🎨🎨🎨
— Итак, подводя итоги лекции, – старая женщина поворачивается к тёмной, освещённой одной лишь электронной доской, аудитории: первые ряды безразлично смотрят на слайды презентации, из последних сил считывая информацию оттуда; средние уже готовы лезть в окна, чтобы не слушать этот, по их мнению, «бред»; остальные же просто мирно спят на задних рядах, никого не трогая. – Как я успела заметить, изредка художники переживают такой спектр чувств, что их невозможно выразить словами или как-либо ещё. Тогда они берут в руки свои инструменты и творят. Я бы назвала это «красками души», – она улыбается и садится за преподавательский стол, чтобы заполнить отчётность о посещаемости, но продолжает говорить. – Не каждый сможет запечатлеть на холсте какую бы то ни было эмоцию, в пример я могу привести всем вам известный «Крик» Эдварда Мунка: картина отображает в себе бесполое существо, поглощённое собственными муками и криком настолько, что оно закрыло уши ладонями, лишь бы не слышать свой вопль, – преподаватель смолкает, видя, как студенты устали. – Подробнее эту картину вам разберёт преподаватель по живописи, он у вас любитель подобного. На этом лекция окончена, всем спасибо, – на вымотанных лицах виднеется вселенская благодарность к этому человеку. Любой другой препод мучил бы их до самого звонка, оправдываясь тем, что сегодня понедельник – она же всегда понимающе отпускала пораньше. — Юю, – Сонхва подлетает к почти покинувшему аудиторию одногруппнику со скоростью ветра. – Ты же домой? Да? Отлично, – в ответ тяжёлый вздох и взгляд куда-то за спину. По инерции оборачиваясь, Пак хмыкает. – Интересно, что музыканты забыли на лекции по истории искусств? — Им спать негде, – старается прервать чужие не озвученные доводы Юнхо. — Или кому-то понравился кто-то из наших, – с улыбкой дьявола всё же договаривает Хва. — Слушай, с той же вероятностью я могу сказать, что «Крик» написал Ван Гог, а препод по черчению не хочет тебя отчислить за непосещаемость. — Он просто хуесос и противный, – дует губы. Чёрт, какой же он ребёнок временами. Чон переводит взгляд с лица одногруппника обратно и видит, что на звуки около двери оборачиваются предметы обсуждения. В том числе он. — Ащ, где я умудрился подцепить такую маленькую занозу, – шепчет Юнхо, резко отворачиваясь. Они только что встретились взглядами с парнем, на которого Чон пускает слюни с их посвящения на первом курсе, пусть тот даже не знает о его существовании и не видел никогда. Показалось, будто сердце (не)натурально пропустило удар, от чего покрывшаяся холодным потом ладонь сама по себе накрывает грудь, когда парни выходят в коридор. — На вечеринке в честь нового года. На первом курсе, – как ни в чём не бывало улыбается Пак, хвостиком следуя за другом. — Я прекрасно– Неважно. Ты ко мне? Ночью грозу обещали. — Да, Хонджуна сегодня не будет дома, – прыжок на ступени. – С тех пор, как мы поняли, что соулмейты – он от меня почти не отходил, сам помнишь. Вот я и привык, что рядом всегда есть кто-то. — Могу понять, – преодолев лестницу, Юнхо оборачивается назад, почти на автомате ловя руками прыгающего с последних ступеней Хва. – Акробат, блять. Заканчивай с этим, в следующий раз ловить не буду – расшибёшься. — Как скажешь, папочка, – миловидно строит глазки и выдавливает голос. — Я бы блеванул, но булку с кремом жалко, – он закатывает глаза и отпускает друга, чтобы выйти в холл. Хочется всё-таки побыстрее домой вернуться. — Кому врёшь, тебе явно понра… – Пак останавливается, замечая, в каком замешательстве стоит Юнхо, переводит взгляд влево и сам застывает, в тихом ужасе открыв рот. — ТвоЮ БЛЯТЬ.🎨🎨🎨
На всю комнату раздаётся громкий ненавистный рингтон; противно яркий свет из окна щекочет нос, вырываясь из заточения занавесками. Хотя в заточении сейчас скорее лежащий в – до этого момента, – полной темноте. С пыхтением да кряхтением, он поднимается на локтях, и корчится: голова разваливается на части, как если бы он пил всю ночь до этого, а в груди какое-то странное чувство напряжения. Минги вслепую тянется рукой назад, к трезвонящему телефону, и готовится сбросить трубку, но вместо этого случайно принимает вызов, почти моментально жалея о своей оплошности. Следом за шуршанием, из динамиков мобильного разносится звонкий, почти писклявый, крик. — Подъëм, Сон Минги! Новый день настал больше пяти минут назад, а твоя задница всë ещë не спустилась из общаги! Этот будильник – Чон Уëн. Или же «маленькая придурь», как Сон привык называть его с начала знакомства. На первом курсе он врезался в Минги в буфете, вылив на него добротную порцию кофе, а после сам орал непойми на что под истерический хохот пострадавшего. Отмывались они тогда вместе – чей-то апельсиновый сок как нельзя кстати выплеснулся на худи Чона. Вот с того момента они являются чем-то вроде лучших друзей, если это можно так назвать (Минги категорически отказывается воспринимать "этого идиота", как друга). — Не пойду сегодня, чувствую себя отвратительно, – вздыхает. Самочувствие и вправду паршивое, глаза будто вот-вот намокнут, что отдаётся ощущением уколов в носу. — Не можешь, Господин староста, сегодня на твою группу докладную напишут, – парирует бестия, чей голос почти наглухо перекрывается звуком его шагов. – Ты же помнишь препода, чью пару мы коллективно прогуляли? — Айщ, – шипяще тянет и без того напряжённый парень, скатываясь на пол, чтобы встать. – Хорошо, собираюсь, – раздаëтся звонок в дверь. – Я не впущу тебя, придурь, даже не думай, – но Уён всё равно заходит. Нужно отобрать у него запасные ключи и перепрятать их. Всего за два с половиной года Минги искренне полюбил Сеул. Приехав сюда из Тэгу, он одно время сомневался, что сможет прижиться здесь, однако, на своё удивление, быстро нашёл общий язык с местными примерно своего возраста. Было также приятно найти в универе единомышленников, частично таких же отбитых на всю голову, как он сам, ведь в противном случае пришлось бы в одиночку заседать в студии до четырёх утра, потом идти за рамёном в круглосуточный, и, наконец, часов в шесть ложиться спать. Сейчас с ним всегда есть Уён с Саном, которые, несмотря на то, что встречаются, не забывают и про своего любимого-обожаемого цыплёнка. Или утку, ему уже самому не принципиально. Даже заходить в учебный корпус с ними не скучно: можно поболтать с охранником, пока они объясняются, почему в очередной раз приходят без пропускных. Осматриваясь по сторонам, Минги улыбается. Он учится здесь всего второй год, но даже в этом огромном холле уже собралось множество воспоминаний: ближе к окнам, где стоят горшки с цветами, Уён пытался незаметно срезать росток из горшка (у него получилось); а там, где выход на лестничную площадку, они совершенно случайно разбили дверное стекло лбом Сана. В том числе и с кабинетом медпункта была ситуация: они пытались затащить туда Чона, чтобы ему поставили какую-то прививку. Ги тогда любил шутить, что его уже от бешенства колоть начали и говорить Сану, мол, «не давай ему себя кусать – заразишься». — Господин староста, ты журнал посещаемости взял? – с настороженностью в голосе обращается к нему Уëн, догоняя на лестнице. Видимо, успел встретиться с кем-то из знакомых и пропустил момент ухода Ги. — Взял, – показательно машет книжкой формата а4 перед лицом друга. – Но ты можешь объяснить, с какого чëрта на меня все преподы в деканате посмотрели с улыбкой, а в холле какие-то девушки смотрели ну уж очень оценивающими взглядами? — Всë просто. Как дважды два, – Чон хлопает в ладоши около чужих глаз, в отместку. – Просто твой портрет на холсте стоит посередине холла. Понятия не имею, как ты его прошëл, не заметив. — Ну я плохо спал, да и– мой ЧТО? – в ответ на громкий вскрик смеются и едва удерживают Минги на месте, когда тот собирается спуститься обратно, чтобы проверить. – Потом посмотришь, надо решить с философией. — Ладно, ты прав. Да, Минги нравится здесь учиться, но всë же, как и в любом другом универе, есть некоторые нюансы, которые сводят его желание присутствовать на некоторых парах к нулю. И один из них – преподаватель по философии (и ещë чему-то, Ги в душе не ебëт). Этот мужчина начал гонять их с первого семестра второго курса. Тогда весь поток думал, что он погоняет-погоняет и поставит всем зачëты автоматом, но этот мужчина... То ли ему некуда выплеснуть свою обозлëнность на всех и вся в этом мире, то ли он просто чокнутый. Потому что заваливать студентов предметом, который не относится к их специальности никаким боком – дело явно не для нормальных людей. Как, к слову, и орать на ни в чëм не провинившуюся девушку, мирно сидящую за первым рядом. Сон еë знает – она всегда присутствует на парах и практически не копит долги (в творческих специальностях, как бы ты не старался, они всë равно будут). Минги видит и чувствует на своей шкуре всë, что несчастная студентка сейчас испытывает на себе. Особенно когда преподаватель хватает какую-то бумажку с рабочего стола и с отвратительно звонким криком "Я вас всех поотчисляю!", пыхтяще выходит из аудитории. Ему только слюны в уголках губ не хватает, чтобы дополнить образ бешеной псины. Хотелось бы сейчас сесть за своë место и поспать дополнительные полтора часа, чем многие занимались на первых парах, но Минги ведь староста. Как его затянуло на эту "должность" – не важно, но то, как он из-за неë страдает – вполне себе. Как минимум потому, что с разливающейся в конечности тревогой, приходится выбегать за философом и судорожно искать глазами это дистрофичное существо. Он находит, бежит за ним. И вроде Сон должен сохранять хладнокровное спокойствие, что всегда и делает, ведь быть старостой с добрым сердцем – себе дороже, но сейчас в груди предательски и почти беспричинно колет. Списать бы это на тревогу, на множество мыслей и прочую лабуду, обыденно волующую подростков, да вот только не получается. Слëзы медленно скапливаются в уголках глаз, ощутимо увлажняя их, а Минги тихо, прямо-таки под нос, шипяще матерится, выходя с лестницы в холл через слеклянную дверь. Радует одно: во время пар это место пустует, если исключить преподавателей, которым больно нравится шастать здесь туда-сюда, будто дел других нет, а это значит что вряд ли его позорный момент унижения увидит кто-либо из студентов. — Сонсэнним, подождите, пожалуйста! – Сон уже почти готов бежать вдогонку, пока не слышит чужой крик "Я прошу вас, уберите этот холст, так сложно что ли". Парень на грани слëз, дрожащим голосом почти умоляет убрать какой-то из холстов. Ги чувствует укол в сердце, поворачиваясь к источнику шума, с которым они встречаются взглядами на долю секунды. Русые волосы прядками окрашены в красный, на плечах безразмерное серое худи, а глаза покрасневшие и заслезившиеся. Становится тяжело на душе, дыхание спирает, а (видимо) художник стыдливо отворачивается в другую сторону, пряча лицо в широких ладонях. Минги не понимает себя в этот момент. Желание подойти и обнять юношу захлëстывает с головой вместе с горьким комом в горле. В тот день он не пришëл в себя даже когда вернулся домой. Ситуация рутинная: начальство универа часто идëт против желаний студентов, записывая их на различные мероприятия; забирая работы, на что согласия, конечно же, не давали. Это может произойти с каждым, но Минги никогда сильной эмпатией не отличался, проходил мимо плачущих детей, да даже к друзьям особого сострадания не испытывал, если не случалось что-то критичное. Объяснение его состоянию было одно единственное (если верить словам голубков Уëна с Саном), но хотелось бы не верить в это без особых доказательств. Чон рассказывал о том, что им было просто понять свою связь. Это случилось на первом курсе: непривыкший к сильной нагрузке, Уëн нахватался долгов, ходил исправлять их почти до конца семестра, лишь бы остаться на заветном месте в своей группе. Оставалось всего два дня, когда нервы подвели и без того чувствительного парня, и он дал волю эмоциям на пустой курилке. Рыдал, почти не дыша и захлëбываясь собственными соплями, до тех пор, пока на его плечо не легла чужая тëплая ладонь. Оба говорили, что тот момент пусть и был не самым романтичным, но они благодарны за то, что им не пришлось действительно искать друг друга. Столкнувшиеся взгляды позволили Сану почувствовать всë, что было на душе у его соулмейта. Это была буря, смерч, ураган, отдающийся фейерверками перед глазами и головной болью, что не удивительно – это же Уëн. Их маленький сентиментальный Уëн, любящий поплакать по поводу и без. И он говорил с полными любви глазами, как Сан почти пополам согнулся от непривычного ощущения такого количества эмоций. Поняв, что никакой текст он сегодня не напишет, Минги лëг спать с яркой пометкой "познакомиться с художником" в мысленном ту ду листе и всë не унимающейся тревогой в груди.🎨🎨🎨
Знал ли он, что мысли настолько материальны, что его силками потащат куда-то в качестве модели на следующий же день? Определëнно нет. Однако словивший его прямо в дверях розововолосый юноша тому свидетельство. Он почти ничего не спрашивал, сказал лишь: "Ой, какой ты красивый. Ты же, вроде, второй курс музыкантов? Пойдëм со мной, посидишь в качестве модели для живописцев", и даже не дал своë слово вставить, ударив потоком (буквально шквалом) информации по лицу Минги, словно лещëм. Они пошли в знакомое для Сона место (и на том спасибо, хоть что-то известно) – мастерскую. Здесь проводились пары в основном у художников, но переодически он с группой тоже занимался здесь, когда на занятии обязятельно должен был быть интернет. Поэтому Ги ничуть не потерялся, увидев расставленные холсты, через которые пришлось пробираться как сквозь минное поле, и множество обращëнных на себя лиц. Кто-то из сидящих начал перешëптываться, украдкой осматривая Минги с ног до головы, и ему приходилось очень сильно постараться, чтобы не стрельнуть в ответ лазерами из глаз. Всю злось перебил зашедший у аудиторию парень с до боли знакомыми хаотично-красными прядками в волосах. Это, видимо подарок на день святого Валентина, иначе подобные совпадения трактовать невозможно. И вновь они смотрят друг на друга с той же потерянностью, что и в первый (вот только это был уже второй) раз, а чувство странного, непривычного даже, волнения давит на грудную клетку. «Пиздец, это точно конечная», – думает Минги, когда сердце заходится в бешеном ритме, а щëки художника розовеют, что он старательно пытается скрыть собственной чëлкой, пока идëт на место. Сидеть моделью для живописцев – это явно не для Ги. Он постоянно переминается с одной ягодицы на другую, елозит по стулу, разминает затëкшие ноги и в принципе ведëт себя неспокойно. А всë из-за взгляда одного единственного студента, сидящего справа. Минги кажется, что сейчас он испытывает больше эмоций, чем за всю свою жизнь: это и волнение с тревогой, и радость, желание плакать, решительность... Это – всë. Весь спектр, что заложен в человеке, но будто в удвоенном размере. Чон Юнхо – так его назвал преподаватель, отмечающий посещаемость, – заставляет Сона хотеть выбежать отсюда и целоваться до потери пульса, зажимая парня у какой-то холодной стены в коридоре. И думает он об этом так легко, словно они не пять секунд знакомы, а всю жизнь и даже больше. Практически то же самое чувствует сам Юнхо. Его руки трясутся, мазки кистью становятся неопрятными и странными, манера написания меняется до неузнаваемости, что он не видит, потому что полностью отдаëтся картине. Но вынести это, сидя в окружении одногруппников – почти невозможно. И он теряется. Настолько, что не замечает текущие по щекам дорожки слëз и смахивающего их же со скул Минги. Настолько, что выбегает из аудитории, задевая чью-то сумку ногой, но даже не извиняясь. Ему просто нужно глотнуть не приторного воздуха, каким он дышит, когда рядом есть музыкант. Или лучше сказать "его муза"? — Что с ним, не понравилась его... – тянет преподаватель, медленно подходя к холсту Юнхо. Он запинается о свои же мысли, когда взору предстаëт то, что было написано рукой выбежавшего студента. Мазками краски пастельных оттенков, нанесëнных лëгкой рукой, ему открылся вид на чужую душу. Сам того не подозревая, Юнхо выразил всë то, что не мог озвучить словами. Всë то, что было скрыто под толстой коркой неуверенности и фраз вроде "если мы не соулмейты – будет тяжело встречаться". – Вау, он... Любит тебя? – живописец смотрит на сидящую в центре, невольно плачущую, модель. – Иди, чего расселся? Давай, давай. Вот молодëжь пошла, ничего сами не понимают, – забавляется мужчина, наблюдая, как Минги выбегает, спотыкаясь на том же месте, что и Чон. Уровень их соулмейтства достиг своего предела именно в этот момент. А когда Сон вышел в коридор, застав рыдающего Юнхо, согнувшегося в три погибели, с текущими соплями и мокрыми от слëз щеками, он уже не в силах удерживать то, что творится внутри. Он обнимает Чона мягко, едва касаясь опущенных плеч, потому что боится причинить боль, а после, даже не дожидаясь взгляда, обращëнного на себя, слова или кивка, просто мягко жмëтся своими губами к чужим, застывая так на какие-то жалкие минуты, словно они знакомы вот уже сотню лет и столько же скрывали влюблëнность. Этого так ничтожно мало для Юнхо, так странно приятно для Минги, что они не могут оторваться хотя бы на секунду друг от друга до тех пор, пока Чон не прекращает плакать. Это было долго. Кажется, около пятнадцати минут, практически на одном дыхании, потому что их собственные смешались. — Я не думал, что всë сложится настолько хорошо, – улыбается в стороне тот самый розововолосый парень, который привëл Ги сюда. Им оказывается Сонхва. А тот, к кому он котом ластится, только отпрянув от стены, – его соулмейт, Хонджун. И, похоже, они достаточно долго наблюдали за действиями только что встретившихся судеб. — Но зато теперь вы точно понимаете, что имела ввиду Мин сонсэнним, когда назвала картины «красками души». — Определëнно, – заплаканным, дрожащим голосом говорит Юнхо, мягко и тихо посмеиваясь в губы его музыканта. – Это лучшая валентинка, Сонхва. — Погодите, – парни замолкают и красноречиво переглядываются. – Вы серьёзно подстроили это?! — Ну не всë! Поцеловал-то ты его сам, – уточняет Хонджун под одобрительные кивки Хва. — И ничуть об этом не жалею, – приторно-сладко тянет Сон, в очередной раз смыкая уста на