***
Хёнджин просыпался долго, тяжело. Он несколько раз выныривал из забытья, слышал тихие шаги и скрип половиц, шелест шёлка, запах ягод, а потом снова падал в черноту. В редкие моменты, когда сознание плавало на грани яви и сна, вспоминалось детство — тёплые мамины руки, её негромкое пение и голос отца, рассказывающего об очередной охоте. Когда-то давно, когда Хёнджин был маленьким, он заболел. Подхватил грипп от соседского мальчишки, с которым бегал во дворе и размахивал деревянными мечами. Тогда Хёнджин так же лежал в полузабытьи и в отдалении слышал, как мама ходила рядом, чувствовал, как она касалась его лба, а потом поила лечебным отваром. Он с трудом разлепил веки и, разомкнув пересохшие губы, прохрипел: — Мам? — Не совсем, — негромкий голос принадлежал вовсе не ей. Хёнджин зажмурился и застонал от тупой боли, запульсировавшей в висках. Мамы уже давно не было. Он открыл глаза, проморгался — рядом обнаружился кумихо, оглядывающий его странным ласково-цепким взглядом. Феликс с насмешливой улыбкой привалился боком к стене у изножья кровати, сложив руки на груди. Хёнджин собрался с силами и сел, красное покрывало сползло вниз, и он понял, что одежды на нём нет. Опасливо заглянув под покрывало, убедился, что совсем нет. Феликс его что, раздел? — Где вещи? — проговорил Хёнджин. Голос сипел, пришлось прочистить горло. Феликс перевёл взгляд левее. Глянув в том направлении, Хёнджин обнаружил на тумбочке сложенную стопкой одежду, рядом с букетом ромашек в вазе. Пара белых лепестков упала на лежащую сверху рубаху. Подле нашлись и сапоги, очищенные от грязи. — Выйди, оденусь. Лис изящно выгнул бровь, но послушно вышел, оставляя Хёнджина в одиночестве. Тяжёлый морок сна постепенно отступал, и хоть конечности всё равно оставались налитыми свинцом, двигаться становилось легче. Осмотрев себя, Хёнджин понял, что очистили не только его сапоги — он сам оказался вымытым, от кожи едва уловимо пахло сладковатыми травами. Что делал с ним лис, пока он спал, Хёнджин совершенно не помнил. Вздохнув, он надел холщовую рубаху, от которой тоже тянулся запах трав, и кожаные штаны. Справившись со шнуровкой на поясе, поглядел на жилет из кожи с металлическими заклёпками и широкий пояс с многочисленными кармашками и петельками. Немного подумал и не стал их надевать. Уйти прямо сейчас он всё равно бы не смог, так что просто влез в сапоги и поднялся. Комната перед глазами покачнулась, деревянные половицы резко приблизились, и Хёнджин упёрся ладонью в стену, пережидая головокружение. Когда перед глазами перестали плясать чёрные точки, зачесал рассыпавшиеся волосы. Его верёвочка, которой он завязывал пряди в хвост, куда-то пропала. Нахмурившись, Хёнджин поджал губы. Выходить из комнаты не хотелось. Здесь, в этом доме, кумихо, который заманил сюда, усыпил, а потом раздел. Кто знает, что он вообще намеревался делать дальше? Своего оружия Хёнджин не заметил, да и биться в таком состоянии всё равно что бросаться на скалу в попытках её сдвинуть. Но пересохшее горло саднило, пришлось выходить. Феликс сидел за столом в ореоле солнечных лучей, бьющих из окна позади него, и что-то растирал в ступке. В комнате сладко пахло земляникой, видимо, лис давил ягоды. Хёнджин медленно подошёл ближе и грузно осел на скрипнувший стул. Лис молча подвинул ему глиняный стакан, полный воды. — Зачем усыпил? — спросил Хёнджин, напившись. — Почему так плохо? Феликс отставил ступку и плавно склонил голову вбок. Он какое-то время молчал, и Хёнджин уже решил, что его вопросы вновь останутся без ответа, но Феликс, зашуршав шёлком ханбока, поднялся к печи и неторопливо произнёс: — Плохо потому, что тебе два раза воздействовали на разум. А усыпил, чтобы отдохнул. — И кто же воздействовал, позволь спросить, — съязвил Хёнджин, улёгшись лбом на деревянную столешницу. Он не переживал, что лис ему что-то сделает, давно бы убил, если бы действительно того хотел. — Поешь. Хёнджин поднял взгляд. Перед ним стояла миска, полная каши с крупной земляникой и голубикой. В животе заурчало. Он зачерпнул ложкой и принюхался: пахло аппетитно. — Нет там яда, — усмехнулся лис. Он перестал растирать ягоды в ступке, забрал ложку и отправил кашу в рот. По пухлым губам юрко пробежался кончик языка. — Можно есть. Хёнджин про яд и не думал. Забрав протянутую ложку, он какое-то мгновение смотрел на неё, осознавая, что не ощущает брезгливости. Каша оказалась вкусной, а ягоды сочными и свежими. Он завтракал, чувствуя скользящий по нему взгляд. Стало немного неловко. Воспоминания об обнажённом кумихо с прозрачными капельками воды на белой коже заполонили разум. Хёнджин пытался прогнать их, заедая кашей, но мерцание капель в золотистом свете на тазовых косточках вновь и вновь появлялись перед глазами. Феликс будто всё понял — он как-то странно хмыкнул, и уши Хёнджина, прикрытые длинными тёмными прядями, запекло. — Ты так и не ответил, почему заманил меня сюда, — сказал Хёнджин, проглотив остатки каши. От внезапного смущения хотелось избавиться, перевести тему, не думать о стройных ногах и крепких мышцах. Феликс посмотрел в окно. Солнечный свет упал на радужки, превращая их в искрящееся золото. — Я не заманивал, — он, снова обратив внимание на Хёнджина, хитро сощурил глаза, в которых плясали смешинки. — Я просто предложил найти меня. Ты сам пришёл. Хёнджин вздохнул и покачал головой. Он не думал обо всём с такой точки зрения, и она казалась логичной. Феликс просто оставлял следы, позволял идти за ним, а Хёнджин — следовал, пусть и с отчётливой целью. Виски снова сдавило тупой болью. Замычав, Хёнджин зажмурился и растёр их пальцами. Раздался скрип отодвигаемого стула, тихие шаги и шелест шёлка, а после звон каких-то склянок. Звуки казались отдалёнными. Пульсирующая боль красной пеленой застилала сознание. Если таковы последствия каждого вмешательства в разум, Хёнджин ни за что в жизни подобного больше не допустит. Пусть даже и случайно, как произошло в этот раз. — Выпей, — в пульсацию влился голос кумихо. — Давай, станет легче. Хёнджин заставил себя открыть глаза. Бледные пальцы Феликса с заострёнными когтями сжимали флакон, в котором плескалась розоватая жидкость. Дрожащей рукой Хёнджин забрал флакон, но новый приступ боли не позволил его откупорить, и это сделал Феликс. На вкус жидкость оказалась не похожей ни на что: сладость сменилась лёгкой кислинкой, а та — свежестью. Этот вкус Хёнджин знал прекрасно, он ввинтился в его память ещё в детстве. — Откуда это у тебя? — оторопело спросил он, глядя на Феликса широко распахнутыми глазами. Боль понемногу отступала. — Приготовил, — тепло кожи коснулось пальцев Хёнджина: Феликс осторожно вызволил пустой флакон и отправил его в корзинку на полке. Хёнджин нахмурился: — Я понял, что приготовил. Откуда рецепт? Кумихо вернулся на место, неторопливо расправил ткань ханбока и, подперев острый подбородок ладонью, проговорил: — Один человек научил. Лет шестнадцать или семнадцать назад. Людское течение времени для меня — мелочь. — Что за человек? Как выглядел? — волнение поднималось в груди, Хёнджин сжал кулак, впиваясь ногтями в кожу. Феликс медленно растянул губы в улыбке, скользя взглядом по лицу Хёнджина, будто что-то в нём выискивая. — На тебя похож. Сердце заколотилось быстрее, дыхание ускорилось. Хёнджин неотрывно смотрел на деревянную столешницу, путался в бушующем вихре мыслей, отчаянно пытаясь ухватиться хотя бы за одну. Тоска, когда-то взятая под контроль, очнулась, гадко потянула где-то глубоко внутри. — Ты знал отца, — Хёнджин не спрашивал, утверждал. Воспоминания из детства яркими картинками замелькали в сознании. Страх, что отец, пропавший на очередной охоте, больше не вернётся; печаль мамы, что ждала его каждый день; слёзы по вечерам в подушку, когда до детского разума вдруг дошло, что возможно папы нет в живых. Радость от его возвращения после нескольких месяцев, прожитых в слепом ожидании. Хёнджин на негнущихся ногах вышел на улицу, тяжело осел на ступеньки, ведущие в дом. Дышать стало чуточку легче. Свежий воздух с тонким ароматом ромашек, растущих в травяном море луга, понемногу отрезвлял. Боль в висках пропала. Отвар, рецепт которого вывел отец, действовал безотказно — как и всегда. Он готовил его, ни с кем не делясь ингредиентами, и когда-то обещал маленькому Хёнджину, что обязательно научит и его, нужно лишь подрасти. Но не успел. Только отчего-то научил этому лиса. Хёнджин невидяще уставился куда-то вдаль, туда, где верхушки деревьев будто касались голубого неба. Почему отец рассказал рецепт кумихо? Он был здесь? Может, даже в этом самом домике, стоящем в глубине странного леса. Хёнджин не знал, сколько времени он просидел на ступеньках, когда подогнанные друг к другу доски скрипнули от чужой поступи. Ромашковая вуаль разбавилась кисловато-сладкими ягодами. — Я расскажу, — Феликс спустился вниз, трава примялась под его ногами. — Но с условием. Хёнджин взглянул на него в ожидании. Феликс сорвал ромашку, повертел стебель между пальцев и вдохнул аромат. — Ты останешься здесь на месяц. Он протянул цветок Хёнджину.***
— Теперь ты водишь! Хлопнувший Хёнджина по плечу Чонин весело хохотнул, демонстрируя дырку от недавно выпавшего переднего зуба, вытер нос и пустился через двор, поднимая пыль. Хёнджин рванул за ним. Они носились, шумели, распугивали кур, что клевали рассыпанное для них зерно, звонко смеялись. Хёнджин только недавно переболел гриппом, подхваченным от Чонина, и теперь радовался, что снова может беззаботно бегать на улице. Болеть ему ничуть не понравилось: мама лечила целебными отварами, рассказывала сказки, под которые Хёнджин мог спокойно заснуть, но на поправку шёл долго. А потом вернулся папа и сделал настоящее волшебство — сладость, кислинка, свежесть — и всё стало хорошо. Хёнджин догнал Чонина у порога дома, схватил за локоть, и тот, споткнувшись, растянулся на земле. — Мальчишки, аккуратнее, — мама поставила корзинку с чистым бельём, осмотрела Чонина и покачала головой: — Ну вот, коленку поцарапал. — Да там немного, мам, — засуетился Хёнджин. — Да, немножко! — подхватил Чонин, улыбаясь. Мама строго посмотрела на них, наказала оставаться на месте и ушла в дом. Вернулась с небольшим флакончиком и чистой тканью, обработала ссадину и, потрепав ребятню по головам, отпустила. — Сильно не бегайте! — Хорошо! — звонко прокричал Хёнджин, несясь со всех ног. Он бежал через двор, хохотал, увиливал от Чонина, который пытался его поймать. Солнце ярко светило с голубого неба, к нему тянули свои бутоны белоснежные ромашки, через которые летел Хёнджин, выскочив за забор. Перед ним расстилался луг, за которым стеной стоял лес. Его маленькую темноволосую голову посетила идея — спрятаться от Чонина среди хорошо знакомых кустарников и деревьев — и Хёнджин рванул прямиком туда. Ветер свистел в ушах, щёки болели от широкой улыбки, веселье пузырилось, искрилось, рвалось изнутри. Хёнджин вбежал под сень раскидистого дуба и спрятался за стволом, шумно дыша. Чонин вот-вот его найдёт, он всегда находил — в игре в прятки ему нет равных. Осторожно выглянув, Хёнджин никого не увидел. Нахмурился, вышел и завертел головой по сторонам, но рядом никого не оказалось. — Выходи! — послышалось со стороны луга. Хёнджин всмотрелся: Чонин стоял по пояс в траве и, сложив маленькие ладошки рупором, кричал ему. — Выходи! Мама сказала, что туда нельзя! Хёнджин фыркнул. И чего бояться в этом лесу? Он побежал обратно, по пути схватил Чонина за руку и вернулся во двор. — Ты что? — недовольно засопел Чонин, когда они уселись под раскидистую вишню. — Ты что, совсем не знаешь? — Ну ты же сейчас расскажешь, — пожал плечами Хёнджин и растянулся на мягкой траве. Высоко над ним, среди зелёной листвы, краснела спелая вишня, маня глянцевыми боками. — И расскажу! — взмахнул руками Чонин. — Нельзя ходить в лес. Мне сказали тайну: в лесу живут лисы… Как же их?.. Камухо… Кума… Нет, кумихо! Они злые, они воруют людей и съедают! Хёнджин оторвал взгляд от аппетитных вишен. — Ну ты и дурак! — расхохотался он, схватившись за живот. Чонин насупился, сложил руки на груди. — Нет там никого, а если есть, то мой папа их к нам не пустит. Он же охотник! — Вот попадёшься камухо, я спасать тебя не стану, — с обидой заворчал Чонин. Хёнджин открыл глаза, сонно заморгал. Солнечный двор его дома сменился комнатой в жилище Феликса, зелёный травяной ковёр — простынями и красным покрывалом, а крона вишни — деревянным потолком. Ещё не рассвело. Из окна струился мягкий розоватый свет, в котором парили маленькие пылинки. Хёнджин смотрел на них, вспоминая сон из далёкого детства. Интересно, где сейчас Чонин? Всё так же работает в деревенском трактире или куда-то уехал? Они так давно не виделись — последний раз лет семь назад, когда Хёнджин после охоты возвращался в свой опустевший дом. Он коснулся ступнями прохладных половиц, поёжился. Сон не отпускал. Злые кумихо, ворующие людей — сказки, чтобы дети не бегали в лес, но в каждой сказке была доля истины. Хёнджин помнил, как потом спросил у отца, правда ли всё это. Отец тогда потрепал его по голове, поделился половиной своей лепёшки и рассказал, что не все кумихо злы. Хёнджин вздохнул, надел штаны с рубахой, оставляя её незаправленной, и побрёл на порог дома. Утренний свежий воздух ласково прошёлся по коже, заставляя её покрыться мурашками. Он глубоко вдохнул, прикрыл глаза. А вновь открыв, увидел то, что сначала показалось миражом. Под персиковым небом, среди ромашек и сочной зелёной травы, над которыми вился рассветный туман, изящной поступью шёл лис. Его серебряный мех мягко сиял под восходящим солнцем, а девять хвостов лёгкой волной колебались от каждого движения. Лис принюхивался к воздуху, поднимая остроносую голову, плавно шевелил ушами, прислушиваясь. Хёнджин замер, не в силах отвести взгляда от прекрасного зрелища. Кончики пальцев закололо от желания дотронуться до меха, провести по нему ладонью, ощутить мягкость. Но подойти не решался. Лис обратил на него внимание, остановился, рассматривая золотыми глазами, а после неспешно двинулся к нему. Вблизи он оказался ещё прекраснее, и Хёнджин, затаив дыхание, потянулся к лису рукой. Но тот фыркнул и отошёл назад, когда Хёнджину почти удалось коснуться. Воздух наполнился свежестью озона. — Пойдём завтракать, — с лёгкой улыбкой произнёс Феликс. Поднявшееся солнце ореолом лучей обволокло белую кожу его обнажённого тела. Хёнджин неосознанно кивнул, засмотревшись на рассыпавшиеся по плечам веснушки. Феликс прошёл мимо, оставляя аромат кисловато-сладких ягод, и Хёнджин, зажмурившись, медленно выдохнул. Завтрак проходил в тишине. За неделю, что Хёнджин пробыл здесь, это стало почти привычным, как и присутствие Феликса рядом, что оставлял его одного только на ночь. Хёнджин не знал, куда он уходил, наверное, был в волшебном мире за порталом. Кумихо не говорил, а Хёнджин и не спрашивал. Только ждал, когда же ему расскажут об отце хоть что-то. Торопить Феликса он перестал, понял, что бесполезно пытаться что-то выведать — на каждый вопрос тот лишь качал головой и говорил, что впереди у них ещё много времени. Домой Хёнджин не спешил, там всё равно никто не ждал, так что продолжал жить у Феликса, думая, почему ему поставили именно такое условие. Лис казался загадкой. Загадка сквозила в каждом его изящном движении с толикой ленцы, в каждом взгляде золотистых глаз с вытянутыми зрачками, в каждом взмахе красного шёлка ханбока. Он притягивал взгляд, им хотелось благоговейно любоваться, словно под чарами. И Хёнджин тайком любовался. Потянув мышцы, Хёнджин нахмурился. Застоялись. — Где моё оружие? — спросил он, разминая шею. Феликс отпил травяного чая и поднял на него взгляд: — В кладовой. Зачем? Хёнджин отчего-то забеспокоился и поспешил объяснить: — Потренироваться, я никуда не ухожу. Лис дёрнул уголками губ, словно сдерживал улыбку. Хёнджин не с первого раза нашёл небольшую комнатушку, где стояли деревянные ящики и лежали какие-то свёртки. Около стены он увидел большой сундук. Открыв крышку, Хёнджин нашёл свой хвандо, лезвие которого бережно обернули промасленной тканью. Тяжесть меча привычно легла в руку, и Хёнджин улыбнулся. Вновь осмотрел сундук, пытаясь найти отцовский нож, но кроме стопок полотен там ничего не было. В ящиках и на полках его тоже не оказалось. Хёнджин выбежал из кладовой, не обнаружил Феликса в доме и выскочил на улицу. — А мой нож? Сидящий на ступеньках Феликс насмешливо выгнул бровь и уточнил: — Твой? — Нож, который ты у меня забрал, — Хёнджин пальцами зачесал волосы, стараясь утихомирить нервозность, клубком свернувшуюся в груди. — Он принадлежал отцу, верни его. Феликс цепко прошёлся по нему взглядом, поднялся на ноги и приблизился. Его обыкновенно тихий голос стал неожиданно твёрдым: — Ты должен заслужить этот нож. Тогда и только тогда сможешь получить его назад. Хёнджин оторопел, глядя в глаза Феликса, в которых вдруг перестали плясать смешливые искорки. Почему он должен заслужить нож, что и так уже десять лет принадлежал ему? Спросить не успел. Феликс вернулся в дом, оставив после себя вуаль кисловато-сладких ягод и нагретого солнцем шёлка. Хёнджин негромко выругался и поспешил к лугу, на открытое место. Тренировки всегда успокаивали. В стойки, выверенные шаги, взмахи хвандо он вкладывал бушующие внутри эмоции, высвобождая. Так было после смерти отца, когда вместо отработки ударов Хёнджин изрубил манекен, из которого посыпался песок, так есть и сейчас. Клинок свистел в воздухе, сверкая лезвием на солнце, застоявшиеся мышцы вновь наливались силой, а гнев, холодными щупальцами сдавивший грудь, — отступал. Он обязательно сможет выяснить, почему Феликс отказался отдавать отцовский нож, но не так, не на эмоциях. Они к хорошему никогда не приводили, а ссориться с лисом — опасно, пусть Хёнджин его и не боялся. Но чужая мощь, которую — Хёнджин уверен — тот показал лишь на малую часть, заставляла с ним считаться. Феликс подошёл неслышно. Просто возник в поле зрения, когда Хёнджин наискось рассекал мечом пространство, кружась в притоптанной траве. — Возьми, — сказал Феликс, протягивая на раскрытой ладони красную ленту. Хёнджин опустил клинок. Грудь вздымалась от тяжёлого дыхания, пот стекал по вискам, к которым прилипли прядки. Он потянул ленту за край и, передав Феликсу меч, стянул волосы в хвост. Разгорячённую шею огладил порыв прохладного ветерка. — Я буду тренироваться с тобой, — сощурил глаза Феликс. — Обучу. — Зачем? — спросил Хёнджин и забрал меч обратно. — Разве меня нужно чему-то учить? Лис растянул губы в улыбке, неторопливо склонил голову вбок и вытащил из широкого рукава ханбока нож. Хёнджин потянулся к нему рукой, но Феликс отвёл оружие. — Сначала заслужи его. — Феликс, — терпеливо выдохнул Хёнджин. — Этот нож — мой, мне не нужно заслуживать то, что досталось мне от моего отца. Феликс с грациозной ловкостью перекинул нож в руке, поймал его пальцами за середину лезвия и указал рукояткой на Хёнджина. — Не твой. И даже не твоего отца, — усмехнулся Феликс, будто говоря с ребёнком. — Он всегда принадлежал мне. Присмотрись. Хёнджин перевёл взгляд на рукоять, совершенно не понимая, что он должен увидеть. Привычное сплетение лоз, вырезанных на тёмном дереве, среди них маленькие символы-обереги, тонкий кожаный шнурок, прикреплённый к окончанию. Хёнджин вновь начинал злиться — лис говорил загадками. Он в раздражении повёл плечами, глядя в спокойное лицо Феликса, на котором играла улыбка. — Внимательнее, Хёнджин. Он чувствовал себя дураком, несмышлёным младенцем, от которого требовали непонятно чего. А потом Хёнджин увидел. Заметил внезапно, зацепившись за лозы: все они складывались в общую картину — лисьи хвосты. Сердце забилось о рёбра. — Как? — только и вымолвил он. — Твой отец доказал, что может владеть им, и я передал нож ему. Но оружие, что делают кумихо, навсегда принадлежит кумихо, — Феликс немного помолчал, и Хёнджин ощущал его цепкий взгляд на себе. — А теперь докажи и ты. Будет обидно, если кто-то сможет забрать у тебя нож так же легко, как это сделал я. Феликс напал неожиданно. Хёнджин успел уклониться от лезвия, что пронеслось у груди с молниеносной скоростью, лишь на рефлексах. Отскочил, сделал кувырок и принял стойку, крепко удерживая меч. Феликс медленно обходил его полукругом мягкими, пружинящими шагами, не сводя золотых глаз. В его походке не чувствовалось опасности, словно лис прогуливался, но Хёнджин знал, как обманчиво это зрелище. Он бросился первым. Попытался обмануть финтом, но лис разгадал, ушёл от атаки; Хёнджин закружился в пируэте, вынуждая Феликса перейти в защиту. Удалось. Казалось, Феликс ничуть не напрягался, уклоняясь от клинка, а его дыхание не сбивалось — это отлично угадывалось в движениях и полуулыбке, что казалась одобрительной. Но внезапно он сменил траекторию, ушёл за спину — так резко и неожиданно, что Хёнджин не сразу осознал, что вспышка красного шёлка пронеслась перед глазами. А когда развернулся, стало поздно. Феликс с помощью ножа выбил хвандо и одновременно с этим впился когтями в гортань, оказываясь совсем близко. Хёнджин чувствовал его дыхание, оседающее на коже, чувствовал аромат ягод, видел золотистые искорки в радужках. По шее тоненькой струйкой покатилось что-то горячее. Но страха не было. Хёнджин куда отчётливее ощущал тепло ладони Феликса, нежели смертельную опасность его когтей. — Всего одно движение, Хёнджин… Хёнджин даже не понял, произнёс Феликс эти слова вслух, или же он считал их по шевелению пухлых губ. Они манили. Манили так, словно коснуться их всегда было одним-единственным желанием в жизни Хёнджина. Он вдыхал кисловато-сладкую вуаль, смешанную с ромашковым лугом, пропадал в золотистых искорках и совершенно не думал о когтях, что продолжали сжимать его горло. В сознании тягучей патокой разливался морок. Наваждение или желание — Хёнджин не знал, но тянулся к губам, прикосновения которых так жаждал. Тёплая ладонь пропала. Вместе с ней схлынул и морок. Феликс, с ласковой усмешкой в глазах, плавно отступил назад, улыбнулся и неспешно двинулся к дому, не произнеся ни слова. Хёнджин не заметил, как оказался в глубине луга, лежащим на спине среди травы с белоснежными ромашками, что легонько качались от слабого ветра. Просто поймал себя на том, что смотрит на летающую в небесной выси птицу. Внутри клубилось осознание — к Феликсу тянуло. Не страшной, сокрушающей силой, а мягкой волной, накатывающей на берег; очаровывающей и тёплой. Он мазнул пальцами по шее, пачкая их в капельке крови, и негромко рассмеялся.***
Феликс не появлялся несколько дней, и куда он ушёл, Хёнджин не знал. Просто проснулся утром и понял, что остался один. Поначалу делал вид, будто Феликс вот-вот вернётся, и его дни ничем не отличались от предыдущих: прогулки по лугу, тренировки, еда. И так по кругу. Но вскоре Хёнджин заскучал. От скуки он убрал в доме, и во время уборки покопался в кладовой — там нашлись книги, которые Хёнджин принялся читать, сидя на пороге. То ли просто хотел побыть на воздухе, то ли ждал появления Феликса. А когда читать надоедало, Хёнджин вновь бродил по лугу, подходя к краю леса с каждым разом всё ближе. Однажды зашёл и в него. Сочная растительность сразу сменилась увядающей, пожелтевшей, умирающей. Могильная тишина леса накрыла куполом, и Хёнджин, нахмурившись, вернулся к дому — туда, где вокруг кипела жизнь. Лес напомнил о задании, о деревенских, которые просили избавиться от кумихо. И если здесь нет второго лиса, мог ли вредить деревне именно Феликс? Он не показался способным на это, но Хёнджин не знал о мыслях, что посещали Феликса. Стоило ли так слепо доверять? Феликс пришёл спустя ещё один день. Всё такой же изящный, грациозный и поражающий своей мощью в плавных движениях. Его возвращение отдалось тёплой пульсацией у сердца и охватившей нежной радостью. Хёнджин не любил ждать в совершенном неведении: страх, что этот кто-то больше не придёт, навсегда отпечатался на подкорке. Но Феликс пришёл. Улыбнулся, поприветствовал мягким кивком головы. — Где ты был? — в волнении спросил Хёнджин, наблюдая, как он перемещается по комнате. — У кумихо тоже могут быть дела, — невозмутимо пожал плечами Феликс. Хёнджин не ответил. Закусил губу, задумался, опустив глаза в пол: мог ли он ходить к деревне? Феликс заваривал травяной чай, тихо ходил по комнате, словно никуда не отлучался, а Хёнджин всё продолжал ворошить подозрения. Поставив две глиняных чашки, Феликс позвал его за стол. Хёнджин смаковал вкус чая, украдкой поглядывая на расслабленное лицо лиса: он выглядел спокойным, чуть отстранённым и погружённым в свои мысли. Как и всегда. Ничто не указывало на то, что Феликс мог быть на охоте. — Прогуляемся? — Хёнджин поставил пустую чашку и склонил голову. Лис улыбнулся, оглядел его из-под полуопущенных век и произнёс: — Твоя одежда поизносилась. Переоденься. Хёнджин разомкнул губы, хотел сказать, что другой одежды у него здесь нет, но Феликс уже шёл в другую комнату. Вернулся оттуда со стопкой вещей и молча отдал её Хёнджину. Он спорить не стал: принял и, уйдя в спальню, развернул предложенное — ханбок из чёрного шёлка, расшитый красными и золотыми нитями по краям. Такой одежды он никогда не имел. Казалось странным надевать этот наряд, донельзя непривычный, но Хёнджин скинул рубашку со штанами и, путаясь в рукавах, облачился в ханбок. Зеркала в доме у лиса не было, так что как он теперь выглядел — не знал. Но когда вышел к Феликсу, в глазах которого что-то сверкнуло, Хёнджин догадался, что, наверное, всё не так плохо. — Тебе идёт, — вполголоса проговорил Феликс, поправляя на нём широкий чёрный пояс. Они шли по лугу неспешно. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в мягкие розовые цвета с сиреневыми оттенками. Птичьи трели разносились переливчатой песней, трава, будто речная волна, колыхалась от ветра, а Хёнджин и Феликс молчали. Хёнджин хотел узнать о многом, но не мог понять, за что ухватиться первым. Он задумчиво смотрел, как струился чёрный шёлк его ханбока от каждого шага. Феликс нарушил молчание первым, точно почувствовал его метания: — Спрашивай. Он шёл, заложив руки за прямую спину и глядя вдаль. Хёнджин отвёл от него взгляд, посмотрел на кромку леса и, прочистив горло, произнёс: — Лес отличается от твоего луга. Иллюзия? Феликс одобрительно хмыкнул: — Иллюзия. Догадаешься, на чём? Хёнджин осмотрелся. Луг казался ему нереальным, словно созданным чьей-то рукой: сочная трава, хрупкие белые ромашки, пчёлы, вьющиеся над ними. Но и лес… Разве мог он быть увядающим в конце лета? Разве мог он быть наполненным могильной тишиной и зеленоватыми огнями? — На лесе? — предположил он. — Верно, — на губах Феликса промелькнула мимолётная улыбка. — Я держу её уже давно. — Зачем? Феликс немного помолчал. Склонился, чтобы сорвать травинку, словно немного погрустнев. — Очень много лет назад люди почитали кумихо, — наконец заговорил он, сжимая в пальцах стебелёк. — Но время шло, нас начали бояться, и жить мирно уже не получалось. Раньше я помогал людям, а теперь прячусь от них. Эта иллюзия их отпугивает. Хёнджин остановился в удивлении, глядя на Феликса. Феликс… боялся? — Но… Ты же сильный. Уж я-то убедился. Феликс тихо рассмеялся и покачал головой: — Тогда мне пришлось бы защищаться. А я не хочу вредить людям. Хёнджин свёл брови, закусил губу, лихорадочно гоняя мысли. Что-то не сходилось. В словах Феликса он не чувствовал лжи, ни единого оттенка — он точно был искренен. Но… — Я пришёл в лес, потому что у меня было задание, — от порыва ветра на глаза упала тёмная прядь, выбившаяся из хвоста, и Хёнджин заправил её за ухо. — На деревенского напал кумихо и ранил. Других лис, кроме тебя, я здесь не видел. Феликс выгнул бровь. В его взгляде светилось непонимание, что за мгновение сменилось весельем. Он коротко хохотнул и, отбросив стебель травы через плечо, улыбнулся: — А, это тот щербатый дурачок? — Хёнджин, нахмурившись, кивнул, и Феликс вновь рассмеялся. Звонко, во весь голос. Хёнджин впервые слышал его весёлый смех, задорный, заразительный. Феликс поправил взметнувшуюся прядь волос и продолжил: — Он меня видел, когда на него напал мелкий токкэби. Не удивляйся так, я немного присматриваю за той деревней, и в тот раз появился, когда токкэби впился ему зубами в ногу. Ох, и орал же этот дурачок… — Феликс взглянул в сторону, где за лесом стояла деревня. — Токкэби я прогнал, он больше не вернётся. Но дурачок увидел меня в образе лиса и опять разорался. Наверное, рассказал всем, что на него напал кумихо. Хёнджин шумно выдохнул, потёр лоб ладонью. В груди разлилось облегчение — это не Феликс, он ни на кого не нападал. Чувство пропадающей тяжести, которую он осознал только сейчас, не удивляло: Хёнджин совсем не хотел быть с Феликсом врагами. И вовсе не от страха или нежелания собственной смерти от лисьих когтей. Солнце скатилось к горизонту, краешек диска коснулся далёкой линии, отбрасывая на сиреневое небо оранжевые лучи. Хёнджин глянул на Феликса. Глаза его сверкали жидким золотом, белая кожа, на которую мягко ложились тёплые отблески заката, казалась бархатной, а россыпь веснушек сияла звёздами, что понемногу загорались на небе. Феликс подставлял лицо ласковому свету, размеренно вдыхая. Хёнджин, замерев, не мог оторвать взгляда от очаровывающего зрелища. — Пойдём к дому, — произнёс Феликс. — Темнеет. Моргнув, Хёнджин запоздало кивнул, и они вновь неторопливо двинулись сквозь траву и белоснежные ромашки. — Феликс, — задумчиво позвал Хёнджин. — Ты сказал, что люди начали бояться кумихо. Отец мне рассказывал, что есть добрые лисы и есть те, кто на людей нападает. Но раньше такого не было? — Нет, — на лице Феликса скользнула тень, словно он погрузился в воспоминания. Через какое-то мгновение он заговорил снова, и голос его звучал чуть отстранённо: — Мир менялся, менялась и магия. Некоторые молодые лисы сходили с ума, обычно те, у которых меньше трёх хвостов. Они и нападали. Хёнджин вспомнил, как бился именно с такой лисицей — с тремя хвостами. Вспомнил и глаза, наполненные первобытной яростью, затуманенные, злые, без тени сознания; ужасный оскал с острыми клыками и жуткий крик, когда Хёнджин пронзил лисье сердце мечом. В крике сквозил отнюдь не страх, а скорее сожаление, что не удалось вспороть Хёнджину живот. Теперь всё вставало на свои места. Он действительно ничего не слышал о нападениях лис, у которых хвостов было больше. Видимо, их разум крепче. Они вошли в дом в тишине. Поужинали, изредка переговариваясь о несущественном, а после Хёнджин сел читать под светом свечи. Феликс подготавливал травы для своих настоек, не отвлекая. Молчание не ощущалось гнетущим или неловким, оно казалось уютным, будто всё понятно без слов: поставленная возле Хёнджина чашка означала «я позаботился и сделал тебе чай», улыбка Хёнджина означала благодарность, а ответный плавный кивок Феликса означал, что благодарность он принимал и был рад, что чай Хёнджину понравился. Этой ночью Феликс не ушёл. Хёнджин слышал его тихие шаги и шелест шёлка, пока засыпал. А когда уже витал между сном и реальностью, отдалённо ощутил, что кровать рядом с ним прогнулась; фантомный аромат кисловато-сладких ягод окутал, а щеки невесомо коснулись тёплые пальцы.***
Время шло, приближался конец месяца, оговорённого лисом. Хёнджин ощущал странную тоску, тоненько колющую в грудину, и глушил это чувство в тренировках, к которым всё чаще присоединялся Феликс. Он помогал улучшить навыки, подсказывал, как эффективнее использовать приёмы и показывал незнакомые Хёнджину удары мечом. Хёнджин схватывал всё налету. Сказывался опыт, а ещё рвение наконец-то вернуть себе отцовский нож. Но тренировки шли, а Феликс всё так же певуче произносил железное: «Нет», и Хёнджин, сцепив зубы, дальше старался изо всех сил. Когда ему впервые удалось задеть Феликса, тот одобрительно улыбнулся. Воодушевление немного приглушило тоску. Но одним вечером, когда Хёнджин понял, что осталась всего неделя, она нахлынула с новой силой. Виду он старался не подавать, но Феликс бросал на него внимательные взгляды и, кажется, всё понимал, только ничего не говорил. — Феликс, — тихо проговорил Хёнджин, глядя на пламя догорающей свечи. — Что будет, когда этот месяц закончится? Феликс ответил не сразу. Хмыкнул еле слышно, видимо думая, что Хёнджин не заметит, разгладил ткань ханбока и произнёс: — А чего ты хочешь? — Не знаю, — выдохнул Хёнджин. Немного помолчав, добавил: — Почему ты попросил остаться? — Я живу один, — мягко пожал плечами Феликс, — и мне тоже может не хватать общения. Я увидел у тебя свой нож, понял, кто ты, и решил, что твой отец не мог воспитать плохого человека, — он опустил подбородок на переплетённые пальцы и, улыбнувшись одними уголками губ, произнёс: — И не забывай, что нож нужно заслужить. Хёнджин с грустью усмехнулся. Он запутался в собственных мыслях, желаниях и попытках понять, что делать дальше. Он — охотник. Феликс — кумихо. Хёнджина учили убивать чудовищ, расправляться с ними, чтобы те не досаждали людям. Но чудовища — как говорил отец — не всегда чудовищны. Есть и те, кто людям помогает, — разумные, мыслящие и не желающие зла. Отец как-то сказал, сидя на пороге дома и глядя в тёмное небо с мерцающими звёздами, что некоторые чудовища человечнее многих людей. Он тогда недавно вернулся, после отсутствия длиной в несколько месяцев — изменившийся. Едва уловимо и, скорее внутренне, нежели внешне: спину пересекал страшный рваный шрам, но выражение глаз стало другим. Тогда маленький Хёнджин не понял, что именно изменилось, но взрослый Хёнджин ясно осознавал, что тогда отцовский взгляд стал мудрее, глубже. Словно что-то повлияло на него, и причиной тому был вовсе не шрам. — Феликс, — вновь позвал Хёнджин. Свеча почти прогорела, пламя дрожало, воск, лужицей растёкшийся в маленькой плоской чашке, поблёскивал от маленького огня на фитиле. — М? — Как мой отец попал к тебе? Феликс задумался, плавно перебирая пальцами. Он медленно моргал, в расширенных от полутьмы зрачках плясало отражение пламени. — Он сам вышел на мою поляну, — негромкий голос прошелестел в уютной комнате. — Прошёл раненый через лес с иллюзией и оказался здесь полуживой. Я тогда как раз возвращался домой, вот ведь совпало, — Феликс задумчиво усмехнулся. — Я его лечил, тяжело было, но всё получилось. Ты, наверное, знаешь, кто его ранил? — Хёнджин кивнул: отец рассказал ему про гоблина. — Тогда он всё спешил домой, говорил, что ждут жена и сын, но я не отпускал: он был слаб и не пережил бы очередного нападения. Потом, когда окреп, мы начали выходить на луг, тренироваться. Твой отец показал себя прекрасно, но заслужил мой нож не только силой, ещё — благими помыслами. В благодарность он научил меня готовить тот самый отвар. Это хорошая плата. Скажи, твой отец ещё жив? Наверное нет, если нож оказался у тебя. Хёнджин взглянул в слабо освещённый потолок. Больно прикусил губу, хрустнул пальцем. — Нет. Погиб десять лет назад, мне тогда только-только исполнилось семнадцать. Его убил вонгви. — Отомстил? Хёнджин снова кивнул. Озлобленный, мстительный дух, убивший отца, стал его первой серьёзной целью. Он сделал всё, чтобы добраться до него и выйти из схватки живым: несколько лет оттачивал навыки, спрашивал у других охотников, знавших отца, как справиться с вонгви; возвращался в пустой дом на одеревенелых, гудящих от нагрузки ногах; спал и видел, как убивает чудовище, посмевшее отобрать у него отца. В памяти всплыл жуткий замогильный вопль призрака, когда Хёнджину с великим трудом удалось загнать его в ловушку, и скрежет проклятий, которыми тот осыпал, рассеиваясь. Месть принесла лишь лёгкое удовлетворение. Хёнджин думал, что отомстив, на его душе наступит покой, но вместо этого — пустота. Отец отомщён, но его самого не вернуть. — И ты решил продолжить его дело? — лицо Феликса постепенно скрывалось в темноте, лишь холодный свет луны, падающий из окна неровным пятном, касался его щеки. Свеча в последний раз дрогнула огоньком и погасла. — Да. Я ведь больше ничего и не умею, — Хёнджин и сам не понимал, сожалел он о такой судьбе или нет. — Но мне хочется, чтобы монстров, которые убивают людей, стало меньше. Феликс издал довольный смешок. — Тогда завтра мы продолжим тренировки. Клинок хвандо сверкал на солнце, давно перевалившем зенит. Вспышки красного шёлка ханбока мелькали, перемежались отблеском чёрной ткани; аромат кисловато-сладких ягод то ускользал, то вновь окутывал. Движения Феликса, текучие словно вода, но опасные, как лезвие бритвы, настигали раз за разом, и Хёнджин всё больше уходил в оборону. Он следил за взмахами точёных кистей с острыми когтями, смотрел на шаги, пытался прочитать по прищуру глаз, но точно предугадать, что сделает Феликс в следующее мгновение, удавалось с трудом. Хёнджин мог лишь защищаться. Но он за всё время привык к манере боя лиса, так что понимал, что грубой силой ему не одержать верх. Он дождался, когда Феликс шагнёт вбок, уходя из-под обычного удара, и резко сменил направление меча. Хвандо звонко свистнул в воздухе по дуге, лезвие замерло в сантиметре от шеи Феликса. — Не ожидал, — протянул Феликс, покосившись на серебристую сталь клинка, по которой плясали лучи уходящего к закату солнца. Хёнджин не сдержал довольной улыбки. Отняв меч, расхохотался, осел на траву, а после лёг, раскинув руки, гудящие от напряжения, и позволил себе расслабиться. Грудь тяжело вздымалась, по вискам катились капельки пота, а он смотрел в сиреневое небо и не мог поверить — удалось. — Как ты додумался? — небо заслонилось лицом Феликса. Он растянул губы в улыбке, не такой как раньше: она была широкой, так что обнажились клыки, которых Хёнджин не видел с первой встречи, искрилась радостью, а вокруг глаз собралась сеточка морщинок. — Хитрость можно победить только хитростью, — Хёнджин поднял вверх указательный палец, а потом вновь рассмеялся, когда Феликс, фыркнув, покачал головой. Удовлетворение струилось по венам, растекалось по натруженным мышцам, плыло в разуме. Тёплый ветер с лаской проходился по разгорячённой коже, ромашки источали тонкий аромат, покачиваясь, слышались вечерние трели птиц и шумное дыхание Феликса, стоящего над ним. Он явно о чём-то думал. Золотистые радужки в прищуренных глазах переливались, внимательный взгляд скользил по Хёнджину, и от него становилось немного неловко. Но радость от первой победы не давала взять неловкости верх. Хёнджин глядел на него в ответ и улыбался, пока сердце, начавшее успокаиваться после боя, вновь начинало биться быстрее. — Молодец. Одно слово — такое простое — тёплой пульсацией отдалось внутри. Похвала оказалась внезапной: Хёнджин не думал, что Феликс однажды это скажет, и оттого застыл. Вдох застрял в глотке, пока он неверяще смотрел в смеющееся лицо. Кажется, он добился того, чего так хотел. Они вернулись в дом, когда пурпурно-золотистое мерцание заката, недавно висевшее над лесом, погасло. Хёнджин ощущал приятную усталость. Ужин показался ещё вкуснее, чем обычно: он съел миску риса, и теперь с наслаждением запивал сладкую лепёшку травяным чаем, в который лис на этот раз добавил сушёной земляники. Феликс отставил свою чашку, поднялся, прошелестев шёлком, и куда-то отошёл. Вернулся с ножом в руке и мелодично произнёс: — Он твой, — протягивая, рукоятью вперёд. Хёнджин громко проглотил чай и в оторопи взглянул на нож. Пальцы предательски задрожали. Переведя взгляд на лиса, он убедился, что тот не лукавил: лицо оставалось серьёзным, пусть и с долей привычной смешливости в глазах. Хёнджин с трепетом коснулся рукояти с вырезанными завитками лоз. — Спасибо, — выдохнул он. — Ты честно заслужил его, — изящно пожал плечами Феликс. — Доказал, что теперь так просто его не отберут, и помыслы твои чисты. Нож ощущался в ладони приятной родной тяжестью. Такой же, какой он помнил её, когда впервые взял это оружие в руки десять лет назад. Отец после себя оставил немного. Дом на окраине деревни, где они жили всей семьёй, кое-какие сбережения, и нож, что Хёнджин забрал после его смерти. Хвандо ему выдали в гильдии охотников: отцовский клинок сломался в битве с вонгви. Нож Хёнджин всегда держал при себе, как память, и редко пускал в дело, только в крайней необходимости. Боялся, что с ним может что-то случиться, и та самая память, невесомая, но крайне важная, растворится, исчезнет вместе с ножом. Словно он — последняя ниточка, связывающая его с отцом. Скрипнула половица, и Хёнджин оглянулся. Феликс подошёл к спуску в подвал, с тихим скрипом открыл дверцу, и, шагнув на ступеньку, задержал тёплый золотистый взгляд на Хёнджине. Не произнеся ни слова, он скрылся в подвале. Дверца осталась открытой. Хёнджин не спускал с неё глаз, покусывая губу, решаясь. Он ведь правильно понял? Его тянуло последовать за Феликсом, тянуло оказаться рядом в том волшебном мире, который видел лишь единожды. Тянуло вновь взглянуть на неповторимую красоту, хотя бы на расстоянии. И, кажется, ему позволяли. Словно в наваждении, Хёнджин шагнул к ступенькам, ведущим вниз, а после — мягкое объятие портала. Волшебный мир ничуть не изменился. Хёнджин глубоко вдохнул аромат цветов, осторожно двигаясь по выстланной камнями тропе — туда, где слышался слабый плеск. Он поднялся к купели с прозрачной водой, на глади которой переливался свет от множества магических сфер под потолком. Феликс был там, погружённый по грудь. Его белая кожа, покрытая капельками, мерцала, а серебро волос гладкой волной укрывало плечи. Затаив дыхание, Хёнджин остановился у купели. Незнакомая робость покалывала кончики пальцев, но смотреть на Феликса, такого завораживающе прекрасного, он не переставал. Просто не мог. Феликс мягко улыбнулся, будто всё понимая. Плавным движением кивнул на место возле себя, и Хёнджин, сглотнув, непослушными пальцами развязал пояс ханбока. Прошелестев, чёрный шёлк упал под ноги. Быть нагим перед Феликсом немного смущало: тот без стеснения с любопытством оглядывал его тело, на котором кое-где белели шрамы. Хёнджин ступил в тёплую кристальную воду. Приблизился неторопливо и сел, пока сердце стучало о рёбра и рвалось наружу. Кисловато-сладкая вуаль ягод окутала, растеклась в сознании, дурманя. Он смотрел в золотые искры глаз, скользил взглядом по серебристым волосам, по щекам с созвездиями веснушек, по пухлым губам, на которых играла лёгкая улыбка. — Ты меня околдовал? — прошептал Хёнджин. Феликс чуть склонил голову и произнёс с ласковой смешинкой: — Думаешь, мне нужна магия, чтобы околдовать тебя? — подушечки его пальцев невесомым теплом коснулись щеки. — Я же всё вижу. Хёнджин хотел дотронуться в ответ, ощутить гладкость его кожи, но не решился. Феликс же столько раз уворачивался, не давался. Феликс аккуратно развернул его спиной к себе, неспешно провёл ладонями по лопаткам, спустился к пояснице под водой, а потом вновь вернулся к плечам, мягко массируя. Хёнджин неосознанно выпрямился, подставляясь, прикрыл глаза и медленно выдохнул. Незамысловатые движения Феликса вызывали мурашки. Он почувствовал, как пальцы вплелись в его волосы — лента ослабла, и пряди упали, прикрывая шею. Феликс что-то пробормотал, Хёнджин не смог разобрать слов, теряясь в своих ощущениях. Плеча коснулись губы, и по телу пробежала дрожь. Невесомые поцелуи обжигали спину, перемежались поглаживаниями, на влажную кожу оседало горячее дыхание. Хёнджин не выдержал. Вновь повернулся к Феликсу, сталкиваясь с его пронзительным взглядом. Золото радужек стало будто ярче. Хёнджин потянулся рукой в желании провести по бархатной щеке, осёкся на полпути, испугался, что его вновь оттолкнут, но Феликс, кротко улыбнувшись, сам прильнул к его ладони. — Ты словно ненастоящий, — осевшим голосом произнёс Хёнджин, глядя зачарованно. — Волшебный. Феликс тихо усмехнулся, медленно моргнул, немного приблизился. Хёнджин подался навстречу, слегка коснувшись кончиком носа его, огладил большим пальцем нежную кожу и трепетно прильнул к пухлым губам. Внутри потянуло, нахлынуло, перевернулось. Феликс ответил на поцелуй. Невесомо проводя костяшками по изящным ключицам, Хёнджин осторожно сминал мягкость губ, чувствовал, как Феликс чуть прикусывает тонкую кожу, и плыл, словно в облаках. Держась за его плечи, Феликс, не размыкая поцелуя, перекинул ногу и сел на бёдра, скрытые водой. Прижался ближе, так, что Хёнджин не сдержал короткого тихого стона, ощущая Феликса всем телом. Он провёл ладонями по его ногам, легонько сжал талию, поднялся выше, цепляя сосок, и зарылся в шелковистые волосы, удерживая за затылок. Феликс вздрогнул, качнулся, вызывая горячую волну в низу живота. Поцелуй стал настойчивее, нетерпеливее. Хёнджин ощутил остроту клыков, случайно затрагивая их языком, но это казалось приятным. Феликс отстранился, тяжело дыша. Глаза, в которых вытянутые зрачки расширились, заволокло туманом, в котором явственно читалось наслаждение. Вода всплеснулась, когда он поднялся, и Хёнджин восхищённо выдохнул, скользя взглядом по его изящному, но сильному телу, влажно поблёскивающему под сферами. Феликс дотянулся до небольшой корзинки, стоящей на полке, и вынул флакон, наполненный густой желтоватой жидкостью. — Я хочу, чтобы ты вошёл в меня, — от его негромкого голоса перехватило дыхание. Хёнджин, встав с места, забрал протянутую бутылочку и сглотнул при виде изгиба спины Феликса, оперевшегося на бортик купели. Жидкость пахнула сладостью, густо растекаясь по пальцам. Очертив позвоночник дорожкой поцелуев, Хёнджин навис над Феликсом, аккуратно вводя палец. Он старался не торопиться, внимательно слушал тихие постанывания, едва касался губами шеи; подготавливал. Он вошёл медленно. Стиснув зубы, обхватил тонкую талию, замер, привыкая к сводящему с ума ощущению узости. Феликс уронил голову, и водопад серебристых волос коснулся бортика. По его телу пронёсся ощутимый трепет. Он двинулся назад, и Хёнджин, сквозь густое марево в сознании, понял намёк. Феликс восхитителен. Стройный, гибкий, как лоза, грациозный в своей хрупкости; сильный и завораживающий мощью. Хёнджин влюблённо оглаживал крепкие мышцы, выделяющиеся на его спине, шептал что-то бессвязное, не в силах отвести глаз от маленьких капель воды на ладных плечах, лопатках, пояснице, что переливались при каждом движении. Коротко толкался, тягуче и неспешно. Хотелось, чтобы Феликс так же утопал в наслаждении, как и он, чтобы растворялся в воздушной эйфории, стремился к нему. Феликс выгнулся сильнее. Хёнджин, обняв его за плечи и талию, притянул к себе, через пульсацию в ушах донёсся сладкий стон и плеск воды. — Хорошо, как же хорошо, — бормотал Феликс, откинув голову. Хёнджин прильнул губами к шее, вдыхая аромат кисловато-сладких ягод. Он поглощал, заставлял молнии удовольствия взрываться внутри метеорами. Феликс завёл руку назад и сжал волосы Хёнджина у корней, прогнулся немыслимой дугой, застонал, задрожал. Ягоды разбавились свежестью озона, и перед глазами в воздухе заплясали разноцветные искорки. Руку окропило что-то горячее. Хёнджина затянуло в топкую пелену, сияющую золотом и серебром. Вокруг всё качнулось, и он стиснул Феликса, прижал крепче, пока сам горел бушующим лесным пожаром. Чуть запоздало догадался, вышел из податливого тела, отдалённо ощущая пальцы на своём бедре. Вода укрыла тёплым одеялом, когда Хёнджина перестали держать ослабевшие ноги, и он грузно осел в купель. Феликс прижался сбоку, молча обняв. Хёнджин выводил узоры на его коже, выдыхая через приоткрытые губы и лениво водя взглядом по висящим под потолком сферам. Казалось, теперь он чувствует Феликса иначе, словно на другом, до этого не доступном уровне: тоньше, острее, осязаемее. Будто мог понять, какие мысли завладели его разумом. Он улыбнулся, уложив щёку на макушку разомлевшего Феликса. — Ты в порядке? — шепнул Хёнджин. — Всё продолжаешь засыпать меня вопросами, — беззлобно проворчал Феликс, скользнув ладонью по его животу, но всё же ответил: — Да. — Невыносимый лис, — из груди вырвался смешок, за который в его бок тут же впились когти: не опасно, мягко, но ощутимо. Хёнджин аккуратно отстранил их от себя, переплёл пальцы. Феликс чуть завозился, выпрямился. Взялся за подбородок Хёнджина, поворачивая его лицом к себе: — Ты спрашивал, что будет, когда месяц закончится, — Хёнджин кивнул. Феликс склонил голову, прищурил глаза: — Расскажу тебе тайну. Я тогда уходил, чтобы побыть одному, подумать. О тебе. Мой интерес к тебе, как к сыну знакомого мне хорошего человека, изменился, даже немного напугал, а я уже не в том возрасте, чтобы чего-то бояться. И я… — он на мгновение замолчал, видимо, подбирая слова. — Ты можешь вовсе никуда не уходить. Если хочешь, — его глаза сверкнули хитростью, игривостью. Изогнув губы, Феликс добавил: — Хотя я уверен, что хочешь. Сердце пропустило удар. Потом забилось с удвоенной силой, и Хёнджин, коротко выдохнув, поражённо моргнул, увязнув в жидком золоте радужек. Хотел ли он? Точно Хёнджин знал лишь одно: к Феликсу тянуло страшной неосязаемой силой, хрупкой, будто стебель ромашки, растущей среди сочной травы. Хёнджин очертил подушечкой большого пальца мягкие губы и произнёс: — Всё-таки околдовал.