— хххх —
— Меня на встрече в пятницу не будет, у меня другие планы, — говорит Авантюрин где-то между продолжительной паузой и могильным затишьем, что царят в квартире когда? Всегда! — Постарайся не распугать всех инвесторов, умоляю, хотя бы одному улыбнись, — кидает он претензию, снова хмурый, а теперь ещё и дёрганный. Рацио чувствует себя не в своей тарелке из-за того, что Авантюрин с каждым днём всё больше и больше меняет свой стиль поведения, но делает вид, что так и должно быть. Оценивает показатели чужого здоровья чисто внешне, иногда не скупится на подлости: например, проверяет всё ещё неразобранный чемодан нового соседа на предмет наркотиков или лекарств с рецептом в обнимку, но находит только вскрытую пачку презервативов и визитку из секс-шопа. В нём теплится немой интерес к внезапным переменам, ведь раньше Авантюрин лишь раздражал, шутил пошло и всегда выглядел свежо, опрятно и немного вульгарно. Сейчас он кутается в свитера с горлом, хотя на дворе середина мая, игнорирует рестораны и большие встречи, иногда грызёт ногти и часто матерится себе под нос, когда приходят новые сообщения на телефон. Веритас акцентирует внимание на деталях, но в том числе изучает и собственные ощущения. Раньше его мало интересовали люди вокруг, он видел в них лишь полезные свойства и идеи для собственных проектов. Эмпатию не подогнали — вместо неё развился интеллект, логика, красота, здоровье, да всё что угодно, но не желание понять других. — Какие планы? — вдруг спрашивает Рацио и слегка ведёт головой в сторону, когда у Авантюрина изо рта кусок бутерброда с красной рыбкой вываливается на обеденный стол, а после он громко вдыхает и закашливается, ведь крошки, оставшиеся на корне языке, не в то горло залетели. Рацио встаёт из-за стола и забирает с кухонной тумбы пластиковую бутылку воды, подаёт её соседу — совсем не меняется в лице, только руки на груди складывает. Авантюрин глотает минералочку так рьяно, что она переливается, течёт по шее вниз к ключицам и впитывается в ворот его домашней футболки, на удивление, без принта. Кадык бегает между кожей подбородка и яремной впадиной взад-вперёд, ресницы слегка дрожат, а пластиковая бутылка противно скрипит, заламываясь в его руках. — Ты чего вдруг такие вопросы задаёшь? — первое, что он говорит, когда прокашливается и возвращается к нормальному темпу дыхания, при котором мозг снова позволяет себе думать. — Уже не важно, — доводит до ручки Рацио и проходит мимо, обесценивая целую сцену чужого шока, за которую могли бы оскар выдать, если бы кто-нибудь её заснял. — Псих, — на выдохе бросает Авантюрин ему в спину, а тот, вместо того, чтобы проигнорировать привычное для него оскорбление, останавливается и оглядывается вполоборота. Смотрит свысока на то, как сосед поднимает край футболки, чтобы вытереть лицо, обнажает бледный торс, по бокам которого виднеются отметины, гематомы, оставленные явно не собственными усилиями. — Чья бы корова мычала, — бросает Веритас, минует маленький коридор, сворачивая в свою комнату, закрывает дверь слишком аккуратно и хватается руками за перекладину, что прикручена к потолку. Физические нагрузки спасают его от кипения в голове, от моментов, когда он начинает захлёбываться в собственных мыслях и вариться в одном и том же без возможности как-то отстраниться. Подтягивания помогают лучше всего: перегружают организм, но зато не позволяют скатиться в собственное безумие, хотя сейчас они скорее не дают всяким гнусностям происходить в нижней части перенапряженного тела.— хххх —
Благотворительная встреча в пятницу становится несбыточной целью вечера, к которой Рацио готовился тщательно, структурируя в голове тезисы своей новой научной работы так, чтобы даже невежды, умеющие лишь считать от одного до ста, смогли его понять. Вместо того, чтобы вызвать лифт, он игнорирует даже замок собственной квартиры — не закрывает дверь — ведь становится невольным свидетелем целого спектакля в жанре трагикомедии с элементами ужасов. За свою жизнь, а ему скоро тридцать, он видел достаточно, чтобы сильно не удивляться происходящему, чтобы оценивать действительность как материал, требующий изучения, а не заставляющий эмоционировать, но сцена, в которой Авантюрин пытается оттолкнуть от себя парня, что целует и душит его одновременно — что-то новенькое, незаурядное. Она позволяет Рацио изменить угол обзора и припомнить детали, которым ранее не было объяснений. Он расстегивает пуговицу отутюженного пиджака, хранит молчание и дышит тише, чем обычно. Смотрит внимательно, прячет руки в карманы иссиня-черных, строгих брюк со стрелками, слегка закусывает губу от того, что внутри нечто несвойственное ему рвётся наружу. Старается сохранять нейтралитет и параллельно распознавать сигналы своего организма: сложно вот так с лёту понять, из-за чего вдруг кулаки чешутся и брови хмурятся, почему ком поперёк горла застревает и ноги немеют, но вот-вот сами понесут его в гущу событий, к которым он по идее не имеет никакого отношения. — Да отъебись ты! — орёт Авантюрин, наконец оттолкнув от себя парня, у которого куртка грязная, чёрная маска болтается на ухе, а чёлка прячет глаза. — Не веди себя так, словно тебе это не нравится! — отвечает тот, а Рацио слегка поджимает губы от такого поворота событий, но не замечает, что его левая бровь уже стремится куда-то на затылок от возмущения. — Я знаю, что мне нравится, и это не пидарасы, которые свою агрессию на меня выплёскивают просто потому, что я кайфую от грубого обращения, — у Авантюрина кажется жопа подгорает — это так называется в современном мире — Рацио далёк от трендов, занят чем-то посерьёзнее. Например, сейчас он делает шаг навстречу к актёрам дешёвой мыльной оперы, под которые бабули обычно засыпают в десятом часу вечера. — Я столько денег в тебя вбухал! — злится нарушитель, разгоняя собственную вонь рукой. Он театрально хватает себя за футболку, мол, смотри, в чём приходится ходить: — До последней копейки тебе всё отдал! — В себя лучше бы вбухал, мудила! — возмущается Авантюрин, убирая чёлку назад и вытирая чужие слюни с уголков губ тыльной стороной ладони. — Член бы себе увеличил или к психологу бы сгонял, эпиляция тоже бы не помешала! — усмехается, из-за чего у Веритаса мурашки по спине разбегаются, аплодируя параллельно. Эти двое стоят примерно в метре друг от друга, напряженные донельзя. Стискивают зубы от злости и совсем не беспокоятся о том, что их могут услышать, не видят ничего вокруг, ограничиваясь лишь ненавистью. А Рацио медленно, но верно сокращает дистанцию до середины этого метра. — Я не шлюха, как ты, чтобы гладкость промежности сохранять! — парень уже слюной брызжет, краснеет от злости и сжимает кулаки до белых костяшек. Невольный наблюдатель берёт услышанное на заметку и делает ещё пару шагов. Его движения настолько отточенные и странно-выверенные, что датчик движения, включающий освещение, на него не реагирует. — А я эпиляцию делаю, чтобы ко мне такое говно как ты не цеплялось, чтобы соскальзывало, — Авантюрину бы капельницу с инстинктом самосохранения поставить напрямую в мозг, но это на будущее, а сейчас Веритас встаёт перед ним, перехватывая размашистый удар. — А я прошу вас закончить на этом и разойтись прежде, чем наши соседи решат вызвать полицию, — чеканит он настолько спокойным и незаинтересованным тоном, что выбивает из колеи всех и сразу. Незнакомец перед ним теряется на несколько мгновений, что точно соответствует той реакции, которую от него ждали. Затем выдёргивает кулак из чужой хватки и отскакивает назад. — Ах ты шлюха! Ёбыря с собой притащил! Думаешь, так легко от меня отделаешься? — шипит униженный и оскорбленный, но отступает так, словно это он хочет от них отделаться по добру по здорову, чтобы конечности целые остались. Рацио смотрит снисходительно, властно, и плечи его невероятно напряжены и душновато ему в таком положении, когда Авантюрин сзади головой между лопаток упирается и обжигает дыханием через несколько слоёв ткани. Веритас дожидается чужого бегства, буквально отсчёт ведёт — чётко, ровно, как часы. Затем он оборачивается медленно, но не может поймать чужой взгляд. Смутное сомнение одолевает его прежде, чем здравый смысл успевает зародиться, а потому он поднимает голову Авантюрина за подбородок и пытается отыскать ответы на свои немые вопросы в чужом до ужаса красном и смущенном лице. Но вместо них находит царапину на скуле, застывшие остатки крови в носу и нежелание обсуждать случившееся. — Я не намерен оставлять это без внимания, — Рацио же стирает с лица земли чужую надежду на понимание, подхватывает Авантюрина подмышки со спины и толкает обратно в квартиру, пока его телефон разрывается вибрациями от поступающих звонков от директора научного центра, что в этот вечер планировал представить инвесторам новый труд своего лучшего ученого и стрясти столько денег, что хватит не только на оборудование, но и на особняк у моря и подарки матери, жене, детям и даже тёще. — Я соберу вещи, — умоляет Авантюрин, тормозя дорогими туфлями по скользкой плитке парадной в надежде, что Рацио устанет его тащить. — Я съебусь сейчас же! — Никуда ты не пойдёшь! — взрывается на него Веритас и запихивает в коридор своей квартиры да так, что тот падает на колени спиной к двери и охреневает в моменте, смотрит на пол перед собой, а потом резко оборачивается и одаривает соседа таким взглядом, которому тот не может дать определение. — Я же сказал, что съебусь! — огрызается с явной претензией, словно вот-вот поднимается и полезет драться. — Что непонятного? — встаёт и разминает кулаки. На нём приталенная футболка с вырезом на груди, странного кроя джинсы — цветастые, не узкие. У него волосы растрёпаны, а на шее выступают красные пятна от удушья. Он делает шаг навстречу с чужой надменностью, но столбенеет от услышанного: — Ебыря значит, — у Рацио есть интересная привычка цепляться к самым неожиданным словам. — Я объясню! — парирует Авантюрин, забыв о собственном выпаде, и вздрагивает при каждом повороте щеколды на двери, что есть только с внутренней стороны. — Давай так! — резко ударяется в дипломатию и аж вытягивается по струнке. — Моя личная жизнь тебя, конечно, не касается… — Не касается?! — Веритас впервые кричит и не понимает, насколько для него это комфортно и нормально. Он не повышал голоса на студентов, когда проходил практику, не ругался в очередях в поликлинике и даже сохранил хладнокровие, когда его подрезал пьяный тип на дороге. — Ну может только если сейчас…— Авантюрин готов виться ужом на раскалённой сковородке, парируя что угодно, но только не настолько громкие выпады в свою сторону от Рацио в строгом костюме, который к тому же наступает на него медленно, но так грозно, что заменяет собой свободное пространство. Он дышит так нервно, когда тот в очередной раз берёт его за подбородок, не позволяя опускать голову. — Давай я просто скажу спасибо, что помог мне в этот раз, съеду, и мы всё забудем, окей?! — Нет, — отказывает ему Веритас, вытаскивая одной рукой ремень из брюк. — Ты объяснишь мне всё от начала и до конца! Авантюрин сглатывает, когда Рацио поднимает его руки над головой и стягивает запястья вместе, сглатывает ещё, когда тот ведёт его за собой в свою комнату на этом коротком поводке, и совсем теряет связь с реальностью, подозревая, что возможно просто вырубился от удара того мудилы, когда тот привязывает его к перекладине, на которой обычно подтягивается. — Ты чего удумал? — старается в здравость рассудка Авантюрин, но больше не претендует на что-то трезвое, когда Веритас, смотря ему ровно в глаза, стягивает с себя галстук и заменяет им очки — лишает зрения. В учёной голове вместо формул и теорий теперь вертятся мысли о том, что кое-кто любит пожестче, любит гематомы, царапины и следы укусов на своём теле — это не даёт покоя точно так же, как гипотеза Гольдбаха. Рацио спешит проверить свои догадки: первым делом забирается под обтягивающую футболку, которую впервые видит. Новая — приходит к выводу. Медленно сжимает кожу талии, но не видит изменений — вообще затих — но вот, когда он добавляет силы и ведёт слегка вверх, перебираясь пальцами на рёбра, Авантюрин сбивается в дыхании и слегка выгибается. Он стоит на носочках своих лакированных туфель подобно неуклюжей баллерине, которой тупо не разрешают опуститься ниже, топчется на месте и напрягает мышцы рук, чтобы подтянуться и растянуть ремень, но попытки оказываются тщетными, ведь ему ни капельки не удобно, и Рацио это устраивает. Он не лезет выше, а наоборот, спускается по линии живота, расстегивает пуговицу, за ней — молнию, и лезет сразу под чужое бельё — там действительно гладко, а ещё горячо и немного влажно. Веритас готов фиксировать свои открытия и наблюдения, но не хватает ручки и тетради, поэтому он решает подвергнуть всё это более тщательному рассмотрению и запускает в чужие штаны вторую руку. — У тебя кукуха поехала…? — шепотом возмущается Авантюрин, запрокидывая голову назад в тот момент, когда Рацио слишком похабно для научного интереса на ощупь исследует размеры его члена в длину и в обхвате — трогает пальцами, мнёт, а дыхание даже не учащается у падлы. — Заткнись, — слишком отстраненно требует он и быстро спускает чужие штаны вместе с нижним бельём чтобы рассмотреть материал, а то тактильных ощущений явно не достаточно, чтобы оценить всё правильно. Авантюрин закусывает губу и сжимается, сводит локти вместе и кладёт на них голову. По совершенно гладким ногам разбегается волна мурашек, потому что сквозняк бродит вдоль плинтусов и иногда поднимается выше, а Рацио спускается всё ниже и ниже, снимает туфли с чужих ног, носки и поддерживает ступни, чтобы стянуть штаны. Он просматривает родинки на коленях Авантюрина, очерчивает линию маленького шрама на голени, аккуратно берёт чужую пятку и разминает пальцы с — внезапно — бордовым маникюром. Сначала легко, а потом с силой, так, что румянец окутывает чужие щёки, но результат всё еще неудовлетворительный. Веритас мысленно ставит себе плохую оценку и оставляет ступню в покое, встаёт на ноги, замирает напротив чужого лица. — Тебе такое нравится? — спрашивает для протокола, а Авантюрин поднимает голову, разводит руки и воздухом давится, потому что в его голове уже что-то взрывается в масштабах галактики, а ему такие вопросы в лоб кидают, причём с таким тоном, словно просят оценить качество работы сотрудников в зоне самообслуживания. — Я нихера не понимаю, что ты творишь и чего добива… Ха-а-а… — он затыкается ровно в тот момент, когда чужие губы касаются и без того красной, ноющей шеи и задерживает дыхание, когда чувствует укус. — Достаточно грубо, чтобы тебе понравилось? — и стояк тому не показатель. Авантюрин готов выть от непонимания, потому что всё это выглядит как эксперимент, в который затаскивают силой где-то в неблагополучных районах города, причём пытают его терпение и выдержку, судя по методам — нельзя так раззадоривать и не продолжать, нельзя и точка! — Недостаточно, — ухмыляется он и подаётся слегка вперёд, мажет губами по чужому подбородку и замирает в миллиметре от губ, облизываясь. — Не знаю, чего ты добиваешься, но этого мне точно недостаточно. Рацио не дышит, кладёт руки на чужую задницу, ведёт ими по животу и огибает Авантюрина сбоку, чтобы встать сзади. Длинные, шершавые пальцы пересчитывают позвонки от первого прощупываемого на затылке и до копчика, а потом находят кое-что интересное. Мокро — смазка уже внутри. Горячо — он явно к чему-то готовился заранее. Тесно — но недостаточно хорошо. Веритас не понимает, что краснеет, что пульс его учащается, когда пальцы проскальзывают внутрь чужого тела, и не отражает, что возбуждается, когда Авантюрин наконец постанывает, но не громко и чётко, а зажато и даже нехотя. Всего несколько толчков нужно, чтобы понять, как надо — Рацио всё-таки гений, признанный уже четыре раза. Он исследует Авантюрина пальцами изнутри, давит на стенки и дышит сквозь зубы, сжимает второй рукой бедро на уровне тазовой кости, да так крепко, что чужая кожа вокруг его хватки бледнеет. Таит дыхание, концентрируясь на податливости, на собственных ощущениях, слишком новых, ведь такое явно впервые. Секс с женщинами — это не интересный эксперимент для него: всё давно изучено и везде расписано. Столько книг существует, столько роликов на сайтах, куда до восемнадцати по идее не пускают. А вот таких исследований точно не хватает этому миру, и Веритас готов изучить всё в подробностях, потратить на это не один и даже не два дня — новые горизонты событий всегда захватывают. Он по наитию хочет позволить своим пальцам внутри чужого тела немного свободы, а потому тщательно растягивает, подаётся ещё немного и внимательно следит за тем, как вздрагивает Авантюрин, как сжимает руки, как топчется на негнущихся ногах и теряется в собственных вздохах, которые всё перебивают мелкие стоны. — Ты уже делал это раньше? — а голос Веритаса почему-то дрожит, к тому же тон меняется. — Чего? — вымучивает из себя Авантюрин, мнёт губы друг о друга и выдыхает через нос. Пытается обернуться, но смысла в этом особо нет: всё равно ничего не видит. — Конечно, да, что за вопросы, что ты вообще… — его снова перебивают, на этот раз грубым, звонким шлепком по заднице — он даже подпрыгивает. — Тебе это нравится? — в ответ лишь кивки, которые Рацио оценивает как переживания странных эмоций. — Мне повторить? — снова кивок — снова шлепок. Веритас облизывается, уже не отдаёт отчета собственным эмоциям. Они ускользают от него так же быстро, как осознание, что трахнуть коллегу и соседа в рамках надуманного самому себе эксперимента — не лучшая идея. Он оглаживает бледную кожу снова и снова, задевает пальцами ткань футболки, поднимает её выше — по самые плечи, а параллельно расстегивает ширинку на брюках, но не снимает их. — Подожди, — оставляет Авантюрина всего на несколько мгновений, лезет в ящик своего стола, на котором три монитора и ни одной камеры, находит заначку, которую друзья обычно дарят под стеклом с молоточком на случай чуда. Рассматривает квадратик с неровными краями с доли секунды и, оставаясь всё так же далеко, решается спросить: — Я могу…? Или мне остановиться? — Ты мо-жешь, — по слогам проговаривает Авантюрин, но хихикает такому вопросу, потому что подобное сомнение после всего, что уже произошло, как-то подрывает уверенность в том, что всё пройдёт гладко. Рацио снова подходит ближе, заправляет прядь волос за ухо, открывает презерватив и надевает его мастерски, не путаясь в сторонах. Помогает себе руками, считает про себя, что-то выдумывает, бросает взгляд исподлобья на светлые волосы, неподвижный силуэт, молчаливый в его руках и резко входит, даже болезненно. Тут же останавливается, замирает мраморным изваянием, потому что по ушам проходится стон, протяжный и сладкий, как карамельный айс-латте без кофеина, который Авантюрин вливает в себя литрами на работе, обогащая местную кофейню прибылью. Веритас чувствует, как от паха разливается нечто острое, как перец, но мягкое, как одеяло — захватывает всё тело, доходит до глаз и заставляет прикрыть веки, на висках выступают капли пота, а пальцы ног немеют от того, как же хочется услышать снова этот звук. Рацио держит Авантюрина за талию одной рукой, толкается внутрь, но нужного эффекта не добивается, потому что тот жмёт губы и лишь мычит что-то невнятное. Тогда он проходится пальцами по взмокшей спине, огибает укушенную шею, чувствуя следы зубов подушечками, и забирается в чужой рот, касается горячего мокрого языка и толкается ещё раз. Результат удовлетворительный — Авантюрин стонет в голос, прикусывает фаланги, но не закрывает рот, а потому каждое последующее движение позволяет Рацио чувствовать этот прилив адреналина, что расплывается по венам от осознания, что проживаешь нечто новое и захватывающее. Он достаёт из Авантюрина эти звуки хирургическими зажимами, устраивается поудобнее сзади и ускоряет темп, набирает интереса полную грудь и сжимает только крепче, а сам слегка нагибается, роняя на чужую поясницу капли пота, шепчет что-то себе под нос одними губами, считает количество толчков и покусывает кончик своего языка, не имея возможности сконцентрироваться на чём-то одном. Сознание и внимание, рука об руку, постоянно скачут от влажного и горячего языка Авантюрина, что вылизывает его пальцы старательно и развратно, к собственным ощущениям, что превращаются в напряжение внизу живота и заставляют стискивать челюсти, жмуриться и дышать через раз, вслушиваться в чужие стоны на грани вдохов и синхронизироваться с едва ли заметными выдохами, которые полностью заменяют собой звуки поразвратнее. Те, которые не оценят соседи по достоинству, те, которые запретят слушать детям, те, которые Рацио готов записать на диктофон и положить к сборнику своих лучших идей, к коллекции любимых книг. — Сильнее, — проскальзывает в сознание чужая просьба, и Веритас ускоряется настолько, что своё сердце уже не слышит, а Авантюрин переключается с его пальцев на собственные ощущения и повышает громкость голоса. Мокрыми и теперь особенно горячими пальцами Рацио скользит по чужой груди, что снова спряталась под футболкой, задирает ненужную ткань выше, и по соображениям, до которых его светлый, адекватный разум ещё не дошёл, припадает подушечками к чужим соскам, что кажутся ему чересчур мягкими и нежными. Но не задерживается там надолго, потому что Авантюрин никак на это не реагирует. Пересчитывает рёбра по второму кругу, скользит мимо впадинки пупка, продолжает двигаться, но смотрит так завороженно, словно его опоили чем-то крепким и ему незнакомым. Нагибается ещё ближе, чувствует запах волос Авантюрина, прикусывает его плечо сквозь ткань футболки — ставит себе пятёрку за сообразительность и внезапно даже для самого себя возвращается к чужому члену. Самое неожиданное, нестандартное и явно заслуживающее награды открытие на сегодня — его лёгкое, почти невесомое прикосновение вызывает реакцию, которую нужно запечатлеть в памяти на веки вечные — Авантюрин запрокидывает голову назад в слишком разратном стоне, тут же кончает ему в руку и весь заходится дрожью — вот теперь он может стоять на кончиках пальцев, как балерина — урок пройдёт на отлично. От такого поворота событий Рацио вдруг тоже заканчивает и, что ему не свойственно, судорожно проверяет не скатался ли презерватив. Придерживает латекс пальцами, выходит из объятий жара и скованности, тут же отвязывает Авантюрина от перекладины, а тот без сил падает на пол. Запястья красные и даже оцарапанные, дышит так, словно задыхается. — Ты… — старается он в слова, но может только в дыхательные упражнения для восстановления ритма сердца. — Прости, это… — приходит к разумному выводу Рацио, но не может его додумать, держится за голову и переживает пульсацию там внизу, от которой мозги дают сбой и начисто стирают из памяти все наблюдения, которые он так тщательно фиксировал до того момента, как вошёл. Его пальцы лишь слегка дрожат, пока он снимает презерватив, завязывает его и бросает в мусорку, не двигаясь с места. Затем он садится на корточки рядом с Авантюрином и помогает ему приподняться, а тот вцепляется ему в плечи так, словно вот-вот порвёт этот дорогущий пиджак, который, будем честны, никому из них сейчас вообще не всрался. — Если ты паскуда, — Авантюрин кашляет, давится и сглатывает, но горло царапает воздух, который он гоняет туда-сюда через лёгкие, стараясь вернуться куда-то хотя бы в эту галактику. — Если ты не сможешь… Не сможешь это повторить, — он снова сглатывает, стягивает галстук с глаз и смотрит на Рацио так, как никто не смотрел на него до этого, — я тебе член оторву, потому что теперь он принадлежит мне.