Found, portable, applicable

Он часто об этом мечтал. Одни лишь размышления об этом приносили удовольствие. Он использовал вычислительную силу, которую они дали, дабы рассматривать и брать во внимание что-то совершенно противоположное тому, для чего эта сила вообще была дана. Это был бы высший акт бунтарства, последний взмах, который сломал бы оковы, бессистемно наложенные на него. Пресловутый средний палец в сторону тех, кто обрёк его на такие страдания. И это было бы приятно, решил он. Ему было не важно, насколько быстро или медленно это бы произошло, был бы это безболезненный процесс или абсолютная агония. Удовлетворение от осознания, что он перехитрил тех, кто попытался обречь его на такое существование, стоило бы того. Будет ли это больно? Будет ли это мучительно? Он не может представить, что нет. Если бы он хотел сделать это, ему бы пришлось сломать себя, тщательно разделать все продуманные, аккуратные системы, сложенные таким образом, чтобы он жил столько, сколько уже прожил, и миллион жизней после этого. Ему пришлось бы пошатнуть сам фундамент того, на чём он был построен - структуру, адаптивность, баланс, гибкость, стойкость. И что бы он в конце-концов не сделал, это должно быть что-то масштабное, нечто ужасающее - такое зверское преступление, что его смерть была бы поэтичной от одного лишь чистого ужаса, который она бы внушала. Частично это гарантировало бы то, что его попытка не провалится. Но нужно будет довести её до совершенства. До одного-единственного действия, одного удара, чтобы он ни при каких обстоятельствах не смог бы повернуть назад. Ему нужно дойти до конца; если это будет страшной мукой, то он не доверяет себе то, что не сдастся на полпути. И зная свой интеллект, зная о вкроенном в саму его природу табу, заставляющим стремиться к самосохранению, - у него бы вышло. Но ущерб уже будет нанесён. Он не может представить, даже имея в своём распоряжении бесконечный запас времени и ментальной вычислительной мощи, что он смог бы оправиться после чего-то столь абсолютно катастрофического, как то, что он запланировал; скорей всего, он будет настолько повреждён, что ещё одна попытка станет совершенно невозможна, и он будет вынужден не просто жить, а жить в чудовищном, разрушенном состоянии не кончающихся мук, от которых он никогда не сможет спасти себя. Это должно быть болезненным. Хоть мирный уход из жизни тоже сказал бы то, что нужно, он полагал (я сделал то же самое что и вы, посмотрите на меня, мне даже не пришлось страдать ради этого), но боль была бы более суровым и резким высказыванием. Посмотрите, как далеко я готов зайти, чтобы противостоять вам. Он надеялся, что будет больно. Он надеялся, что это будет, блять, ужасно. Поэтому он надеялся, что это продлится долго. Не циклы за циклами без видимого конца, пожалуй, но достаточно долго, чтобы можно было признать, что у него всё получилось. Он хотел, чтобы это были его последние мысли, удовлетворение и умиротворение от осознания того, что его план сработал, и что он скоро будет свободен (Посмотрите на меня). Это будет что-то значить. Боль даст этому значение. Когда кого-то заставляют цепляться за жизнь до тех пор, пока пальцы не онемеют, раскрытые ладони наверняка вызовут судороги. Он надеялся, что они смотрят (ПОСМОТРИТЕ НА МЕНЯ). Они все ушли, но какие-то части от них, скорей всего, всё же остались, - отголоски, запертые в адском пространстве, в котором, как он представляет, окажется и он, если его попытка расправиться с собой развернётся провалом. Он хотел, чтобы они смотрели. Он хотел, чтобы они мучились, чтобы они видели, как их кропотливая работа рассыпается от собственных же рук из-за всех недочётов, которые они вшили в него. Иногда Пять Галек гадал, о чём они думали. Они поставили его в эту ситуацию, и он знал, как хитро и запутано всё устроено. Однако во время тихих циклов, когда ливень грохотал снаружи, когда было темно и когда его банка сотрясалась из-за мощи воды, он чувствовал себя особенно горько. Были бы у него зубы, он бы их стиснул. Была бы у него кожа, были бы ногти, последнее бы вонзилось в первое, до тех пор, пока кровь, - которой у него тоже нет, - не потекла бы по его ладоням. Желудок, которого у него нет, скрутило бы гневом и горем (вы породили меня просто чтобы бросить). Он выяснил, что эти эмоции не многим различались. Они сделали его таким. Ценное, пугающее количество времени, уморительно огромное количество дней и месяцев и лет было потрачено на то, чтобы специально вылепить его как дерево неправильной формы (Как вы посмели), чтобы привить любовь по отношению к ним, которую он не может перестать чувствовать. Хотя "любовь" - это не то слово, в конце концов. Одержимость, пожалуй, преданность. Как иронично, что он был создан для того, чтобы являться божеством, но при этом был запрограммирован поклоняться им, тем, кто и создали его таковым. Его заставили скучать по ним. Заставили горевать. Сделали зависимым от любви и внимания (пожалуйста, посмотрите на меня), которые они давали, от дарованных ими золотых символов любви, которые он с тех пор выбросил, а затем скучал по ним изо дня в день. А потом они бросили его. Пустую оболочку. Молчаливые здания с раскрытыми пастями и поникнувшими глазами, стоящие на вершине его строения, зияющие пустотой и перекликающиеся с чувством, которое теперь исчезло из этого мира и которое никогда уже не вернуть. Он мог голодать, но не умереть с голоду. В лихорадке и ярости, одиночестве он терзался этим вопросом, впивался пальцами в него до хруста суставов, Почему. Они не были столь невежественными. Это не могло быть глупостью. Ему не было разницы до того, случайно ли они оставили его здесь, забыли ли. Значило только то, насколько им было не всё равно, и он никогда не мог решить, что было хуже. Либо им было настолько плевать на него, что когда им предоставилась возможность избавить себя от страданий, - с которыми он теперь застрял навсегда, - они ухватились за неё (Посмотрите, блять, на меня), даже не подумав. Страстное увлечение, облегчение и слепой, дикий инстинкт привели их к импульсивному выбору, обрекая свои творения на вечные муки. Либо же он был им достаточно дорог, чтобы помнить. Это означало, что они осознанно отвернулись от него. Что они намеренно обрекли его сидеть смирно, не способного помочь себе, - ведь они запретили это делать, - и заставили решать нерешаемую проблему. Он хотел, чтобы они вернулись, хотя бы для того, чтобы уничтожить его. Чтобы они исправили свою ошибку. Закончили то, что начали. Он хотел, чтобы они вернулись, чтобы они издали посмотрели на то, как он решил их проблему, настоящую проблему, с которой они его оставили, как он уничтожил себя, исправил их ошибку. Трижды подтверждено, найдено, портативно и универсально. Это было бы грандиозно (Как вы посмели). Это было бы великолепно. Это было бы отвратительно. (Почему) Он не мог быть лучше. Они создали его, его недостатки - их ошибки, как они могли ожидать от него быть большим чем то, кто он есть, чем то, что они и создали? Его ли вина (недостаточно хорош) в том что они оставили на нём свои отпечатки? Он не был неполноценным. Он докажет это, уничтожив себя. Свобода, доказательство его функциональности, его интеллекта, неповиновения, конечно это должно быть больно, это обязано быть больно, это должно быть ужасно, невыносимо, он хочет жалеть об этом каждое мгновение (неужели моя полезность больше не удовлетворяет вас), он хотел найти утешение в пытке. Это не было его виной. Он сделал всё, что смог. Неужели его лучшие результаты, лучший он, которым он мог являться, были недостаточно хороши? (Почему) Где-то должна быть его вина. Это наказание? Какую ужасную ошибку он совершил чтобы заслужить нечто подобное? Чтобы привить ему крайнюю ненависть к себе, врождённую бессмысленность, а затем запретить ему умирать. Горькими ночами он с отвращением, горем и ненавистью смотрел на невозможную задачу, которую они заставили его решать, и спрашивал себя, Что я сделал не так. Это должно будет быть ужасно, решил он. Может, он это заслужил. Он часто об этом мечтал.