Подобное лечится подобным

      Девочка семи лет упала на колени. Руки её дрожали, а выпученные глаза уставились на обшарпанный паркет её комнаты. Слишком громко. Она упала слишком громко. Мысли путались, а руки леденели, к горлу подступал ком. Он сейчас придёт и ударит её. Снова. Как хорошо, что её милый брат сейчас не дома. Прятаться не было смысла, закрываться в комнате тоже. Пусть он зайдет не сейчас, но зайдет потом. И ударит на этот раз сильнее. И вот, она уже слышит тяжелый топот ног. Спина терпит нашествие стаи мурашек, и девочка отползает к тумбе у окна. Папа всегда злился, когда она была шумной или плакала. Даже пару слез могли раззадорить папашу на очередной удар. Бывало, когда она слишком громко оставит ложку в тарелке с супом, он брал её за голову и бил о бедную тарелку. Та оставалась осколками на вычурном столе. Ложка рядом. Они, как не разлей вода; где тарелка, там и ложка. Девчушка так же не отстает от своего братишки, часто вставая между ним и их отцом, защищая. Когда-то этим занималась мама, но тогда били уже её, потому она всегда лишь безразлично смотрела. Иногда подначивала главу семейства бить аккуратно, не по лицу. «Заметят в школе» — говорила она, прикрывая немного дверь детской спальни.       — Вот и ты, мелкая сука! — отец врывается в комнату. Он почти всегда называл её так. Странно, она не знает значения второго слова, но он выплевывал его так обидно, что она какое-то время сильно обижалась. Папочка хватает её за волосы и тащит к турнику. У них был великолепный спортинвентарь, оставшийся от старшего брата. Он убежал отсюда давным-давно. Его можно было перекладывать на определенную высоту, чем пользовался её благородный папа. Пара ударов. Девочка чувствует, как ее рот наполняется кровью. Она течет сквозь губы, пачкая ковер, прям рядом с другими такими же каплями. Ее дергают за ломкие, но длинные до пояса волосы, приматывая к перекладине.       — Очередной урок — как шумная дрянь должна себя вести, когда я дома? Буква-а-ально парить. — мужчина перекладывает турник выше, отчего маленькие худые ножки повисают в воздухе, дергаясь, словно в конвульсиях. Но, ни криков, ни плача не слышно. Малышка хватается за перекладину, повисая уже на руках, а не на волосах. По лбу течет пряная горячая струя прям в глаза, замыливая обзор. Сил подтянуться и отвязать узел из детских волос не было, она так и осталась парить. Её мама в такие «уроки» называла свою малышку красным ангелочком без крыльев.       — Мамочка, мне очень больно. Помоги, пожалуйста, отвяжи! — молила она когда-то, когда папочка ушел из комнаты, маму.       — Доченька, тебе так это идёт. Ты же мой ангел. Ангел-хранитель. Ты будешь на небесах охранять свою мамочку? — заботливо приговаривала мама, приглаживая выпавшие волоски дочки из «прически». Ещё несколько ударов. Живот крутит, словно барабан старой дряхлой стиральной машинки. Папочка стягивает с неё юбку. В такие моменты она представляет себе, что она просто убегает от стаи диких собак. Нужно просто быстрее и сильнее дергать ногами. Но, как бы ни был быстр ребенок, собаки всегда того догонят, так? Однако, девочка дергала ногами из-зо всех сил, чувствуя, как по её коленям течет нечто теплое. Оно капает на пол, место без ковра. Девчушка почти ощущает, как эти воображаемые собаки ее кусают. Ведь, рычание она прекрасно слышит. Как бы ни было больно, любящий папочка всегда её отпускает. Она больше не слышит собак рядом, когда мужчина уходит, прежде опустив её пышную розовую юбочку и подняв она своё место трусики в красный горошек с бабочками. Через время девчонка всё-таки смогла отвязать волосяной узелок, уперевшись палками-ножками в шкаф рядом. Во рту застыла рвота, отравляя всё. Она ненавидит вкус желчи на языке. Малышка ползет по ковру к малюченкой кроватке, забираясь и прячась в пуховое одеяло.       Девочка никогда не любила своего папочку. Она боялась появляться в те дни, когда у тирана выпадал выходной с его труднейшей работы. Малышка брала своего брата и уходила погостевать — не важно к кому. Им нигде не отказывали, видя измученных голодных детишек. Малыши не брезговали покопошиться в чужих кошельках, выискивая особенно яркие купюры, пропуская мелочёвку. В те дни они покупали себе много еды, игр и запирались в своей комнате. Они могли с таким набором долго не выходить, не получая боли от родного папаши. Но, это всё равно когда-то заканчивалось, а цветочки горшок, куда они испускали нужны, переполнялся. Девчушка мечтала о смерти. Она представляла, как однажды папочка переборщит с силой и убьёт её. Как бы сильно горевала мама? Мамочка ведь так сильно её любит. Подобрел бы и папочка — они бы все пожалели о том, что так обращались с ней. Тогда, они бы и братишку бы больше никогда не тронули, чтобы избежать смерти ещё одного ребенка. В школе она была дурашливой. Всё время резвилась с другими ребятами, иногда срывала занятия, но зла никому не творила. Учителя её не любили, пусть она и училась хорошо. Часто ходила по заведения в синяках да ссадинах, оправдывая их побегушками вверх и вниз по лестнице, не удержалась и упала, или резкими одноклассниками, которые слишком резко открывают с другой стороны двери. И ей верили. Сложно не верить, что у такого активного ребенка могут быть легкие травмы от игр и прочего. Да, и драка вполне могла быть. Девочка никогда не скупается на матерные словечки, посыпая отборной горстью каждого, кто перейдет ей дорогу, а иногда в шутку. Её любимое место в классе — это угол со списком правил поведения ученика, куда её ставили стабильно после каждой выходки.       Прошло немного времени. Это нельзя было назвать сном, скорее безысходным обмороком, ведь спать накануне вечера девочка не хотела и не собиралась. Вокруг было непроглядно темно. Чернота ощущалась чем-то склизко-сырым на маленьких ладонях. Протягивая ручку прямо и сжимая ту в кулак, она прямо ощутила, как сжала что-то помимо чернильной пустоты. Какая-то непонятная ткань… Такая гладкая, воздушная. Она ощущалась на пальцах непонятной пленкой, еле осязаемой. Глаза привыкают, и девчушка уже видит ясную темную фигуру. Широкие, даже чересчур, плечи, уходящие вниз, и оканчивающиеся тонкой завихристой линией ткани. Темный капюшон скрывал лицо фигуры, что повернулась не сразу. Хотело дать себя осмотреть.       — Кто вы? — шепот девочки раздался непонятным эхом в комнате. На другой кроватке рядом братишка перевернулся на бочок. Фигура не ответила, продолжая смотреть на ребенка, что схватил его одёжку. Мелкая ладошка отпускает непонятную ткань, чтобы принять сидячее положение. Девчушке показалось неприлично разговаривать с гостем лёжа. Фигура покачала голой и села рядом, прямо на том место, где только что была голова ребенка.       — Давно вы тут? — не унималась девочка.       — Давно. — голос, то ли женский, то ли мужской раздался далеко не из глубин капюшона, а прямо в маленькой неразумной черепушке, отражаясь всплесками граней детских и старческих голосов от твердых стен. Малышка не могла заглянуть в это одеяние и увидеть лица своего собеседника. Контуры капюшона тянулись вниз, как расплавленный воск, вливаясь в остальную часть костюма. «Мантия» — подумала девочка, вспоминая один из фильмов, что смотрела в гостях у своего одноклассника.       — Вам лучше уходить. Папа не любит, когда у нас гости. К тому же, сейчас так поздно. У нас будут неприятности. — страха не было. Ни в голосе, ни в груди. Фигура не казалась опасной, даже наоборот. Она будто впитывала в себя всё плохое, всю боль, которая ранее застыла в бедном детском теле.       — Он ничего не сделает, дитя. Беспокойся о себе. — ответ звучал резко, словно слова предостережения о родителе оскорбили чувства фигуры. Девочка хмыкнула, слегка качнувшись, чтобы боднуть своей макушкой широкое плечо существа.       — Буду. И вас защищу. — улыбнулась девчушка, поднимая глаза назад. Волосы её взъерошились от таких махинацией, становясь, словно воздушным шаром, который может вырваться в любой момент. Фигура оценила, пригладив своей тонкой костлявой рукой волоски.       Они сидели так долго. Девчушка не унималась вопросами: «зачем» и «почему», существо иногда отвечало, а иногда лишь хихикало и гладило маленькую головушку. Ребенок в основном говорил о себе, встретив сопротивление фигуры в том, чтобы болтать о нем и своей сути. Девочка болтала о школе, о игрушках, которые вытаскивала из своего ящичка и несла поиграть гостю. Правда тот, лишь оглядев изделие, отдавало назад. Дитя не обижалась, принося новую. Топот ее маленькие ножек был еле слышен. Густая темнота, словно блокировала вообще какие-либо звуки. С рассветом существо пропало; просто сначала обмельчало, а после впиталась черной лужей в постель, хотя и той вскоре не стало.       Голова болела, но спать было нельзя. Школа, занятия. Папочка и мамочка будут недовольны, если она задержится хоть на пол часа. Малышка будит брата, утаскивая того за собой завтракать тем, что отыщут в полу-пустом холодильнике. Вытаскивая хлеб с маслом, они быстро варганят бесподобное блюдо — бутерброд. Когда-то давно девчушка услышала о том, что это название немецкое, и теперь глядя на него, не могла избавиться от мыслей об этом странном факте. Как такое может быть? Они же говорят на русском, не могут же именно одно слово говорить на немецком. А как тогда на русском? Перед выходом взглянув на себя в зеркало, ребенок разражено охнул. Лицо было обезображено усталостью и слабостью, темные круги под глазами и впалые щеки. Она почти модель. Она видела таких по телевизору, и таких называли неземными красотками. Должно быть, она вырастет такой же. Забрасывая рюкзак на плечо, они с братом поспешили покинуть свой кровный дом, ведь до их слуха четко донеслось, как папочка встал со своей скрипучей постели.       День за днем. Одно и тоже, отличий нет, кроме частого ночного гостя. Порой, девочка не могла досидеться до того момента, когда появится существо. Засыпала. Но, через сон, она чувствовала холодные руки на своем лице, голове и плечах. Оно относилось к ней лучше собственной матери. Сердце блаженно трепетало, словно щенка пригрели после ледяного дождя. Учеба пошла по наклонной из-за вечной невнимательности из-за недосыпов, что означало и увеличение силы ударов отца. Она больше не могла называть его папочкой, как ее постоянно учили. Фигура следила за ней и оберегала, пусть она и не видела ее рядом. Она ее чувствовала. Пусть, она не могла остановить отцовский кулак, но резко развязавшейся шнурок, что остановил девочку в метре от упавшей огромной сосульки с крыши говорил — она еще здесь. Правда, когда она просила братика посидеть с ней, гость не приходил. И снова, и снова, пока девочка не останется одна, пока темнота не сгустеется настолько, что можно поднять руки, расслабить и они так останутся.       Однажды, проснувшись от очередного ночного визита, девчушка нашла нечто под своей подушкой. Черный бархатный мешочек, расписанный золотом, непонятными символами. Он был так же холоден, как и руки черной фигуры, от него пахло чем-то землистым и морозным, и в голову сразу стремились мысли о подарившем. Девочка сразу спрятала его в комнате, под матрасом. В школу нести не посмела, как бы ни хотела ощущать это присутствие и там. Опасно. Украдут. Чувствовать удары на себе, при этом ощущать тот запах…странно. Горячая кровь текла из носа по губам, иногда заползая за них. Перед глазами темнеет. Она падает и снова чувствует шершавые большие ладони на своих бедрах. Она не в состоянии даже пошевелиться — руки и ноги отбиты. Почему она должна терпеть это? Разве она виновата во всем этом? Другие отцы делают точно так же? Недавно он стал колотить и мать. Это увидела девочка после того, как вернулась с братом со школы и услышали крики. Женские, просящие о пощаде. Она смешивались друг с другом, захлебывались молитвами. Они приоткрыли дверь, следя в щелочку за тем, как отец заносит над головой оторванную ножку деревянного стула. Удар. Крик. Еще удар. Но крика уже нет. Мамочка лежит, и не движется. Девочка аккуратно и медленно закрывает дверь, видя, как братишка готов побежать маме на помощь.       — Нет… Тебе достанется больше, если пойдешь. — шепчет она ему на ухо, скрываясь вместе с ним в своей комнате. Они подпирают дверь стулом, усаживаются на девичью кровать, скрещивая ноги лотосом. Погрустневший брат, расстегивая свою кофту на молнии, выудил из собственноручно пришитого внутреннего кармана невероятно плотный комок ткани.       — Что это? — сестра засияла глазами.       — Я нашел это на крыльце школы. Это, — мальчишка развернул этот комок, превращая его с невероятно длинный шарф винного оттенка, — Шарф. Я буду носить его, как трофей. Он гордо намотал его вокруг себя, правда пришлось обернуть и вокруг тельца тоже, ведь шарф доставал до самых пят.       — Вау! Он тако-о-ой красивый! — восклицает девочка, чуть не хлопнув в ладоши от прилива радости. Чуть не накликала беду. Отец бы точно выкинул это произведение искусства.       — Слушай. Только можешь мне пообщей кое что? — брат резко стал серьезнее, хмуря светлые брови. Сестричка выпрямилась, навостряя слух, чтобы внять каждому слову, несмотря на сильную усталость. — Если со мной что-то случится…возьми его. Первым делом! Это будет моим подарком для тебя.       — А что с тобой должно случиться?       — Что нибудь! Просто хочу, как в тех фильмах. Где главный герой берет вещь умершего товарища.       — Ва-а-ау… А ты… А ты тогда вот возьмешь! — девочка выуживает все тот же мешочек, показывая его братику.       — А что это? И давно у тебя это? Ты ведь не показывала! — возмутился он.       — Я от всех прятала. Но, ты единственный, кто его увидит! — девочка впервые за все это время достает то, что было в мешочке. Камни…непонятные переливающиеся камни, с каким-то не менее странными символами, как и на самом мешке. Ей в руку падают какие-то четыре, когда та неосторожно перевернула его, рядом маленькая пожелтевшая записка. Брат берет записочку в руку, разворачивая старую и слегка потрескавшуюся бумагу.       — Феху… Уруз… Что это значит? Это название камней? — мальчик почесал макушку головы.       — Хм, кажется. А какие тут упали? Они такие красивые! — от них пахло даже больше той таинственной фигурой. Девочка поднесла камни ближе, чтобы впитать в себя этот восхитительный аромат. Она так скучает, пусть и прошло совсем ничего с их последней встречи       — Так, э-э-э-э… Иса, м-м-м, Эйваз, Хага…л-л-лаз. И Перт. — заключает брат, откладывая бумажку назад в мешок.       — А что они значат?       — Не знаю… Тут кроме названий ничего нет. Но! Я с удовольствием приму твои дары после твоей кончины. — он упирает кулаки в бока, задирая голову вверх, как в фильме, когда супергерои позируют на камеры репортеров.       — Ха-ха! Ура-ура! Дети радостно обнялись, пряча свои любимые вещи по тайникам. Не хотелось бы, чтобы их отняли у них раньше смерти.       Им обоим исполняется восемь. Мамочка, вся в синяках и кровавых подтеках, несет тортик. Шесть свечей, на восемь не хватило. Отца не наблюдалось в этот день, никогда. Сколько маллышка помнит себя, в этот день он всегда куда-то испарялся, делая этот день ещё лучше. Может, это такой подарок для них? Она никогда не задумывалась о таком. Они берутся с братом за руки и задумают свечи вместе, набрав как можно больше кислорода. Свечи погасли еще до окончания их слюнявого потока воздуха. Мамочка нарезает тортик, откладывая детям самые большие куски. Иногда, от сладкого становилось так тошно, что хотелось блевать, но матушка никогда не выпустит их из-за стола, пока не доедят. В этот день фигура не приходит, сколько бы ни ждала ее девочка. Она дождалась рассвета и упала на подушку, вынимая тот самый мешочек. С ним спокойнее спать, правда осталось это делать лишь пару часов. На следующий день, все еще с сладкой желчью в горле, они отправились в школу. Голова кружилась, перед глазами темнело. Учиться совсем не хотелось. Совсем не хотелось бегать и веселиться, как прежде. Стало вдруг так мерзко. Девчонка думала об отце. Какая-то непонятная тревога мучала ее с самого утра. Горло сушило, несмотря на то, сколько бы она ни пила из фонтанчика у столовой.       Боль ударила в висок под конец занятий. Она не ощущала присутствие фигуры, и это ело в ней непонятную дыру, бездну. Существо будто покинуло ее, навсегда. И то, что она не появилась в ее день рождения — было знаком. Нет-нет, они же друзья! Они всегда будут вместе, девочка ведь не обижала, не грубила. Уходить просто незачем, просто у нее много-много своих дел! Все-таки, такие существа так или иначе чем-то занимаются помимо походов по чужим домам ночью. После окончания учебного процесса малышка не дождалась брата. Он все не шел, и не шел. Пришлось возвращаться назад, к расписанию на доске объявлений, чтобы узнать, что у него, оказывается, занятия закончились рано. «Должно быть, уже дома. Почему не дождался?!» — думает девчушка, выбегая из школы и в том же темпе устремляя домой. Не хотелось, чтобы отец накинулся на него одного. Забегая в квартиру, девочка услышала…ничего. Полная гробовая тишина, и вновь этот запах… Такой же земляной и морозный, напоминающий любимую черную фигуру. Что она делает здесь днем? Дверь в комнату приоткрыта. Девочка забегает туда, переживая о том, что должно быть, ее братишку избили и оставили так. Отец никогда не закрывал дверь. Но, мальчика в комнате не было. Их постели были идеально заправлены, какими они их и оставили. Игрушки ровно сложены. Окно открыто для проветривания. Малышка заглядывает на кухню. Чисто и никого. Прикоснувшись к электрическому чайнику тыльной стороной ладони, девчушка напряглась. Холодный. Они с братом при первой же возможности пили чай после школы. Остается одна комната, в которую она боится заглядывать. Может, братишка просто гуляет? Коридор к дальней комнате кажется вечным, слишком темным. Этот приятный и теперь пугающий запах усиливался, становясь мерзотным. Лишь у самой двери, стоя почти в плотную, девочка услышала всхлипы. Такие несчастные, но выдохшиеся. Кто-то плакал очень долго. Заглядывая в небольшую щелочку, девочка увидела лишь сидячую на полу матушку, и то не полностью. Отца, кажется, не было дома. Толкая дверь вперед, она словно разгоняет туман, что крылся здесь, непонятный дым. Тело ее любимого брата лежало на полу. Лицо напоминало непонятное подобие овсяной каши с красными ягодами, лужа темной крови расползалась по паркету, впитываясь в мелкие щелки. Рядом сидела мамочка. Она улыбалась и гладила по уцелевшей части щеки сына, да приговаривала:       — Всё будет хорошо, милый. Как комарик укусил, правда? Девочка не могла пошевелиться. Взгляд её на грани безразличия и истерики блуждал от синяков на открытых ножках брата до того самого красного шарфа. Его внутренняя часть испачкана кровью, как и его длинный конец.       — Ох, вот и ты, милая. Папочка ушел в магазин. Иди пока к себе в комнату, поиграй. Он скоро придет. — говорит мама нежным и до омерзения заботливым тоном. Голова ребенка тяжелела, что-то соображать не представлялось реальным, однако в полной до краев и в то же время пустой черепушке возникла мысль: «нужно забрать шарф». Тонкие маленькие ножки, дрожа, довели ее до тела. В нос ударил запах железа, а глаза зацеплялись за новые детали. Нечто розовое вытекало из того места, где были его ушки, и из трещины в макушке тоже. Мягко-мягко розовый, словно цветок. Шарф удалось подцепить не с первого раза, пальцы хватали воздух рядом, а мозг не понимал, почему они не могут прикоснуться к вещи. Стягивая с шеи шарф, за ним потянулось нечто ярко красное, под конец падая куском мяса. Девочка скручивает его вокруг своего предплечье, и мама вновь ее гонит.       — Ну, иди же. Нам еще с папочкой нужно поиграть с твоим братом в «прятки». — в груди трещит разбитое стекло. Слова родной матери режут без ножа, но ослушаться девочка не может. Тело само разворачивается к выходу, дверь никто так и не удосужился прикрыть. И…В проходе она видит его. Здоровый. Совсем не искалеченный, но без шарфа. Её любимый брат. Он крепко держал за руку темную фигуру и улыбался.       — Братик? — шепчет она, а слёзы впервые за все эти года текут по щекам. Она видит, как мальчик улыбается всё шире, не обращая внимания на ее состояние. Фигура же сгорбилась, даже не позволяя увидеть края ее капюшона.       — Всё будет хорошо! — радостно восклицает мальчик. — Не волнуйся, мне совсем не было больно.       — Куда же ты? Не оставляй меня одну. — моляще шепчет она.       — Никуда. Скоро и ты будешь со мной, просто пока мест нет. Улыбайся для меня, хорошо? — фигура тянет мальчишку глубже в темный коридор, и девочка срывается с места. Лишь бы догнать, лишь бы успеть! Она выбегает из спальни родителей, бьёт по выключателю, освещая коридор полностью. Но там никого уже не было. Хмуро смотря в пол, малышка мягко, забвенно намотала на шею красный, уже бордовый шарф. Ее кожа постепенно окрашивается в тот же цвет, а губы расползаются в улыбке. Сначала по-немногу, приобретая форму улыбки, лишь одним краешком, после оголяя внутренние части щек и кривые молочные зубы. Рот почти рвется, глаза выпучиваются, смотря куда-то в темноту. Совсем скоро. Скоро. Совсем скоро. Совсем скоро. Совсем скоро. Скоро. Совсем скоро. Совсем скоро. Совсем скоро. Скоро. Скоро.       Ночь. Девочка просыпается, словно от какого-то кошмара, но она прекрасно знает. Это не сон. Ее брата больше нет. Поворачивая голову, девочка оглядела пустую кроватку, а вместе с тем и знакомую фигуру. Она пришла в последний раз. Девчушка чувствует это, будто это говорит с ней через ее мысли. Она поднимается медленно, свешивая ножки с кровати. Существо нагибается совсем рядом и присаживается, словно на одно колено.       — Дитя. — последнюю гласную это тянет, срываясь на предсмертный хрип. Мурашки по коже не ползут. Страха больше не было, лишь острая жгучая боль на губах, который всё еще раскрыт в широкой улыбке. Она не могла прекратить. Она не могла ослушаться своего брата.       — Ты знаешь, что делать. — стонет существо, протягивая две своих руки. В ладонях лежит папин нож для мяса. Она часто видела его, в специальной подставке на кухне, самый острый в их доме. Малышка берется за рукоять ножа, распахивая глаза шире, улыбка тянется следом. Она уже чувствует вкус крови на своих тонких губах. Боль подступила к горлу, но какая-то врожденная гордость помогала сдержать порыв вскрикнуть. Черная фигура расплылась мокрым пятном на полу, хихикнув напоследок. Она и правда знает, что делать. Она знает. Что нужно сделать. Девочка выходит из комнаты. Ее встречает высокое настенное зеркало. У меня такая красивая улыбка. У меня такая красивая улыбка. У меня такая красивая улыбка. У меня такая красивая улыбка. Сознание плывет, ноги сами ведут ее в комнату к родителям. Они засунули его в ящик для одежды. Точно такой же, какой стоит у нее в комнате, ящик для игрушек. Ее брат не игрушка. Дверь открывается со скрипом, однако чуткий отец так не открывает глаза. Его храп разносится по помещению, словно заевшая пластинка. Девочка сделала пару шагов к изголовью чужой кровати, пока не наступила на что-то мягкое и сырое. Она успела отодвинуть ногу до того момента, как бы раздавила это нечто. Она всегда узнает эти карие глаза. И даже сейчас, один милый глазик с ужасом смотрел на нее с пола. А она улыбалась. Улыбалась так широко, как ей и велели. Легкий ребенок перекидывает ногу через отцовскую грудь и усаживается на нее, отняв материнскую подушку, которую она всегда откидывает в ноги. Отец захрапел сильнее. Он всегда учил их быть тихими, никогда не шуметь и не плакать. Теперь она должна научить его. Малышка чувствует черную фигуру позади себя, она словно невесомо гладит ее по дрожащим плечам. Подушка идеально умещается на чужом лице. Девчонка заносит кинжал над головой, слыша, как матушка перестала сопеть.       — Подобное лечится подобным... — говорит она в унисон с существом без страха. Ее грудь наполнилась горьким дымом, заслоняя какие-либо другие чувства, кроме бесконтрольной власти. Удар. Ещё удар. И ещё. Комната заполнилась истеричным, почти сумасшедшим хохотом. Существо смеялось вместе с ней. Отец орал, что есть мочи, пытался держать ее тонкие, но вдруг сильные руки, но из-за собственной же крови те скользили. Орала мать, упав с постели и отползая к тому самому ящику. Смех превратился на остаточный хрипы, нож все прыгал вверх и вниз, пусть и Отец уже не двигался. Кровь осталась брызгами на бледном лице девочке, которая не могла сдержать улыбки или хотя бы моргнуть.       — Господи, помилуй! — взмолилась женщина, вытащив ручку сына из ящика, держа его так сильно и крепко, что будто уже трещали косточки. Девочка обернулась в сторону матери. Свет на ее лицо совсем не падал, освещая искривленные зубы, уголки кровавого рта. Челюсть стала почти полностью краской из-за безнаправленных брызг. Малышка сползает на пол. Его босые ноги по-сырому шлепают, приближаясь к оцепеневшей от ужаса маме. Ребенок укладывается рядом, по другую сторону от мамы, чтобы ее окружали она и ящик. Переливающиеся камушки поблескивали из ее кармана пижамы, почти вываливаясь на паркет. Она их нежно придержала. Теперь всё, как и должно быть. Теперь все будет хорошо. Теперь они втроем будут счастливы.