Страх

Сенку всегда держал ситуацию под контролем. С самого первого мгновения заточения в беспросветной мгле он оставался в сознании, чтобы считать. Бесконечно долго считать нескончаемые секунды. Ведь кто, если не он? Он единственный, кто может заново отстроить цивилизацию. Он единственный, кто может разгадать загадку окаменения. Он единственный, кто может спасти все семь миллиардов человек без исключений. Он, он и снова он. Если задуматься на один короткий миг, это ощущение громадной ответственности перед каждой душонкой давило сильнее давления на дне Марианской впадины, стискивало тонкие плечи хлеще самого тяжелого груза. Но Сенку не думал ни о чем лишнем, и свыкнуться с этой ношей оказалось удивительно легко. Он просто знал, что если из этого положения есть хоть какой-нибудь выход, наука ни за что не подведет на пути к нему. Бежать от своей судьбы, параллельно обрекая все человечество на неминуемую гибель, было нелогично, только и всего. Сенку же логичен до мозга костей. Одной его логике удалось совершить самое настоящее чудо – побороть человеческую распыленность. Он не знал слова "невозможно", он не предавался тревогам и сомнениям, что и позволяло ему неумолимо двигаться вперед все три тысячи семьсот лет и одерживать одну победу за другой. Однако спустя какое-то время Ишигами начал осознавать, что все-таки он не лишен всего человеческого, и даже в душе такого, как он, коварным полумраком клубился иррациональный страх. Страх отпускать контроль. Он – последняя надежда этого мира. В моменты, когда ученого внезапно подкашивали болезнь или ранение, понимание того, что вся система вот-вот, и надломится без своего главного исполнителя и командира, безумной болью гудело в висках. Всю логику напрочь сдувало, как ветром, и разум застилало непроглядным страхом – все полетит к чертям, стоит лишь чуть ослабить хватку. Сенку не ослаблял. Ни разу с того момента, как впервые обратился в каменную статую, держа в руке энергетик. Ни разу не отвлекался от планов, как минимум в собственных мыслях, ни разу не позволял себе провалиться в бессознательное состояние, когда возможности все контролировать попросту не было бы. Хроническая усталость, как следствие, никого не удивляла, зато дарила такое желанное спокойствие. Пока держишь каждую ниточку в своих руках, волноваться не о чем. Только, кажется, у кого-то совершенно иные планы. Сенку в наглую перетягивает инициативу и усаживается на чужие бедра сверху. Цукаса без вопросов идет ему навстречу, сразу пристраивая ладони на коленях ученого. – Ах, пиздец, ну сколько уже можно... – страдальчески стонет Ишигами, после чего исступленно склоняется вперед, чтобы грубо впиться в губы возлюбленного, руками уже ныряя куда-то вниз. Он терпеть не может нежный секс. В предпочтениях всегда исключительно пожестче и побыстрее – мать-наука, знаете ли, не ждет. Он ненавидит отвлекаться от своей работы, и даже в случаях, когда сам начинает захлебываться возбуждением, торопится закончить все как можно скорее. Он ненавидит предаваться эмоциям и каким-либо прелюдиям, секс для него всегда был не более, чем бесчувственной долбежкой с целью получения разрядки, простой потребностью, вроде того же питания, что ни разу не подразумевает возможность выключить мозг и расслабиться, нет. Нужно держать контроль. Но с Цукасой так ни в какую не выходит. Цукаса все равно диктует свои правила, хватает чужие шаловливые руки, скидывает с себя ученого, выбивая из его груди трепетный вдох неожиданности и полной обезоруженности, оперативно переворачивается, и Сенку оказывается вжат в кровать без каких-либо путей отступления. – Не спеши, – бархатисто шепчет Цукаса, и в голосе его, несмотря на безграничную нежность, проскальзывает эта звериная, повелительно-рычащая нотка, от которой у Ишигами сердце пропускает пару ударов. Он рад бы подчиниться, но исполнение этой просьбы для него сродни самоубийству. Шишио припадает горячими губами к шее научника, усыпает мягкую кожу тонной неспешных поцелуев, пока руками блуждает по его бедрам. Черт возьми, что же это такое?.. Для Сенку это далеко не первое занятие сексом, только вот подобное он ощущает, честно, впервые. Слишком ярко, слишком горячо. Слишком чувственно. Чаще им просто напросто пользовались, никто прежде не целовал так сладко, никто не прикасался так нежно. Он чувствует, словно все его тело превратилось в одну большую эрогенную зону, и от этого до одури хорошо. Но вместе с этим просто немыслимо страшно. Уже стало ясно, что Цукаса намеренно пытается погрузить его в океан ощущений как можно глубже, чтобы позволить хотя бы немного расслабиться, дать передышку, что действительно, кажется, была просто необходима организму Ишигами за тысячелетия упорного труда. Он понимал это и сам, поначалу собирался предпринять что-то самостоятельно, однако оказался совершенно бессилен перед лицом простого животного страха, сковывающего по рукам и ногам покрепче самых крепких каменных оков. Поцелуи спускаются ниже, пылающей россыпью ложатся на оголенные ключицы, а Сенку, не выдержав и минуты ласк, уже окончательно задыхается. Тонкая нить границы безумного наслаждения и безумного страха натягивается все сильнее, норовя вскоре попросту разорваться – тогда всему придет конец. Ученый ни за что не хочет улететь в бессознанку, потому что это именно то самое состояние, когда он целиком и полностью беззащитен и беззащитны все его труды, а Цукаса, наоборот, лишь этого и добивается. – Не надо, – уже практически хнычет Сенку, сбито дыша и цепляясь за чужие руки. Однако Шишио остается непоколебим. Он более чем уверен в том, что именно делает. С ледяным спокойствием, но пылающим огнем в глазах он продолжает хозяйничать с хрупким телом научника, пока тот чувствует, что уже готов сойти с ума от спектра ощущений. Цукаса спускается к его груди, облизывает розовые бусины сосков и когда пытается на пробу нежно прикусить зубами, Сенку понимает – край. Секунда, и он вырывается из хватки брюнета, оцарапав ему руку. Шишио ни в коем случае не держит его насильно, даже удивленным не выглядит, глядя на то, как Ишигами с трясущимися плечами забивается в угол на противоположной стороне кровати. – Ха, пиздец... – нервно усмехается Сенку, рвано хватая воздух в безуспешных стараниях восстановить дыхание. Голова идет кругом, сердце колотится как бешеное, а в мозгу без умолку тарабанит самый красный код из всех возможных. Спасение ученый находит, вжавшись спиной в холодную стену. Как же сильно он, блять, ненавидит подобные моменты... Цукаса, на удивление, относится к этому спокойно и терпеливо, будто бы точно знает, что ему необходимо делать, хотя в таком состоянии наблюдает любимого впервые. Научник бросает беглый взгляд на него и выдыхает чуть более спокойно, видя, как он, приняв положение сидя, с проницательнейшим видом ждет. Как хорошо, что они понимают друг друга просто прекрасно, пусть в прошлом и вынуждены были воевать. Практически камень падает с души, когда Ишигами осознает, что ему не придется объясняться за весь этот цирк. – Я не могу, – в конце концов хрипло заявляет Сенку, более менее успокоившись. Отказаться от контроля и вправду выше его сил. – Страшно? – выждав мгновение, тихо уточняет Цукаса. – Очень. Чуть нахмурив брови, Шишио протягивает ему свою руку. Он не хочет давить очередной близостью, если ученый еще не успел до конца отойти, но тот охотно прикасается к его руке, и их пальцы тут же сплетаются. – Я тоже боялся. Ишигами негромко фыркает, пряча лицо в изгибе локтя, и Цукаса принимает это за разрешение продолжать. – Сенку, страх – это нормально, – мягко шепчет он, поглаживая большим пальцем ладонь научника. – Каждый чего-то боится, и это естественно. Страх не пытается тебе навредить. Он всего-лишь оберегает. Сенку недоверчиво на него глядит, будто бы робкий зверек. Такое сравнение заставляет Шишио невольно улыбнуться. – Думаю, я ощущал нечто подобное, возглавляя Империю Силы. Снизь я бдительность хоть раз, кто-то вроде Хьеги обязательно бы этим воспользовался. Поэтому я благодарен своим, казалось бы, беспочвенным опасениям. Страх может быть полезен. Но нельзя жить одним только страхом. Цукаса осторожно протягивает вперед и вторую руку, невесомо прикасается ей к чужой кисти и, не наблюдая протеста, уже смелее заключает ее в теплую хватку обеих своих ладоней. Ишигами хмурит брови, но слушает. – Ты заслуживаешь маленькой передышки. Больше, чем заслуживает кто-либо другой. Сейчас ситуация совершенно иная. Даже Хьега на нашей стороне. Теперь бояться нечего. Если что-то и произойдет, неужели тебе не на кого положиться? Сенку, ты и так делаешь больше, чем достаточно. Ты можешь довериться мне. Сенку сомневается. Он прикусывает губу, нервно взвешивая все за и против, пока Шишио вдруг отпускает его ладонь. Выровнявшись, он увеличивает дистанцию между ними до прежней, чтобы не быть слишком навязчивым и оставить право выбора за одним только ученым, делает вдох и произносит тихо, словно делится чем-то невероятно сокровенным: – Разве я не давал обещания, что буду тебя защищать? Тишина обволакивает полутемную комнату. Сенку молчит. Они смотрят друг на друга почти невыносимо долго, прежде чем Цукаса, поняв его безо всяких слов, разводит руки в стороны, а Ишигами, не раздумывая, в них ныряет. Не раздумывая, впервые в жизни добровольно отдается в чьи-либо руки. Он доверяет Цукасе так, как не доверял ни единому человеку, может быть, и самому себе – тоже, и готов заглянуть в глаза страху. Очевидное согласие. Шишио просто не может сдержать накатившей радости. Он загребает научника в крепкие объятия, притянув поближе к себе. Жадно, но бережно, будто бы самый драгоценный в мире бриллиант. Усаживает на свои колени, нежно целует, не зная, как еще можно выразить эту безмерную благодарность в ответ на знак еще более безмерного доверия. – Я люблю тебя, – выдыхает Цукаса прямо в его губы, а Сенку неожиданно отодвигает его лицо от себя. – Бля, ну хватит уже нюни разводить, – иронично тянет ученый. – Переходи уже к делу. А то я так и передумать могу. В ответ темноволосый смеется. Оставляет еще один короткий поцелуй на чужих губах и отстраняется, чтобы тут же повалить возлюбленного на кровать и послушно приступить к делу.

***

– Видишь? Мир не рухнул из-за того, что ты позволил себе немного отдохнуть, – шепчет Шишио, поглаживая любимого по волосам, а потом мягко целует его в макушку. – Цукаса. – М? Теперь он готов услышать все, что угодно. Что Сенку не понравилось, что сейчас он жалеет... – Я еще хочу. ... Ну, все, кроме этого.