Ему Бог смеялся в лицо

Он склоняется над ней. Говорит тихо-тихо, так, чтобы могла услышать только она: — Прекрасное зрелище, не находите? Ну что же, ваше высочество, могу только поздравить Вас с фиаско. Безумная улыбка разрезает лицо. Оно превратилось в исцарапанную маску, пошёл красный отсчёт на чёрных тенях глаз. Отсчёт перед полным крахом принцессы. — Неужели Вы забыли условия нашей сделки? Святая наивность, нужно было слушать свою драгоценную подругу, — продолжал болтать тот. Шарлотта чувствует боль в груди при последних словах. Взгляд сам собой переводится на распростёртое на развалинах бездыханное тело Вэгги. — Бедный падший ангел. Так оберегала от действительности, поддерживала даже самую бредовую идею, которая могла взбрести в Вашу маленькую головушку. Не люблю повторяться, но Ваша ангельская сущность заставляет смеяться от иронии высших сил. — Прошу тебя, не говори ничего… Она его умоляет, шепчет нечленораздельно имена своих погибших друзей. Энджел, Хаск, Ниффти, Вэгги… Как странно ощущать, что их больше нет, что ей не удалось их защитить. Нет, слово «не удалось» не подходит. Просто она была слишком слаба, чтобы вовремя понять, что нужно играть по-настоящему. Не верить в приятные слова, не вестись на змеиную лесть. Любой дурак мог бы догадаться, что он врёт. А Чарли оказалась глупее, чем самый низший организм Адского пламени. А он смеётся. Как может не доставлять удовольствие разбитые мечты, груз ответственности, потрескавшиеся розовые очки? И всё благодаря ему, искусителю Евы, отнявшему то, что сам и дал. Нет, Аластор не чувствовал никакой, ни единого грамма, ни песчинки в море вины. А его дорогая принцесса, похоже, совершенно забыла об отсутствии у него чего-либо хорошего. Так ведь, моя дорогая? Приятное зрелище каменных остатков отеля, порванных листовок с пририсованной радугой, плакатами об искуплении (и то, и другое — чушь собачья). Счастливый отель? Скатившийся отель. Теперь он соответствует своему названию. — Почему ты это сделал? — беззвучно выдаёт обессиленная Шарлотта. Разодранное платье треплет ветер, красные глаза смотрят в душу, пытаясь найти ответ, но найдя лишь улыбающуюся пустоту. Всё-таки нельзя верить маньякам, психопатам, садистам и эгоцентричным социопатам. — Просто преследовал свои жалкие цели, моя дорогая, — откровенная издёвка вызывает только страх. Паника волной окатывает Чарли, когда руку зажимают в железные тиски. В голове проскакивает мысль: «Осталась только Шарлотта» — Многоуважаемая королева Лилит заставила меня попотеть, особенно когда попросила поддержать твою идиотскую, безнадёжную, приторно-наивную идейку с отелем. Мне даже понравилось, вы достаточно меня позабавили за эти три года. Жаль, что всё хорошее кончается, и нашей с королевой сделке пришёл конец, — воздух дрожал от радио-помех. Невозможно сдвинуться с места, чёрные тени приковывают к земле в момент буйства Чарли. Бедная принцесса, наивная принцесса, принцесса из сказки, которую начал мучить злой дракон. Но никто не учёл, что дракон будет у них под носом и объявится неожиданно, без намека, как гром среди ясного неба. Сердце сминает боль, тупая и беспомощная. Отчего она не может сдвинуться, рассечь к чёртовой матери этого выскочку из низов, так высокомерно посягнувшего на её территорию и людей? Почему плачет от горя, хотя в её жилах до сих пор течёт кровь? Давай, отомсти за погибшие жертвы, своих близких, павших ангелов! Жертв твоей глупости, слепоты и глухоты. Слабости. Шарлотта не двигается. Не говорит. Не горит, не пылает пламенем ярости. Даже когда Радио-демон проткнул тростью тело Хаска, когда заполучил души всех постояльцев, когда без смущения и стыда стоял над их телами, упиваясь своей заново обретённой свободой от тяжких оков сделки с Лилит, она не чувствовала ничего, кроме всеобъемлющей грусти. Разочарование, печаль, сострадание — всё, кроме ненависти. Она любила Аластора. Прямо в это мгновение её самого большого унижения, над разорванными трупами, под сумасшедшей, только оголившейся перед ней сущностью демона, она призналась себе в простой и ужасающей истине. — Так мило с Вашей стороны говорить это в такой трагичный момент, — раздалось над ухом. Искры наслаждения от ситуации, в которой он имеет полный контроль, заплясали в расширенных зрачках Аластора. — Мне так жаль снова расстраивать из-за того, что это не взаимно. Вы мне не интересны, дорогуша. С окончанием нашего договора Ваша полезность упала удивительно быстро. Чарли поражённо подняла на него глаза. Она сказала это вслух? Зачем, зачем, ты мать?! Будь она проклята тысячу раз, если это правда! — Не зря даже родители отвергли тебя, дорогуша. Дешёвая провокация. Но она попала метко, добивая до конца. Он играет на нервах, оттягивает её конец. Хочет, чтобы она сама наткнулась на штык, поддавшись. Вся жизнь — игра, сцена, представление на арене перед ним, ставившим себя выше, чем Он. Она всегда оставалась временной фигурой, разукрашенной в радужные цвета пешкой. Не заслуживающей особенно им уважения. Больно, очень больно. Всё сказанное им правдиво, отчего становится ещё больнее. Терновые венки невидимо возлегли на голову свинцом. Ноша оказалась непосильной для неё. Она, существо, что ниже по силе только Люцифера, не может ничего сделать. Хотя могла бы просто поджечь вместе с этими насмехающимися глазами. Яблоко раздора сгнило в руках, когда уже было поздно. Свершилось неминуемое. И всё же… — Я не могу тебя убить, — говорит принцесса странно мягко. — Это всё моя вина, и я могу теперь заслуженно остаться в Аду навечно. Ты ни в чём не виноват, это я была слепа… не увидела… твоего истинного лица… — Интересно, — констатирует тот. Она не может видеть, как извечная улыбка спала. Брови хмуро сведены, нет сомнений, что проросшая с корнями маска отпадает. Холодно. Он чувствует холод, который сковал конечности хуже оков. Кукловод не понимает, как мог удивиться поведению своей марионетки. Но ему и не даётся времени на то, чтобы подумать. — Ты не меняешься… Белая пелена нависает над ними, стоящими среди обломков здания, тел, мечт. — Сколько бы времени ни проходило… Морозная свежесть пробежала по застывшей коже. — Сколько ты меня ни обманывал, сколько ни опускал с небес на землю, сколько ни заставлял мучиться в судорогах от невозможности будущего… Одно. Два. Три. Шесть крыльев. С белым оперением, окровавленные внизу, с вырванными окончательно корнями перьев у концов. — Нет… — лицо искажается от непринятия. В глубинах закрадывается поглощающий, терпкий и вонзаюшийся в артерии страх. — Да, Аластор, — Шарлотта улыбается, и хотя она у его ног, он ощущает себя намного ниже её. — Я буду всегда любить тебя. Я даю тебе своё прощение. — Которое я не просил, — процедил яд, уже не замаскированный под идеальное вещание очередных будничных новостей. — Тогда просто оставайся жить с тем, что тебя простила жалкая, никчёмная, совершенно бесполезная принцесса Ада Шарлотта Морнингстар. Всё пропадает. Как будто отключился сигнал у телевизора. Словно не было только что её, говорящей спокойно: — Оставайся один. Навсегда. Радио-помехи утихли. Молча, Аластор развернулся от места исчезновения принцессы, кинул только один совсем не спокойный взгляд. Так раздражающе скрипело сердце от сомнения того, а не совершил ли он самую большую ошибку в своей жизни? … Проклятие ангела преследует всю жизнь и после смерти. От него остатки разума начинают искать ответ, который никогда не откроется настоящему грешнику. Ему Бог смеялся в лицо, показывая, что творение двух падших, самых злейших существ может вознестись на небо, а тот, кому был дан шанс, упустил и последнюю возможность. Лжец, сумасшедший, псих. Глупец. — Почему Вы решили сделать так? — Потому что мне нравится смотреть на лица тех, кто осознаёт, насколько они ошиблись. Наша новая Ева в конечном счёте всё же попала на Небеса. Постараемся же свергнуть нового Люцифера ещё ниже.