les amis de minuit

Шум в аудитории затихает, когда появляется преподаватель. Он начинает лекцию, кажется, ещё из коридора — такая у него манера. — Зачем мы тут, в этом же нет никакого смысла, — стонет тихо Мацукава, роняя голову на сложенные руки. — Он просто красуется. Все равно этого козла никто не слушает. Он специально затащил Куроо на самый дальний ряд. — Давай уйдём? — продолжает Мацукава. Он специально затащил Куроо на самый дальний ряд, туда, где от запасного выхода — два шага. — Смысл в том, что ты должен делать по учёбе хоть что-то, хотя бы появляться, чтобы тебя не отчислили. Такие правила у этой игры. — Возьму академ, тоже мне беда. Кудри спадают на лоб, на лице это вечно-скучающее выражение. Мацукава красив той необычной красотой, которая чаще отталкивает, чем притягивает. Куроо становится серьёзным. — Правда, тебя отчислят, у тебя долгов за глаза. Зачем ты поступал сюда? В университет, в который почти невозможно поступить. На факультет, где учатся только самые задроты. — Это не я, — лениво улыбается Мацукава. — Это судьба нас с тобой сводила. — Свела. — Куроо закатывает глаза. — Ты вот отличник, научник, тебя не тронут, даже если ты расчленишь этого душнилу посреди аудитории. Давай уйдём. — Ты всё не унимаешься, да? Куроо смотрит на него долгим взглядом. Сидеть на этой лекции ему тоже не хочется, если быть честным. — В целом, нас уже отметили… — Короче, пошли, — шепчет Мацукава и пихает тетрадь в сумку. Они сбегают так мастерски, что препод даже не замечает. Кажется, вообще никто не замечает. Мацукава надевает на ходу утеплённый чёрный тренч и идёт в сторону того выхода, что ближе к курилке. Там они закуривают, но не остаются. Мацукава, вообще, дольше тридцати секунд на одном месте не стоит и двигается на этот раз в сторону студенческого городка. Он с этими кудрями, длинным полами тренча, разлетающимися на ходу и сигаретой между пальцев похож на драматического персонажа из старого французского фильма, у кого по всему Марселю в каждом доме по подружке, и с каждой — серьёзно, но в конце ленты его убьют. Куроо вытряхивает эту картину из головы и надевает капюшон худи, застегивает куртку. — Как там поживает твой Ханамаки? — Он пишет стихи. Издаётся в сети. Знаешь, у него много поклонников. Куроо выдыхает в небо дым. Знает, да. — Он пиздец. Мацукава усмехается, качает головой отрицательно: — Он — Лорка. — Лорка не пережил Гражданскую войну, — не соглашается Куроо, прищуривая один глаз, в который попал дым. — Её не пережил я, а он вполне с ней уживается. — Мацукава открывает полупустую пачку бессмысленным жестом, встряхивает сигареты, закрывает. Куроо проглатывает слова о том, что тело Лорки так и не нашли. — Ему даже идёт. Этот, знаешь, — показывает пятернёй перед лицом, — отчаянный слой горелого пороха на коже. — Ладно, ладно, Ханамаки, любовь до гроба. Но Алиса. Как это, вообще, с тобой произошло? Сколько раз она пыталась свести счёты с жизнью, напомни? — С тех пор, как живёт с нами — ни разу. — Ей нужна терапия, ты же понимаешь. — Мы её лечим. — Мацукава щурит глаза то ли лениво, то ли хитро. — То, что Макки кормит её своими антидепрессантами, а ты периодически трахаешь, вовсе не означает, что вы её лечите. Мацукава натягивает на себя эту невозможную улыбку, будто он знает всё на свете. Куроо это ненавидит. И самую малость — любуется. — Я не трахаю её. Не могу говорить за Макки… — Никто в здравом уме не может говорить за Макки, даже он сам. Мацукава щёлкает пальцами: — Ты начинаешь понимать суть вещей, мой дорогой. Макки тоже не трахает Алису. Не представляю, с чего ты вообще это взял. Куроо вскидывает брови, тычет в Мацукаву пачкой сигарет: — Вы целовались тогда! У Ойкавы, я видел. — Мы были в одежде. Куроо отмахивается, останавливается, чтобы прикурить. Мацукава смеётся над его попытками увернуться от очередного порыва ветра и заслоняет в итоге огонь своими ладонями. — Вы спите в одной кровати, втроём. — Куроо выдыхает первую затяжку. Мацукава забирает у него сигарету, чтобы прикурить от неё свою. — Только когда ей холодно или страшно. Они любят с Макки спать в обнимку. Но это случается довольно редко. — Это всё равно странно. — У меня почти нет границы между дружбой и любовью. Поэтому я целовал её, поэтому она спит между нами в нашей кровати. Поэтому я не понимаю, почему мы с тобой всё ещё не потрахались. Куроо от неожиданности давится дымом, а Мацукава раскатисто смеётся, запрокинув голову. — Для секса с ней мне нужно её желание. — А если с ней переспит Ханамаки? — продолжает допрос Куроо. Мацукава всерьёз задумывается. — Убью обоих. Куроо вздрагивает от стальных ноток в голосе Мацукавы, но тот снова смеётся: — Напрошусь третьим для начала, что же у тебя за вопросы? — Уже и не знаю, — выдыхает Куроо. Они проходят мимо ларька со всякими вкусностями, из которого играет музыка, и Мацукава оживает: — Срочно потанцуй со мной! — Посреди улицы? — Да, в этом весь смысл. Потанцуй со мной, — просит Мацукава ещё раз, тянет за рукав ближе и уже начинает. — Ну же, Куроо. Давай. Может, я живу последнюю зиму. — Да что ты несёшь, — шипит Куроо, но поддаётся. На неторопливые танцы посреди улицы, близко, близко, на руки Мацукавы то тут, то там. Оказывается, между их бегством с последней пары и этим танцем на город успел опуститься вечер, так умело притворяющийся ночью. Куроо не отслеживает, в какой момент Мацукава его целует. Поцелуй вкусный — ощущается его вишнёвыми сигаретами и терпкой обречённостью. Куроо успевает зарыться пальцами в чёрные кудри до того, как у Мацукавы звонит телефон и он отстраняется. Он не отходит от Куроо, опускается лбом на его плечо, когда принимает звонок. — Макки, детка? Трубка близко, и Куроо слышит чёткое, как гром среди ясного неба: «Алиса передознулась». Мацукава выпрямляется. — Где она, как она? Он отходит, пока разговаривает с Ханамаки, а Куроо ловит себя на том, что в его голове нет ни одной мысли. Полная тишина. — Ты же слышал? — Мацукава возвращается через минуту, прячет телефон в карман. — Как она? Он пожимает плечами, смотрит куда-то в сторону. — К нам едет Суга со своим неоконченным медфаком. Макки уже промыл её. — Она хотела…? Мацукава качает головой: — Хотела бы выпилиться — выпила бы всё, Макки хранит свои колеса в доступном месте. Может быть, она просто хотела вмазаться и не рассчитала дозу. — Антидепрессантами? — Все мы иногда хотим быть счастливыми, мой дорогой. Так — или иначе. Он уезжает домой, а у Куроо на губах больше не остаётся вкуса вишнёвых сигарет. Только терпкая обречённость.