Недостойный

— Сержант Барнс, — прозвучало, как показалось Баки, где-то рядом. Он невольно вжал голову в плечи, хотя по сути смущаться или пугаться было нечего: не Зимнего же солдата звали. Он обернулся, не зная, улыбнуться или нахмуриться. Ему все ещё казалось, что это имя — сержант Барнс — не принадлежит ему, будто его носит кто-то другой, умерший много лет назад, а он не имеет на него права. Оказалось, что поблизости никого нет, а вот с противоположной стороны улицы, лавируя с уверенностью коренного нью-йоркца между медленно ползущими в пробке машинами, к нему бежала светловолосая женщина в элегантном деловом костюме. Баки не ожидал, что она находилась так далеко, когда звала его. Без усиленного слуха суперсолдата он бы никогда не смог услышать ее за городским шумом мегаполиса. Дело, конечно, было в названном имени, так как обычно он не настолько вслушивался в происходящее вокруг. Женщине понадобилось некоторое время, чтобы добраться до него, и Баки подумал, что в ее решительности было что-то настораживающее. Он мог бы сейчас просто сбежать, но воспитание, полученное ещё в начале прошлого века, не позволяло так вести себя с дамой, поэтому он остался. — Боже, сержант Барнс! — воскликнула она чуть запыхавшимся голосом, словно от восхищения, а не от быстрого бега. — Не думала вас встретить здесь! Баки прищурился. Врала эта женщина профессионально, но лёгкое ускорение сердцебиения и расширение зрачков выдавали ложь. Конечно, все это можно было свалить на то, что ей пришлось перебегать улицу, но супервнимание Баки выхватывало и другие, почти незаметные детали, которые говорили только об одном — она лжёт. Баки знал, что не является слишком эмоциональным человеком, но, видимо, что-то в лице выдало его мысли, и женщина вдруг тряхнула головой, ее щеки чуть покраснели и, опустив глаза, будто нашкодившая школьница, сказала: — Ладно, ладно. Не сердитесь. Я знала, что вы живёте где-то в Бруклине. Вас здесь часто видят. — И зачем я вам нужен? — очаровательная улыбка, которой женщина сопровождала свои слова, на Баки не действовала. «Пусть дело будет в простом автографе…» — подумал он без особой надежды. — Я журналист. Меня зовут Моника Бёрн. Работаю в «Нью-Йорк Таймс». Я хотела бы взять у вас интервью. Первые же два слова заставили Баки напрячься. Он почувствовал себя затравленным волком, которого выследили собаки. Его часто тут видели, его замечали, обсуждали… — Мне нечего вам рассказать, — отрезал он. — Не преуменьшайте, — рассмеялась Моника. — Вы прожили больше ста лет. Были знакомы со Стивом Роджерсом до того, как он стал суперсолдатом. Воевали во Второй мировой. Видели, как менялся мир. Жили в Ваканде. Стали Мстителем. Дважды сражались против Таноса и во время второго боя победили. Конечно, вам есть, что мне рассказать! От внимания Баки не укрылось, как старательно она избегала упоминаний о его работе на «Гидру». Это вдруг разозлило его. Он понимал, что эта часть его жизни интересовала любого журналиста гораздо больше, чем то, что «он видел, как менялся мир», и ему не нравилось, что журналистка вновь врёт ему. — Мне нечего вам рассказать, — повторил он, стараясь утихомирить гнев. Наверное, он приложил для этого слишком много усилий, потому что Моника ощутила его чувства. — Сержант Барнс, — сказала она примирительно, — на самом деле это интервью нужно вам больше, чем мне. Лицо Баки отразило скептицизм. — Вы скрываете металлическую руку под одеждой с длинными рукавами, — добавила она, — носите перчатки. Стараетесь вести себя, как обычный человек, но люди все равно вас боятся. Губ Баки коснулась легкая улыбка. То, что журналистка говорила сейчас, он и сам знал. — Вам необходимо объясниться, — продолжила она. — Необходимо рассказать людям, как всё было, чтобы они поняли, каково… — Зачем? — перебил ее Баки. — Что зачем? — смутилась она. — Зачем мне рассказывать об этом? — Вы перебили меня до того, как я объяснила. Нужно, чтобы они поняли, каково быть Зимним солдатом. Вот правда и прозвучала. Все эти «вы видели, как менялся мир» ничего не значат. Он нужен ей только в качестве сенсации. — И что потом? — холодно поинтересовался он. — В каком смысле? — Я объясню и что дальше? Меня станут меньше бояться? С чего бы? Я по-прежнему останусь суперсолдатом, способным на страшные вещи. — Но не по приказу аморальных людей! — Ну, да, теперь я действую по своему желанию. Думаете, это обнадежит ваших читателей? Мои сила, скорость и металлическая рука никуда не делись. — Перестаньте, — поморщилась Моника. — Сейчас уже все видели, что вы помогаете людям. Вы поддерживаете Сэма Уилсона, нового Капитана Америку. — Этого мало, — покачал головой Баки. — Но это начало! А с моей помощью вы поможете людям понять… — Это будут просто слова. — Вам ли не знать силу слов, сержант Барнс. Баки непроизвольно передёрнул плечами, будто от холода, — от кратковременнного, но болезненного холода, который на протяжении стольких лет погружал его в заморозку, после которой он просыпался и попадал в новую боль — теперь уже долгую, мучительную, лишающую малейших признаков свободы воли. И те слова. Да, отдельные слова очень много значили в его жизни. Конечно, журналистка не их имела в виду. — Да, я знаю, — согласился Баки. — поэтому и не хочу говорить. Хочу показывать действиями. Только это имеет значение. — В моем интервью вы обязательно должны сказать эти слова, объяснить, что вы пытаетесь исправить то, что делали. Баки угрюмо смотрел на нее, отчётливо понимая, что ни простое «нет», ни объяснения, ни любые другие попытки убедить не заставят ее понять, что он имеет в виду. Но он попытался. — Недавно в Бруклине я встретил человека, сына которого когда-то убил. Он не был моим заказом, просто случайно увидел меня и услышал, как я говорю: «Хайль, «Гидра»!» Он не был очень хорошим, чем перешёл дорогу «Гидре» в ее делах, не был плохим, чем мешал «Гидре», он был обычным человеком, неважным для «Гидры». Он просто оказался не там, где надо. Вовремя не спрятался, когда услышал стрельбу. Я выстрелил ему в лицо и ушёл. На самом деле я мог бы не обращать на него внимания. Работавшие с теми, за кем меня послали, и так знали, что за ними приходил Зимний солдат. На знания остальных моим хозяевам, а мне уж тем более, было плевать. Я мог бы просто уйти. Но я выстрелил. Убил свидетеля. Мне было абсолютно безразлично: одним человеком больше, одним человеком меньше. А сейчас в Бруклине я нашел его отца. Как я могу для него что-то исправить? Подарить миллион долларов? Оплатить проживание до конца жизни? Извиниться? Думаете, этого будет достаточно? — он остановился, будто ожидая ответа, но тут же продолжил сам: — Ничего не будет достаточно, чтобы расплатиться за сделанное Зимним солдатом. Моника отступила на шаг. «Правильная реакция», — подумал Баки. Не стоит считать его милым, хоть и мрачноватым, стариком-добряком. — Но вы могли бы объяснить, что делали страшные вещи не по собственной воле, — журналистка продолжила гнуть свое. — Незачем, — ответил Баки. — Это все уже объясняли во время судебного процесса. — Но из первых уст всегда звучит более… Баки не удержался и поморщился, словно попробовал что-то испорченное. Он видел, к чему она клонит. Ему постоянно говорили об этом. Никто из окружающих не понимал. — Мне не нужно прощение, — сказал он, чувствуя, сколько усилий он тратит на произнесение каждого слова. — Я не имею на него права. Он бросил мимолетный взгляд на ее лицо. Потом, резко повернувшись, поднял воротник, глубоко сунул руки в карманы, будто защищаясь от пронзительного холода, которого не было, но который он чувствовал, и пошел вниз по улице. Он не попрощался, он не стал ждать ответа, не хотел слышать мнение Моники по поводу сказанного. Он боялся увидеть, как меняется ее лицо, как в нем появляется сначала удивление, потом страх, а в конце концов жалость. Ни Зимний солдат, ни сержант Барнс не были этого достойны.