухмылкой смотря на паренька. СССР чувствует своё явное превосходство. А ещё он прекрасно чувствует ревнивый прожигающий взгляд этого паренька.       — Госпожа, не представите нас? — хмурясь, просит он. Ого, да паренёк не простой. Зубки есть. Вот только они ему не помогут. Быстрее их сломает, чем получит немку. СССР окидывает молодого офицера взглядом. Хорошо сложен, нос ровный, глаза горящие, тёмные волосы уложены в строгую причёску. Без шрамов, что удивительно. Стоит признать, у Германии есть вкус в мужчинах. Конечно, иначе она бы не выбрала своего русского.       — Конечно. Союз, это Штурмбаннфюрер СС Рихтер Хофманн. Рихтер Хофманн, — она указывает рукой на коммуниста, — Николай Петрович Брагинский, Союз Советских Социалистических республик, — с улыбкой представляет их друг другу немка. Пугать нового друга не хочется, но тот сам попросил. В такой просьбе отказывать некрасиво. Немец шокированно открывает рот, собираясь что-то сказать, но, видимо, передумав или что-то осознав поспешно закрывает его, как-то недоверчиво разглядывая русского. Не может быть, что это он. Неужели и правда тот самый СССР, о котором легенды ходят? Тогда что он делает рядом с воплощением их страны? Они же должны быть в плохих отношениях. Она же воплощение их мечт и мыслей. Что за бред?       — Вот как... — осторожно начинает он, пытаясь улыбнуться, в это время протягивая руку. Стоит проявить вежливость. — Рад встрече. Похоже, я тот ещё счастливчик, раз сумел познакомиться с двумя воплощениями стран в один день. Стоит купить лотерейный билет.       — Взаимно. Друзья Германии — и мои друзья, — слишком сильно сжимая руку офицеру Вермахта, улыбается он в ответ. Хотя улыбка эта больше похожа на звериный оскал. Да и кости кисти руки как-то натуженно заскрипели в его стальной хватке. — Прошу прощения, но мне придётся ненадолго украсть Адель, — он переводит взгляд на девушку. — Вы ведь не против, Frau Krautz? Мы ещё не решили все вопросы.       — Раз это требует моего непосредственного вмешательства, то ничего не поделаешь, — пожимает плечами она. — Прошу прощения, Herr Hoffmann. Вынуждена Вас оставить.       — Конечно. Я всё понимаю, — Рихтеру лишь остаётся смотреть им вслед. В этой ситуации он бессилен, и это так раздражает. Союз, видя эту картину, даже немного расстраивается. Что этот парнишка может предоставить ему, воплощению сверхдержавы? Ничего. Абсолютно ничего. Ни физической силы, ни богатства, ни долгой жизни. Человеческий максимум — сто лет. Конечно, есть исключения, но их не так много. Они же... бессмертны. Даже спустя сотни лет, когда их имена могут исчезнуть с политической карты, они будут существовать. Они будут жить до тех пор, пока их будут помнить. Воспоминания о человеке скорее всего сотрутся через пару веков. Так не интересно. Даже переживать не стоило. Игра явно не стоит свеч. Германия останется с ним несмотря ни на что. Она не будет ранить себя глупыми чувствами. Несмотря на эти успокаивающие факторы, ладонь по-собственечески сжимает талию немки. Она только его.

«...» Ревностью сжимает страсть, и тело вдруг агонией горит. «Лишь ты спасёшь меня от всех напастей...» – твой нежный голос мне благоволит. Твой лик, твоих прекрасных рук касание, твоя забота и любовь твоя. Осядет вновь в мозгу последним вздохом, в мечтаньях и без лживых слов «нельзя».

      — И что это было? — едва они оказываются наедине, шипит СССР, вжимая немку в ближайшую стену. Девушка смотрит шокированно и как-то напуганно.       — Что с тобой? — удивлённо спрашивает она. В ультрамариновых глазах читается паника. — Я не понимаю...       — Не понимаешь, что со мной?... А с тобой что, Адель? Какого чёрта ты флиртовала с ним прямо у меня на глазах? Спровоцировать меня захотелось? Отвечай же! — он с яркостью в глазах смотрит на девушку. Это даже не ярость, больше на бешенство похоже. Ревность съедает его изнутри.       — Я не флиртовала... Что за бред? — Германия выгдят слишком потеряно. Она же ничего плохого не сделала. Почему тогда СССР так кричит на неё?       — Да неужели?! Ты издеваешься надо мной?! — всё-таки переходит на крик СССР. Он никогда не позволял не то, что руку поднять, даже голос повысить на женщину. Куда же всё резко исчезло в отношении немки? Пощёчина оказывается слишком оглушающей. Синие глаза, что сейчас напоминают бушующий океан, смотрят с ненавистью.       — Остынь. — единственное, что она говорит прежде, чем развернуться и уйти. Германия ненавидит, когда её в чём-то подозревают. Особенно в измене. Она не уйдёт навсегда. Нет. Точно не уйдёт. Наверное... Сейчас прежняя жизнь кажется сном. Её предательство было ожидаемо. Их отношения никогда не были милыми и радужными. Эти отношения скорее напоминали отношения между черной пантерой и бурым медведем. Совместили несовместимое. Да это даже предательством не назовёшь. Каждый выживает как может в этом жестоком мире. Ты должен съесть кого-то сегодня, чтобы завтра не съели тебя. Простое правило, которое работало всегда. Они никогда не любили по-настоящему. Им навязали эту любовь. Родители, правительство, окружающие. Их заставили поверить, будто их любовь существует на самом деле. Поверить, что они правда могут жить долго и счастливо. Как иронично. Их встреча под Сталинградом была судьбоносной. Судьбоносной и слишком неожиданной. Вид с холма на поле битвы возможно и выглядит романтично... в книгах и фильмах. В реальности же это кровавые реки, сотни тысяч загубленных жизней и судеб, сотни тысяч мертвых, не вернувшихся домой солдат, сотни тысячи семей, что не дождутся их домой. Поле битвы никогда не было прекрасным.       — Курить вредно. Сама так говорила, — неожиданно появляется за спиной СССР, укоризненно вздыхая. Она ведь сама столько раз просила его не курить, иногда буквально вырывая из рук сигареты. Сколько же несчастных папиросок пали невинной жертвой немецкого сапога. Сама своим же приказам не подчиняется. Иронично. Немка даже не дрогнула. Потерялась. Выгорела. Устала. Она просто хочет домой. Домой, куда она вернётся с мужем и дочерьми. Где они будут жить счастливо, забыв о всех невзгодах.       — Ты самая большая вредность в моей жизни. Сигареты это, — она на секунду отвлекается, чтобы сделать затяжку, — не так страшно.       — И не поспоришь ведь, — выдыхает он, шаря по карманам. В левом кармане лежит его любимая пачка Беломора. Зажигалку — роскошь на войне — он не достаёт из принципа. — Закурить не найдётся? Ненависти нет. Не осталось. Они оба выгорели. Оба устали. Оба мертвы внутри. Они не враги. Никогда ими не были. Но и друзьями их не назовёшь. Они друг другу никто. Две страны, что на политической арене борются за существование. Не более того. Сейчас только он, она, рассветное солнце и взрывы вдалеке. Только эта безжалостная бойня война, что убьёт любого, кто хоть на секунду зазевается. Только взаимное отчаяние и безысходность. Сейчас они друг перед другом. Сейчас здесь нет армии, нет главнокомандующих, нет правительства, нет родителей. Сейчас они по-настоящему свободны. Хотя бы в эту секунду. Поцелуй помогает забыться хотя бы в этот момент. Завтра их ждёт очередная битва.

***

Его душа умерла вместе с прекрасной Адель. Ещё тогда, когда он обнаружил её мёртвое тело в Рейхстаге. Ещё тогда он понял, что мертвец. Когда погибнет его тело, лишь вопрос времени. Без своей Адель ему не жить. Сейчас этот мир кажется ему лишь сном. Жестоким кошмаром. Шуткой, насмешкой судьбы. Не могла она так просто сдаться. Это же Адель Крауц. Утопить своё горе в алкоголе — лучшее решение.       — Ich hasse dich, — шипит немка. Несмотря на боль, у неё всё ещё остались силы говорить.       — Ich hasse dich genauso sehr, wie ich dich liebe , — выдыхает СССР, сильнее сдавливая её горло. Вернее, он любил. Сейчас эти чувства лишь мешают жить. Остаться в живых должен один из них. Вдвоём из полуразрушенного Рейхстага им не выйти. Жизнь иногда слишком жестока.       — Почему ты это сделала?... Зачем?! Зачем убила себя? — в отчаянии кричит он, бросая бутылку в стену. Алкоголь сделал своё дело. Вот только вместо беспамятства к нему пришли воспоминания. Чертовски болезненные воспоминания. Он слишком много ей наговорил и за слишком многое не извинился. Теперь он будет жить с этим грузом вечно. Как долго ему ещё жить без неё? Как долго он будет страдать?

***

Даже сейчас она преследует его в мыслях. Даже в такой судьбоносный момент он не может думать о чём-то другом. Он умирает. Умирает его страна, умирает его душа. Больше не будет громогласных побед, жестоких противостояний. Больше не будет взлётов и падений. Больше не будет Советского союза. Больше не будет веры в светлое коммунистическое будущее. Он уходит. Уходит, чтобы вернуться. Его враги радуются. Это их победа. Пусть они сегодня счастливы. Пусть танцуют на его костях. Пока живы его дети, будет жить и он. Несмотря на всё это...

Никто не знает, что их ожидает завтра, ведь прямо сейчас он стоит рядом со своим сыном. Судьба иногда непредсказуема.

«...» Я ухожу. И нет пути обратно. Печалей занавес давно закрыт. И не сплести из солнца света яркий венок, что золотом без памяти покрыт. Я ухожу. Не нужно слов, что будут лишь лить ту гниль, чем проклята душа. Пускай уж лучше все меня забудут, а моя жизнь остынет навсегда. Не лейте слёз, ведь это так напрасно, не будьте лицемерны, вы, глупцы! Уж я то очень давно знаю, что вам плевать на то, что позади. И пусть года идут, но вы не прячьте лица, ведь каждый знает, в чём же его грех. Вы лучше знайте, что однажды птица и без крыльев даже полетит... «lux ferre»