Никогда.

      На улице самый что ни на есть настоящий дубак, мерзостный и невыносимый.       О погоде наверняка объявили в утреннем прогнозе между новостями, однако Картману тогда было настолько всё равно, что он не слушал даже вполуха, лишь готовил себе завтрак и тихо напевал под нос. В целом, его прогноз погоды никогда не интересовал.       В детстве заботливо одевала мама, потуже завязывала вырвиглазного цвета шарф и нежно целовала в нос перед уходом, щебеча о любви и о том, что её дорогой сыночек лучше всех; а потом мама шла и ебалась с каким-то мудаком с колючей бородой, противными мелкими глазками, скрытыми за толстой линзой в черепашьей оправе, и непонятными взглядами в сторону вернувшегося с уроков дорогого сыночка.       Шлюха.       А сейчас Картман пожалел, что со своей стороны допустил подобную оплошность — пропустил мимо ушей предупреждения властей об аномальном морозе.       На сообщения власти Эрик срал — всегда и неизменно, — о чём не жидился упомянуть парку-тройку раз, присоединяясь к светской беседе его верных друзей (и он не знает, почему Кайл просит его перестать бить в одну точку). Однако Картман вынужден быть просвещённым в политику из-за ебучего клуба дебатов, ебучей Тестабургер и ебучего «Эрик, я же не просто так назначила тебя своим вице-президентом; ты сказал, что будешь делать хоть что-то!».       Стерва.       Картман её терпеть не может, и у него, как и всегда, есть причины для ненависти. Вэнди, конечно, не еврейка (слава богу), не рыжая (слава богу ещё раз) и не из Джерси (слава богу и ещё раз), но Вэнди — баба, хотя куда лучше своих подруг-куриц.       Во-первых, она значима. Первый поцелуй Картмана был именно с ней — в начальной школе, в спортивном зале, у всех на глазах и во время ебучих дебатов. Он ей нравился, и она — ему.       Не могла же эта сучка поцеловать его просто так, верно?       Правда, потом на протяжении нескольких лет упорно делала вид, что ничего такого не было (но все, все видели), и встречалась то со Стэном, то с Токеном, то снова со Стэном. Хотела, в общем, чтобы Картман её добился; капитан волейбольной команды девушек, умница, отличница и президент школы всё-таки, нужно доказать свою пригодность в качестве потенциального парня. Доказал и добился, потому что нечего таким девушкам встречаться с чёрными, педиками или — прости Господи — с чёрными педиками, поэтому Эрик её спас, словно благородный рыцарь, от таких нелюдей.       Конечно, пришлось поторчать в закрытой женской раздевалке около трёх часов, но это определённо того стоило. Охуевших от жизни лиц Кайла и Стэна в особенности (Картман никогда не хочет забывать о том, как перед его друзьями Вэнди впервые поцеловала его в левую щёку и назвала Эриком). О да, это было довольно-таки славно.       Во-вторых, Вэнди — не стереотипная сука; она другая, она не такая, как все.       Вэнди Тестабургер — это Вэнди Тестабургер; другого не дано.       Учитывая то, что Стэн Марш упустил такую сучку, он полнейший лузер. Грех — не напоминать ему об этом каждый божий день.       Если бы Тестабургер была бы картиной, она бы, несомненно, стала бы «Звёздной ночью» Винсента ван Гога. Потому что Вэнди — это точная копия «Звёздной ночи», разве что с пиздой.       Ох, если бы её милый отец знал, что, когда Картман бросает его дочь на кровать, срывая одежду, эта — гордость школы — шлюха, уебашанная спидом по брови, инстинктивно тянется к его ремню и кричит: «Давай еби меня, еби!». Да никто никогда и ни за что не поверит на слово, что Вэнди на такое вообще способна — конечно, её, бедную и несчастную, принуждает заклятый тиран, — но у Эрика, если что, есть доказательства — переведённые в МР3 крики сохранены на плеере.       На записях всё прекрасно слышно. Он проверял и ни один раз. Её надрывистые крики — прекраснее симфонии Баха.       Картман высовывает наушник из уха, выключает плеер и складывает его в карман. Эрик поднимает голову — небо над макушкой чёрное-чёрное, но звёзды светят и подмигивают. Звёздная ночь красивая, но, конечно же, не так, как Вэнди. Иначе это какое-то пидорство — считать тупые звёзды красивее собственной бабы.       Вздох. За вздохом следует очень неприятное жжение в лёгких, которое заставляет поморщиться.       Несмотря на ненависть к морозу, Картман с ним давным-давно свыкся. По-другому в Южном Парке никак: провинциальный городок, спрятанный в горах Колорадо, холоден всегда — и к здешним, и к чужакам. Он никому не рад, и делать здесь особо нечего — только сгнивать среди злобных и потрескавшихся стен отчего дома.       А у Картмана даже отца нет.       Поэтому он съебётся по окончании старшей школы. Эрик для себя и других решил всё давно. Но «другие» морщат свой аккуратный, миленький носик и говорят, что решат за себя сами, будто они примут лучшее решение. Это смешно. Нет, они не смогут, потому что решать что-либо — не в компетенции сук.       Когда Картман пытался спокойно объяснить ей её место в очередной раз, она просто убежала. Без слёз и скандала, а с громким хлопком входной двери.       Вэнди ушла и попросила оставить в покое. Но так уже было; не единожды и не дважды. И ни разу, между прочим, «оставь в покое» не имело никакой силы. Оно быстро тлело и обращалось в «пожалуйста, останься».       И Картман оставался. Хотя несколько раз от переполняющей внутри злости сильно хотелось уйти и тоже хлопнуть дверью хорошенько, чтобы та слетела с петель, но Вэнди его очаровательная принцесса и ёбаная, грязная шлюха — с разницей примерно в десять минут.              Въебать бы ей за бабские капризы, но она же баба и ей такое присуще.       И любит Картман её, долбанутую суку, а она — его до дрожи. Причём за что — такого мудака?       Эрик притаптывает светящийся искрами окурок и проходит в бар поблизости. Дверь открывается тяжело, и над макушкой звенит колокольчик, оповещая всех вокруг о новом посетителе низкосортного заведения. Смердит здесь ужасно, но Картман — с его любимой мамочкой и её ёбырями — к такому-то запаху привык ещё с детства.       Пройдя немного вперёд, он останавливается. Оглядывается вокруг, цепляясь взглядом за посетителей, и без труда подмечает знакомую идеальную спину у барной стойки.       Вот она, сука, которая заставила его бегать по всему городу в поисках. Схватить бы её за волосы и, может, ударить.       Но Картман вздыхает и идёт прямо к Тестабургер медленными, тяжёлыми шагами, после — плюхается на узкий барный табурет совсем рядом.       — Ну. — Он произносит и расстёгивает куртку. Они здесь надолго, поэтому не хотелось бы сжариться. Может быть, даже выпьют, хотя Картман бухать не в состоянии. — Любимая моя, это полный пиздец.       Вэнди поворачивается к нему и мешает пластиковой трубочкой какую-то хуйню в стакане.       — Это у тебя что? — спрашивает Картман и кладёт ладонь на стойку. Он морщит нос: — Желание вливать в себя это дерьмо передаётся через рвоту Стэна?       Тестабургер смеётся, прикрывая рот ладонью, хлопает длинными ресничками и хмыкает.       — Да это так, — она отвечает, отводит взгляд в сторону, — почти детское.       — Что это? — повторяет Картман и хмурится.       — Да пунш простой, мудак.       — Ну ни хуя себе «почти детское»! Ты охуела, сука? Сколько в нём процентов?       Она закатывает глаза. И удивительно, что такую красоту, оказывается, можно трахать.       — Он фруктовый и безалкогольный, Эрик.       — Понял. — Картман смиряет свой пыл, сглатывает и смотрит в сторону. — Я не прошу многого: просто будь со мною всегда.       — А я не прошу невозможного: никогда никуда меня не отпускай.       — Принцесса, пойдём домой, а?