perso ricordi

— Умеешь обращаться с холодным оружием? Serio? Именно этот вопрос он решил задать ему в данной ситуации? Стефано переводит взгляд в сторону, повторяя чужое направление, и его губ касается едва различимая улыбка: на старом, пошарпанном и явно пережившем ни один десяток лет — почти антиквариат, какая растрата — столе лежит коллекция охотничьих ножей, среди них легко узнать глок и несколько армейских. Il maleducato, детектив. — Вы совершенно не способны на уловки, детектив Кастелланос, — Стефано прокручивает запястья за спиной, проверяя насколько крепкий узел, с удовлетворением и насмешкой отмечает, что не очень: этот человек определённо не из тех, кто имел много опыта. И кто же знал, что те навыки Стефано пригодятся в столь богом забытом месте и что их похититель окажется столь глуп, чтобы не потрудиться снять с него перчатки, это заметно упростит задачу. — И я уверен, что Вы ознакомились с моей историей. Вам понравилось? — голос Стефано спокоен, но его акцент, к собственной досаде, слишком явно выраженный, выдаёт раздражение; контролировать свои эмоции ему до сих пор не всегда удаётся. Он выдерживает паузу и возвращает взгляд на детектива, клонит голову к плечу; длинная чёлка спадает на лицо, ещё сильнее перекрывая правый глаз: — У меня есть навыки обращения, как с холодным, так и огнестрельным оружием. Стоит пояснять откуда, или Вы достаточно сообразительны? Chiedo scusa, детектив Кастелланос, но факт того, что Вы до сих пор подозреваете меня, несмотря на столь неприятный инцидент, вынуждает меня сомневаться в Ваших способностях. Вы столь глупы или столь упрямы? — Интуиция. Голос детектива мрачен и груб, в самом деле, ему катастрофически не хватает манер. Стефано глухо смеётся, эту грубость и слепую веру он начинает находить почти привлекательными. — Тогда, полагаю, Вы чувствуете досаду от того, что так мало знаете обо мне. In questo caso, позвольте добавить: я так же хорош в верховой езде и разбираюсь в музыке и искусстве; лучше всего мне даются скрипка и фортепиано, но, увы, первый инструмент я обещал себе больше не брать в руки, да и сами понимаете, сейчас я слишком увлечён фотографией. Этот городок глух и оторван от мира, но если бы у Вас была возможность, то Вы бы знали, что я весьма известная и уважаемая личность не только во Флоренции, но и во всей Италии. Прошу прощения, если звучит, как хвастовство, мне и самому этот факт не импонирует, но детектив, в следующий раз, когда Вы захотите пригласить меня на свидание, то придумайте что-нибудь менее оригинальное. — Это не- Договорить Кастелланос не успевает, они оба слышат, как поворачивается ключ в замочной скважине. È uno splendore. Пальцы его, облачённые в тонкую кожу, цвета застывшей крови, касаются неровного среза шеи. Ваше лицо, мисс Мур, олицетворение греха Похоти, ваши желания отвратили вас от Бога, ваше сердце развращено; ваше великолепие в том, насколько вы отвратительны. У вас было всё, но вы, пользуясь собственным благословением, поддались искушению и красота ваша стала живым воплощением мифа о суккубах. Знаете ли вы, мисс Мур, что представляют они из себя? Стефано с нежностью и почти трепетом ведёт пальцами по чужой светлой коже, по тонким, фарфоровым запястьям, мягко перехватывает её руку, удерживая уверенно, но без лишней грубости, увлекает за талию ближе к себе. Ваша красота пленила и вы знали об этом, пользовались этим, наслаждаясь чужим безволием и лишая всякого разума. Вы соблазняли их, не зная ценности собственного тела, пороча его и раздавая; вы ненасытны, мисс Мур, можно ли считать это ещё одним вашим грехом? Как жаль, вульгарность никогда не была привлекательна, но спасибо за это вам, спасибо, что не смогли остановить себя и, словно мотылёк, вспорхнули ко мне в руки. За возможность сделать вас по-настоящему великолепной, такой, какой вы видели себя сами, но о чём, неизменно, забывал каждый, чьи жизни вы разрушали. Теперь не забудут. Я помогу, чтобы они помнили об этом ещё долгое время. Стефано поднимает руку плавно, поправляет алую розу, чтобы композиция стала лучше, гармоничнее; Дьявол в деталях, это правда, один лишь штрих может полностью изменить восприятие. Так, если на чёрном полотне провести линию, то взгляд неизменно зацепится сперва за неё, она будет притягивать его снова-и-снова, полотно Стефано — мисс Мур. Из среза на шее, продолжением позвоночника, букет колючих роз, и это — великолепно. Нарочитой небрежностью кровь стекает к такому же алому платью — вы ведь любили всё яркое, мисс Мур, как можно забыть об этом? — там, где она касается ткани, тёмными разводами, ладно дополняющими картину, там, где касается кожи — ярким акцентом. Из отражения на него смотрит пустое и обезображенное; вместо правого глаза — чёрная, зияющая дыра, края её рванные, паутиной тянутся шрамы, разрывают переносицу у самого верха белой кривой полосой и опускаются ниже по щеке. В этом нет изящества. Стефано надевает повязку для глаза, сделанную на заказ, скрывая неприглядное: ни один человек не хотел бы этого видеть и ни одного заказа у него не было бы, знай и лицезрей они это. Тело Стефано — холст; кисть, что писала по нему, небрежна и груба, но каждый из шрамов несёт за собой историю, придаёт его «Я» целостности, об этом Стефано не хочет забывать и ради этого он готов терпеть головные боли. Стефано благодарен: шрапнель из груди больше не угрожает его жизни, в мозгу — эхо войны, жить ему не мешает, если держать под рукой обезболивающее. Он оправляет чёлку и накидывает на шею красный шарф, лёгкой небрежностью и таким же изяществом повязывая; эта часть гардероба, как и перчатки, всегда на нём. Последнее время Стефано спит плохо, ему кажется, что он и не спит вовсе; это уже может стать проблемой. Он не покупает кофе по дороге, потому что кофе в Кримсон-Сити, в большинстве своём, отвратителен на вкус, он варит его сам, не жалея о том, что это требует более раннего подъёма. — Вы уже слышали про мисс Мур? — Мисс Мур? — Ну та, вокруг неё ещё слухи всякие ходили. — Я помню. — Стефано приподнимает руку в лёгком, но категоричном жесте, выражая явное нежелание слушать о тех самых слухах; чужая грязь его не интересовала. — О. Вот, об этом сейчас весь город говорит, — Томас Уилсон протягивает ему газету: — Кстати, с тобой хочет поговорить детектив. Сам понимаешь, третий подобный случай уже. Позвать его? — Да, пожалуйста. На тусклом газетном листе безвкусной типографикой на пол страницы заголовок: «Ещё одна жертва. Неужели в Кримсон-Сити появился серийный убийца?» — Стефано бегло пробегается взглядом по содержанию, ничего примечательного, неизвестно ни кто убийца, ни по каким критериям отбирает жертв, единственная связь, что все они были красивы. Он переворачивает страницу, к горлу подступает тошнотворный ком. «Разве она не прекрасна?». Голос обволакивает сознание, и Стефано не нужно представлять цвета на фотографии с места преступления: алое платье, обнажающее спину до поясницы, и такие же алые розы; на ней не было обуви, об этом в статье не говорится. — Вы в порядке? Обеспокоенный голос заставляет Стефано поднять взгляд, видимо, это тот самый детектив, о котором говорил мистер Уилсон. Костюм-тройка, идеально выглаженный, пальто в руках — здесь жарко, а он, видимо, приехал давно, чтобы опросить каждого, — очки в толстой оправе на переносице. Если подумать, то он больше походил на прилежного студента, чем на детектива, но не ему, Стефано, судить о чужих способностях. — Да, прошу прощения, я просто- — что? Увидел инсталляцию, которая приснилась накануне? Это не то, о чём следует говорить. «Эти картины оставят глубокий след в душе смотрящих, никто не сможет быть равнодушным. Это — один из первых шагов, и тогда, однажды, свет увидит настоящий шедевр». Парень опускает взгляд на газету в чужих руках и почти беззвучно вздыхает, поправляет очки. Руки его обтягивает чёрная кожа; привычка, мизофобия или другая причина, если, несмотря на явный дискомфорт, так и не снял их? Не имеет значения. — Именно об этом я хотел с вами поговорить. Позволите? Меня зовут Джозеф Ода. К чему это? Это не вопрос приличий и занятости, не тот, на который можно дать отрицательный ответ. Стефано снова опускает взгляд на снимок в статье и сминает в пальцах бумагу, сердце пропускает удар, душно. — Стефано Валентини. Конечно, помогу Вам, чем смогу. Да, она — прекрасна. — Это неразумно. Прекрати. Хочешь, чтобы тебя отстранили? — Я уверен. — В чём? Теорию о том, что убийца кто-то из этих людей опровергли уже через неделю, после того, как появилась статья! Хватит. Достаточно и того, что этот ублюдок насмехается над нами. — Предлагаешь закрыть на это глаза? — Предлагаю не лезть в моё дело, Себастьян. Я понимаю, тебе- Джозеф замолкает, не может позволить себе произнести это вслух, встречая тяжёлый взгляд Себастьяна. Джозеф уверен: Себастьян на грани и не знает, как может помочь ему, но знает, что заведомо глухое дело, это не то, что тому нужно сейчас. Оно и без того было непростым для такого маленького города, но в какой-то момент стало ещё более запутанным: что-то не сходилось, приезжая на очередное место преступление, иногда он ловил себя на мысли, что оно неправильно. — О, не переживайте, я не собираюсь вас убивать. Мужчина лет за тридцать, первая седина на висках, худое лицо, он горбится и ему не хватает уверенности, думает Стефано, наблюдая за чужими действиями. Стефано он не знаком. Тот раскатывает ткань, ампула и шприц, любопытно. — К чему тогда весь этот блядский цирк? — Себастьян. Чужая речь режет слух, и Стефано закрывает глаза, но на самом деле этот вопрос его тоже интересовал: к чему весь этот спектакль, если он собирается их отпустить? И не слишком ли это беспечно, если даже не скрывает лица? Мужчина перебирает нервозно пальцами в воздухе, когда оборачивается, что-то обдумывает. — Я должен был понять. Где допустил ошибку? Кто-то ещё знает? О, нет-нет, не нужно врать, детектив, я уже понял, что никому больше об этом неизвестно. Вам просто повезло, ему, — небрежно тычет пальцем в сторону Стефано, — не повезло. Это, кстати, ваша вина, детектив. Мне было непросто привести вас обоих. Я тоже должен извиниться. Я прочитал. Однажды вы прославились своими работами. Полагаю, подобный успех вам никогда не повторить? Я бы никогда не смог после такого взять фотоаппарат в руки. Вам не страшно? Не преследуют кошмары тех событий? Ох, прошу прощения. Я правда должен извиниться: будет лучше, если детектив останется при своих заблуждениях. Кстати, детектив, как, как, как же так вышло? Это дело поручено другому человеку, стоит ли мне посодействовать, чтобы о вашей своевольности стало известно? — он резко замирает, сжимает пальцы в кулак и хмурится: — Да, это будет моей благодатью. Я ознакомился с теми работами. И с новыми. Мне по душе. Мужчина подходит ближе, опускает ладонь на голову Себастьяна и давит, заставляя его склонить её и игнорируя чужую ярость, но боязливо напрягаясь: этот животный страх и опасение слишком очевидны, смешны в той же степени. Эмоции Себастьяна физически можно ощутить, и Стефано почти жаль, что он не может увидеть их в полной мере, считать: столь грубо, неприкрыто в своей чистой откровенности и неприглядности. — Опережая вопрос. Это не яд. Я же сказал, что не собираюсь вас убивать. Вы просто забудете обо всём. Мне жаль, но я не могу сказать точно, как много вы забудете и какие ещё будут побочные эффекты. Это экспериментальный препарат. Игла легко входит под кожу, после чего мужчина подходит к Стефано, тянет за шарф, распутывая лёгкий узел и скидывая его на пол; замирает на какое-то время, не спешит, тогда чужая ярость передаётся Стефано, её легко прочитать в обострившемся взгляде. Но мужчина ничего не говорит, а Стефано снова закрывает глаза; от горла тянется грубый шрам, это — ещё одно напоминание. «Наверное, пора?». Он позволяет, и этот момент — вспышка фотокамеры, разделяющая реальность. Стефано расправляет плечи и не позволяет тому отстраниться, он не знает, сколько у них времени, но за возможность, наверное, будет приличным поблагодарить. Перехватывает чужую руку, сжимающую шприц, крепко — этого мужчина не ожидал, и удивление в его взгляде столь явно, что Стефано позволяет себе более явную улыбку, в ней взращённая вежливость меркнет под тёмной пренебрежительностью жестокой. Стефано не даёт ему времени осознать произошедшее, он действует без малейших промедлений и чужой рукой вгоняет шприц в глаз, только после этого брезгливо разжимает пальцы, позволяя тому рухнуть на колени. Он отходит к столу, придирчиво оглядывая оружие, ни одно не было ему по душе, поэтому берёт армейский; рукоять привычно ложится в ладонь. — Заблуждались здесь только вы, — пальцы путаются в чужих волосах, Стефано вздёргивает мужчину, приподнимая и заставляя запрокинуть шею, обнажить горло; подобная грубость не совсем по вкусу Стефано, но в этот раз на это можно закрыть глаза, ситуация не терпит пристрастий: — У детектива потрясающая интуиция, он лучшая ищейка из всех, что я встречал. — Стефано склоняется, касаясь лезвием чужой шеи и не заботясь о том, что слишком давит, оставляя алый след моментально, поднимает взгляд. — Мой подарок Вам, Себастьян, — его голос мягок, почти нежный; он тянет гласные, в его взгляде искреннее восхищение и извращённая чувственность, — не пристало Вам смотреть и отвлекаться на след, уводящий в столь вульгарную фальш. Грех этого человека не в том, что он решил поиграть в Бога не с тем человека, грех его страшнее, этот грех Стефано никогда не смог бы простить: он посмел подумать, будто может повторить его творения, посмел решить, что имеет право имитировать их, выдавать себя — за него. — Прошу прощения за грязь. Стефано перерезает чужое горло легко и без колебаний, одним отточенным движением, но не смотрит на него, весь он и всё его внимание занимает сейчас один человек: его реакции и его эмоции Стефано бережёт, впитывает. Как жаль — не запомнит.