Одна тонкая длинная на двоих, его кашель после первой затяжки и её смех с осадками боли. Дождь пошёл в феврале, а они так и не позволили себе слёзы. Он берёт удар на себя и бьёт по стеклу её машины, давая свой знак и получая ответ дворников, говорящий о том, что они его не принимают. - Знаешь, почему слабость была минутной? Потому что ты слабый.
Она неожиданно для себя выходит на трибуны, не находя в этом большом дворце другого пути. Ей не приходилось подниматься выше тренерской скамейки и спускаться ниже vip-ложи. Ей не приходилось смешиваться с толпой фанатов и любителей, но сейчас тут нет ни их, ни хоккея. Сейчас тут только она. Взгляд невольно фокусируется на единственном освещённом участке, где у окна стоит мужской силуэт. Его силуэт. Лёд быстро ударяет холодом, позволяя остыть и прийти в себя. Она садится на одно из многочисленных сидений и даёт себе выдохнуть. Звенящая тишина не давит. Темнота давно не пугает, как и перспектива снова получить в ней чем-нибудь тяжёлым по голове. Есть то, что бьёт гораздо больнее. Даже если после этого ты не в больнице, а на трибунах. «Ты строишь из себя такого правильного человека, тренера. Мужа. Принципов выше головы. Но где они, когда тебе удобно им не следовать?» Он прокручивает в голове обрывки её монолога, которые вспышками появляются, не спрашивая, хочет он этого или нет. Как она не спросила. Он не привык к диалогу и к тому, что женщина может честно сказать ему всё в лицо. Воспринимать молчание и обиды за пять лет семейной жизни он научился куда лучше. Даже спустя годы брака жена может оставить в виде своих намерений развестись только открытые двери пустых шкафов и записку с двумя предложениями и просьбой не звонить. Да, есть штампы в паспортах, есть двое общих сыновей, но не звони, пожалуйста. «Почему под тебя всем обязательно нужно прогибаться?» Почему не под тобой? Он злится на неё, на себя, на них. На обстоятельства. И на то, что не знает, как их решить. Ему кажется, впервые не знает. Но это неправда. Количество раз, которые он не знал, что делать, можно посчитать по его запоям. Раз, два, три, четыре, пять.. и пальцев одной руки не хватает. Макеев сам всегда говорил, что нужно быть крепче в обороне, и сегодня Вика выполнила его установку. «Что бы ты сейчас сделал? Снова ушёл? А завтра снова сделал бы вид, что ничего не было, что это не твоя ошибка?» Он бы снова ушёл. Снова перешёл на «вы». Снова нашёл бы оправдания, объяснения. И сейчас не теряет шанс на это. Никакой красной помады на его шее. Её головы на его плече. И каштановых волос, пахнущих лучше любого парфюма, касающихся его лица. Никаких номеров, рук на лице и минутных слабостей. Всего этого нет, потому что у него семья, у него принципы и у него в кармане её «прости, я не хотела, чтобы так вышло». К чему тогда всё это? «Не устал быть святым?» Она не позволила ему уйти из кабинета и в итоге ушла сама, оставив его в нём одного. Он видел в её глазах только ярость, которая была гораздо сильнее него. Которая не позволила вставить ему ни слова. «Разберись с тем, чего ты хочешь и что готов отдать за это». Макеев отходит от окна, выходящего на лёд, и перемещается из кабинета в коридор, откуда для него все дороги ведут в одно место. - Ты права, - говорит он, появляясь сзади. - Права, - без какой-либо радости от этого признания произносит Каштанова. У обоих по телу бегут мурашки. У неё от холода, у него - от неё. Вика встаёт, осознавая, что делать им вместе больше нечего, как и ей нечего делать в этом месте. - Подожди, - Макеев останавливает её, хватая за локоть. - Я замёрзла, - говорит она, выбирая самую простую из всех причин. Он снимает с себя куртку и протягивает ей. Запахи способны на многое, и её сердце, следуя за глубоким вдохом, делает на несколько ударов больше положенного, после чего их же и пропускает. - Чего ты хочешь? - спрашивает Каштанова, не стремясь быстро принимать его попытку удержать её. - Поговорить, - произносит Макеев, явно удивляя её. - Ты ещё не наговорился? - спрашивает она и всё же остаётся. Каштанова садится на то же место другого ряда и надевает на белую рубашку его бомпер, попадая точно в тренды. Этот момент на плёночном фотоаппарате отражал бы всю романтику, места которой нет в их реальности. Но и плёнке в их реальности места тоже нет. Максимум призме, искажающей картинки. Макеев садится рядом на ступеньки, игнорируя тысячи свободных сидений. И сказать ему, конечно, нечего. - Тебя жена не потеряет? - уточняет Вика, прерывая затянувшееся молчание так и не успевшего начаться разговора. - Ты хочешь поговорить о моей жене? - принимая её издёвку, парирует он. - Я уже всё сказала, - напоминает она, - Поговорить хотел ты. - Прости, - начинает Макеев, - Я не должен был обвинять тебя в том, в чём виноват сам. - Ты думаешь, мне нужно это? - А что тебе нужно? - с каким-то облегчением от возможности переложить ответственность за разговор на неё, спрашивает Макеев. Неожиданно для обоих она даёт ему пощёчину и при этом остаётся невероятно спокойной. Он впервые видит в её глазах столько пустоты. В них нет слёз, нет обиды, нет никаких эмоций. И это прожигает гораздо сильнее той ярости и злости, которые заполняли их полчаса назад. Гораздо сильнее отпечатка от её руки на лице. Он встаёт и подходит ближе к ней, обнимая сзади и понимая, что сделал ей больно. - Не надо, - говорит Каштанова, но не сопротивляется. Им никогда не нужно было много говорить. Они для этого всегда были слишком похожи. Всегда понимали друг друга, даже когда полностью были не согласны. Пара её фраз Точилину, чтобы понять, что она просто вызывает его ревность. Пара его фраз во время тоста о любви, чтобы понять, что все его чувства к жене просто вышли спеть на бис. Но иногда становится не о чем молчать. Тогда приходится уходить или говорить. - Моя семья разрушилась после того, как умерла наша дочь. Мой бывший муж не выдержал этого и ушёл, - она говорит это ровным, но хриплым голосом, доставая слова из пыльного ящика, - Но всё закончилось на самом деле гораздо раньше. Когда мы узнали о её болезни, из семьи уже оставались только штампы в паспортах. Мы не справлялись с этим, но продолжали исполнять семейный долг, всё это время только сильнее разрушая друг друга. - Мне жаль, - произносит он, вспоминая её бывшего и его последний поступок, не испытывая к нему никакой симпатии и вкладывая в сказанную фразу сожаление ещё и о том, что он вообще был её мужем. - Жаль, - повторяет она за ним и заставляет себя не акцентировать на этой фразе внимание, - Я говорю о том, что семью не определяют дети, обязательства и какие-то документы, есть вещи гораздо важнее. - Предлагаешь следовать чувствам? - с сарказмом спрашивает он. - Предлагать тебе будет жена варианты гарниров на ужин, - с откровенной неприязнью и к нему, и к Юле говорит она, - Я никогда не пыталась разрушить твою семью, ты сам с этим прекрасно справляешься. Подумай о том, что нужно тебе, а не о том, что правильно. Она смотрит на него, как на ребёнка, которому нужно объяснять простые вещи, что явно плохо для развития хоть каких-то отношений между мужчиной и женщиной. - Блять, я не прошу тебя разводиться, я не хочу даже близко подходить к любому вопросу твоей семьи. Я просто сообщаю тебе, что развод - не приговор. Развод - не предательство. Развод - не значит оставить детей без отца. Это всего лишь ещё один документ, всего лишь право на новую историю, право на принятие того, что можно прожить несколько лет с человеком и понять, что это уже не твой человек, - на одном дыхании и с полным пониманием, что зря. Они смотрят друг на друга через стеклянную стену, которая показывает каждому своё изображение. Он протягивает руку к её волосам и наматывает небольшую прядь на палец. - Ты всё ещё женат, - их вечная игра. - Я в курсе, - произносит он, заставляя обоих улыбнуться. Каштанова встаёт с неудобного сиденья, и через мгновение за его спиной раздаётся стук каблуков. - Вика, - он снова заставляет её развернуться, - Куртка. Она снимает чужую вещь и сама аккуратно вешает её на его плечи, специально для этого спускаясь ниже. Он разворачивается на 180 градусов, оставляя между их лицами минимальное расстояние, и поднимает руки к её голове, заставляя куртку упасть и переставая ощущать хоть что-то, кроме желания её поцеловать. - В себе разберись сначала, - проносится возле его уха. - Стой, - он третий раз предотвращает её попытку уйти, что начинает бесить, - Ты во всём права, но я не смогу простить себя, если.. Нет смысла дарить людям новый проигрыватель, когда они так сильно привязаны к старому, работающему через раз, и он этому яркий пример. У Макеева в голове играет одна пластинка, и весь этот разговор если и приведёт его куда-то, то снова домой. Даже если дом тоже не определяет место, где ты живёшь. - Что ты тогда хочешь от меня? - казалось, на этот вечер эмоций хватило, но нет, - Чтобы я сказала, что ничего не было? У нас и так ничего не было, Сергей Петрович. Будьте спокойны.И как всегда ты хороший, осудишь за то, что так жёстко Но я уже ясно вижу, идут финальные титры
Дым успокаивает больше никотина. И всё же она выбирает крепкие. Он садится в машину и забирает из её рук сигарету, делая затяжку и сразу выкидывая в окно, оставляя размокать в луже. - Тебя до дома подвезти? - ничего не остаётся, кроме стёба. - Ты права. - Блять, я отмечу этот день в календаре, - говорит она, включая дворники, - Сегодня я права, а не виновата. - Прекрати, - просит Макеев. На телефоне, установленном на кронштейне, загорается «Александр Точилин», как будто специально непереименованный, чтобы он узнал старого друга в этом контакте наверняка. Вика делает одолжение, сбрасывая вызов и не добивая его милым телефонным разговором. От мысли об их настоящих отношениях ему становится ещё хуже, но он, как и она, старается не придавать этому хотя бы сейчас большого значения. - Я хочу остаться с тобой, - он разрушает все ожидания, потому что такого от него никто не мог ожидать. Говорят, всё происходит вовремя. А всё в итоге происходит тогда, когда уже не нужно. - Но не останешься, - он в очередной раз заставляет её усмехнуться, - И я прекрасно это понимаю. А мне всё это уже неинтересно. Вика пожимает плечами, с грустью смотря на него. Есть влюблённость, есть самоуважение. Она и так слишком прогнулась под него. Пора снова ровно держать спину. Может быть, когда-нибудь он действительно разберётся в себе, в своих желаниях и примет себя без нимба над головой. Может быть, тогда она ещё будет работать в этом клубе и не влюбится в кого-то по-настоящему. И это как всегда будет далеко не сегодня. - Есть ещё сигарета? Она достаёт из бардачка машины пачку и даёт ему вместе с зажигалкой. Затем наконец-то поворачивает ключ и нажимает на газ, забирая только что зажженую сигарету из его руки. - Доедем до меня, - говорит Вика, - обратно доберёшься сам.Я перешью себя без наркоза И не ты, мне нужен воздух Тебе нужна я, никто кроме И будут фантомные боли Не держи, дальше ведь я буду как наказанье И не целуй на прощание — затянет