Словно самый дорогой мягкий шёлк из Ли Юэ, попутный ветер, несущий в себе лишь аромат морской соли, водорослей и свободы, окутывает тело рыжеволосого юноши, что стоит на борту корабля, навалившись на перила.
Взгляд его васильковых глаз, иногда напоминающий бушующий тёмный океан — океан, в котором не боится утонуть лишь
правильный, важный человек, зная, что он лишь гостеприимно протянет свои пенистые волны навстречу и обнимет его — направлен на гаснущее солнце, которое ежесекундно тонет за полосой, казалось, безграничного моря.
Чжун Ли появляется рядом совершенно незаметно, бесшумно, неся с собой запахи тёплого камня, нагретого солнцем, и сказочный аромат изысканных благовоний — что в этот раз? Конечно, нежная шелковица, своим ароматом ласкающая обоняние, как если бы её мягкие лепестки касались обнажённой разгорячённой кожи. Он безмолвно замирает подле, лишь на мгновение удостоив взглядом янтаря всполохи и мазки светила на горизонте (за свою более чем долгую жизнь он видел сотни и тысячи закатов, будучи никогда не в силах оторваться от них, но все они гаснут рядом с его новой
жизнью) — его глаза остаются прикованы к Предвестнику.
Чайльд с шумом втягивает носом воздух, повернувшись к бывшему Архонту. Глаза юноши, направленные на его
голубчика, как сказала бы матушка, горят «пожаром» — пожаром бескрайнего океана, буйных лазуритовых, нежно-голубых и тёмно-синих, словно ночь, волн, в которых плещется невообразимая морская живность. Последние ласковые лучи небесного светила гладят его спину и рыжие лохматые волосы, словно зарождая последний пожар, заставляя пламенеть их, прежде чем уступить лунному свету, который потонет в клубке из двух любящих тел в маленькой прохладной каюте.
Чжун Ли неподвижно стоит, сцепив пальцы за спиной, затаив дыхание. Перед ним — его человек, его драгоценное сокровище. Буйная стихия, которую только он смог покорить.
Он и сам не заметил, как лёгкая снисходительность и постоянное подозрение к Предвестнику Фатуи сменились… на это. Родное, тёплое, обволакивающее обычно словно каменную грудь Архонта. Желание просить,
вымаливать прощения, если что-то не так, утешить, вытащить что-то живое из неживых голубых омутов, покрытых оболочкой Бездны… Как, прожив тысячи лет среди богов, среди людей, узнав про любовь из целого моря книг, увидев её своими глазами, как и почему он не может дать определение своему счастью?
Двое стоят безмолвно.
Кажется, даже Чайльд задерживает дыхание — хотя в его обычном состоянии активного и, признать честно, слишком буйного Предвестника никто не видел его сидящим спокойным более пяти минут.
Чжун Ли даже не подозревает о том, что его сокровище считает самого Адепта самым драгоценным в мире — дороже, чем все финансовые закрома Одиннадцатого Предвестника, чем весь рынок Ли Юэ с его дорогими ханьфу, редкими минералами, вазами с перегородчатой эмалью, шпильками тянь-цуй, искусными шкатулками, выполненными резьбой по нефриту, и драгоценными камнями.
Мгновение, и рыжеволосый юноша хватает Чжун Ли за руку, буквально потащив его к себе, к перилам. Чайльд горит желанием как можно ближе наблюдать за расплавленным в лучах заката янтарём в глазах возлюбленного.
Нос Предвестника щекочет морской бриз, вползающий под кожу тонкими нитями, нежность шелковицы, приятно забивающая уши и, кажется, даже глаза. О чём говорить? Каждую клеточку тела.
Шум моряков, выполняющих свою работу на палубе, бранящихся самыми грязными словами на языке Снежной, гомон солдат Фатуи, ведущих учёт сырья, пороха и орудий, совершенно не волнуют сцепленные намертво нитью из кор-ляписа и полуночного нефрита два сердца.
Трепетное чувство, что стягивает сердце в горячих тисках, проникающее в сухожилия и кости через миллионы мурашек, резонирует между ними словно нежный прилив, ласкающий своими волнами каменистый берег. Осязаема ли душа? Если да, то сейчас она вся ворочается, вся, довольно урча, обмываеся в светлой патоке.
Тарталья улыбнулся шкодливо-шкодливо — словно хитрая кицунэ, нашедшая своё перерождение в теле молодого воина — и ловко стащил с волос любимого заколку с красивым янтарным камнем, отображающим Гео-элемент.
— И что ты творишь, баобэй?
На лице бывшего Архонта ни единой эмоции; он стоит неподвижно, позволяя длинным шелковистым прядям рассыпаться по его плечам, а затем, подхваченным солоноватым ветром, колыхаться за его спиной на ветру.
На его лице — замершее время, застывшие золотые реки, похожие на шёлк, что когда-то струился по его кистям. Но глаза
говорят. Они обвиваются змеёй вокруг горла, нежно шепчут: «моё-моё-моё». Чжунли
смотрит, безуспешно пытаясь скрыть ласковые искры в янтарных озёрах, и слегка морщится, стоит каштановым прядям задеть его нос.
Чжунли
смотрит, и на него смотрят в ответ. Когда-то, думается ему, он, молодой и пылкий фуцанлун, точно так же глядел на горы драгоценных самоцветов и блестящих на солнце золотых монет. Но сейчас… а сейчас ему ничего больше не надо.
Время останавливается, звуки, почти цветными всполохами то вспыхивающие, то гаснущие уходят на второй план. Время останавливается, замирает жизнь вокруг. Нет скрежета метала и треска дерева, нет пронзительных, но каких-то по-своему родных криков чаек. Успокаивающе мерный скрип деревянного судна на волнах растворяется в самой воде, в воздухе, во времени.
— Я просто пытался Вас расшевелить, — Тарталья, солнечный луч, кровью и потом выбивший себе место в жизни,
шанс на жизнь, преувеличенно-недовольно фыркает и морщит нос, делая вид, что сейчас обидится, как его младший брат.
Как жаль, что его лисьи уловки уже не действуют
никогда не действовали на Архонта.
— Просто я однажды заставлю тебя отрастить волосы… — звонкий смех, затыкающий рот Чжунли трепетный поцелуй. — …о чём я говорил?
—
Lyublyu tebya!
— И я тебя, Аякс.
Говорить такие святые, тихие слова вслух всегда было страшно, Тарталья лишь трепетно оберегал их в своём сердце, ожидая нужного момента. Робко схватить за руку, открыто, смело и прямолинейно, словно сделав первый удар на поле битвы, признаться в симпатии —
получить ответ, ласково журчащий о взаимности, повалить в траву с полотном одуванчиков, взмывших в небо… а признаться в любви по-настоящему смело лишь спустя много-много времени.
И пока золота солнца плывёт по небу, покрывая собой всё, до чего могут достать его лапы, пока сменяются день и ночь, пока загадочный диск луны лукаво улыбается с ночного полотна… время вновь запускается, как бесконечный механизм, как шестерни, смазанные маслом и сделанные лучшим мастером.
Тарталья мягко улыбается — блеск лазуритовой глуби, васильковые всполохи, зацелованное солнцем лицо. Ему нежно и ласково улыбаются в ответ — накопленная за сотни и тысячи лет чистая, огранённая любовь.
Пальцы юноши скользят по тёмно-коричневым лацканам фрака возлюбленного, ловко цепляя к ткани медную булавку, к которой прикреплён яшмового оттенка металлический дракон, изящно застывший, словно готовый накинуться, сияя вдруг ожившими янтарными глазами. Каждая чешуйка на украшении идеально вырезана, а крохотных коготках на лапах поблёскивает закатное солнце.
— Когда… когда ты успел, Чайльд?
Лисица, притаившаяся в снежных сугробах, весело и лукаво клокочет что-то, совершая прыжок — и смеётся-смеётся, бешено махая пушистым хвостом. Фуцанлун довольно урчит, щуря острые глаза и
любуясь, удивляясь, как он смог ухватить в свои лапы такое существо.
— …ну, в долине Чэньюй, когда ты ушёл поговорить с владельцем чайного дома, я решил немного… прогуляться? — Тарталья смущённо отвёл взгляд, пытаясь спрятать самодовольство в васильковом поле.
Чжунли медленно приподнял брови, касаясь кончиками пальцев к предплечью Предвестника.
— И с кем-то подрался?
— Конечно! Но это не важно. Я встретил какого-то ювелирного мастера из Фонтейна, он искал вдохновение в землях Ли Юэ и бродил по местным достопримечательностям, пока до Фестиваля оставалось несколько дней. Неужели ты думаешь, что я мог не купить это для тебя?
Тарталья нежно смахнул с лица бывшего Архонта длинную темно-каштановую чёлку, чтобы жадно впиться взором в это точёное вежливо-удивлённое лицо. Взгляд Чжунли потеплел, и он притянул юношу ближе, прижавшись губами к его щеке. Рыжеволосый вздохнул судорожно-нежно, уткнувшись носом в лицо мужчины, вдыхая запах его кожи, в которую впитался солоноватый морской бриз.
— Спасибо, баобэй. Это прекрасная работа, но даже если бы это был бумажный дракон, сделанный каким-то ребёнком, я принял бы подарок. Ты же знаешь, что всё, что ты делаешь, говоришь или даришь мне — самое ценное для меня в мире.
В груди Тартальи пёстрый, грохочущий фейерверк, превосходящий по масштабу «Фейерверки Наганохары» из Инадузмы. Сердце бьётся быстро-быстро, сердце
любит и позволяет в груди разрастаться чему-то мягкому, удовлетворённо урчащему.
Мир вокруг трещит, сжимается, схлопывается и расширяется вновь, убивая и возрождая, но тепло, красная нить связывают две души навечно. Мир сходит с рельс, движется по тверди и воде, солнце уходит, прячется за морской горизонт, оставляя небо окрашиваться бледно-лиловые краски, разбавленные нежно-персиковыми мазками.
Двое стоят безмолвно. Безмолвно они и любят.
━━ ☆. ☪ .☆ ━━
Судно, медленно рассекая волны, движется вперёд. Ночь ясная, тихая — луна замерла в небе, словно любуясь своим светлым ликом, играя бледно-белыми лучами на воде, создавая блики. На палубе трудятся несколько человек — матросы и парочка солдат Фатуи, выставленных на борт как охрана.
В личной каюте Одиннадцатого Предвестника на тёмном дубовом столе горит единственная свеча в изысканном подсвечнике, капая воском на подложенную мягкую ткань. За стенами слышен успокаивающий скрип дерева, пока корабль идёт вперёд на родину Предвестника. На деревянный пол, покрытый бордовым шерстяным ковром, падает тусклый луч лунного света, заглядывающего через круглое окошко.
Одежда мужчин педантично сложена и развешана по вешалкам; в воздухе струится тонкий шлейф благовоний из Ли Юэ, а над дверью медленно покачивается талисман подвеска — медный карп-кои на переплетённых друг с другом красных нитях, инструктированный нефрит — купленный парой сувенир в долине Чэньюй.
— Признаться честно, я… наверное, я немного переживаю. — тихо шепчет Чжунли, водя носом по рыжим, слегка отросшим локонам Предвестника. Его голос — ласковый тихий рокот гуляющего ветерка меж огромных скал.
Тарталья ворочается на матрасе, ёжится, когда любимые руки, ласкающиеся его полуобнажённое тело, куда-то исчезают.
— Ты? Немного переживаешь?
Чжунли послушно возвращает тёплые, гладкие ладони на спину возлюбленного и задумчиво мычит, оставляя на его щеке лёгкий поцелуй.
— Видимо? Понимаешь, баобэй, раньше я думал совершенно о других вещах, и мне никогда не приходило в голову, что однажды я отправлюсь знакомиться с родителями моей пары, которые живут вообще на землях другого Архонта. — Чжунли едва заметно перевернулся, опуская подбородок на плечо возлюбленного и разбросав по его груди свои каштановые волосы. — Люди везде разные, и я… Поймёт ли нас твоя семья? Поймут ли они лично меня, ведь я… не раз слышал, что всё равно отличаюсь от смертных людей. Может быть, мне стоит сменить облик на более подходящий Снежной? Или обернуться девушкой?
— Ш-ш.
Тарталья недовольно сопит, ёрзая как неугомонная кицунэ; клубок двух влюблённых тел под робко подглядывающим светом луны, пока одни слегка влажные, бесконечно обкусанные губы накрывают другие, затыкая рот.
— Ты ведь помнишь, что Тоня уже в письмах восхищалась тобой. Лично от тебя мы привезём ей в подарок традиционную одежду и этот, гуцо… гу-
— Гуцинь, баобэй, — снисходительная улыбка и лукавое мерцание янтарных глаз.
— …ага. Поверь, довольна дочь — довольна мать. Довольна мать, там и отец спокоен. А Тевкру и Антону ты всегда можешь рассказать десять легенд за один вечер…
— Я и не догадывался, что у смертных такие простые правила в семейном быту.
━━ ☆. ☪ .☆ ━━
Яшмовый фуцанлун закрывает глаза и утробно, глухо гудит, выдавая своё удовольствие. Золотистый феникс что-то задорно клокочет, завершая свой танец для избранника изящным взмахом хвоста.
Горы стоят на месте, море омывает горы, солнце любит и ласкает воду и скалы, твердь нагревается под солнечными лучами. Жизнь летит вперёд, мир летит вперёд — связанные красной нитью души вращаются, взмывают в небо, падают в лазурные воды, никогда не расстаются.
